Артем Мичурин - Еда и патроны
— Мне к господину Хашиму.
— Опаздываешь.
Я ещё больше потупил и без того совестливый взгляд, обдумывая про себя следующую фразу. На ум приходило что-то вроде этого: «Да ну? А что ж ты тут до сих пор стоишь и не отсасываешь боссу?». Наверное, скажи я так, ничего бы страшного и не случилось. Инстинктивная попытка типичного быка выебнуться хоть перед кем-нибудь подавилась бы бессильным рычанием, только и всего. Но язык вымолвил лишь:
— Простите.
— Хм, — «шкаф» довольно ощерился, растроганный столь почтительным отношением, и опустился на корточки. — Ближе подойди. Руки поднял. Повернись. Чисто.
— Босс, — второй охранник поднёс к губам трубку, снятую с висящего на стене чёрного телефона, — к вам посетитель. Да. Понял.
Одна из украшенных резьбой створок двери открылась, и я шагнул внутрь.
Роскошь холла померкла на фоне убранства «норы жирного упыря». Громадная комната, квадратов на сорок, утопала в зелёной парче и тёмном, красноватом дереве, из которого здесь было всё, от застеленного пёстрым ковром паркета, до изящной резной мебели в количестве не сразу поддающемся пересчёту: серванты и диваны, кушетки и пуфики, столы, стулья, кресла и совсем уж диковинные предметы, о названии и назначении которых я мог только догадываться. Обилие бронзы и хрусталя заставляло глаза принимать неестественно округлую форму, а звериные шкуры и внушительная коллекция холодного оружия на лишённых окон стенах окончательно повергали в эстетический шок. Общее великолепие портил только серый суконный коврик у двери, с вышитой чёрным надписью «В обуви не входить».
Первым делом, пользуясь отсутствием свидетелей, я отстегнул ножны и сунул их в место поудобнее — за пояс. Последовав совету, оставил ботинки при входе и шагнул на ковёр. Нога тут же утонула в длинном наимягчайшем ворсе. Да, что ни говори, а роскошь — дело хорошее. Так вот прикоснёшься, и чувствуешь себя человеком. Жаль, редко удаётся.
Нарезав пару кругов по комнате, я остановился возле гобелена с изображением множества людей в пёстрых халатах и остроконечных шлемах. Часть из них держали длинные пики с насаженными головами, другие замерли с кривыми саблями, занесёнными над пленниками стоящими на коленях. Тут же лежали и уже обезглавленные тела. Яркая цветовая палитра гобелена и довольные физиономии одетых в халаты усачей подводили к мысли, что здесь изображён праздник. Картинка мне понравилась. На ней было множество мелких деталей, которые хотелось рассмотреть поподробнее, но от этого расслабляющего процесса меня отвлёк раздавшийся за спиной голос.
— Пьёшь? — спросил он, низкий и слегка хрипловатый.
— Э-э, — я обернулся, безрезультатно ища его источник, — нет, спасибо.
— Ну, тогда один выпью.
Из-за скрывающей вход в соседнее помещение тяжёлой парчовой занавеси появился хозяин притона. Ошибиться было невозможно, ибо вёл он себя в высшей степени по-хозяйски, да и выглядел соответствующе: шлёпанцы на босу ногу, просторные шаровары невообразимой расцветки, такой же халат, кое-как держащийся запахнутым благодаря болтающемуся под объёмистым брюхом пояску, и широкий стакан в руке до половины заполненный янтарной жидкостью. На вид Хашиму было около полтинника. Крупные залысины в собранной хвостом шевелюре, и дряблое заплывшее жиром лицо с тройным подбородком, красноречиво свидетельствовали о безвозвратно прошедшей, но бурной молодости. От левой брови старого ловеласа, причудливо изгибаясь, через скулу и резко в сторону, рассекая промежуток между носом и губами, проходил шрам, заканчивающийся на правой щеке. Повреждённые нервы, видимо, срослись кривовато, и верхняя губа при разговоре поднималась, обнажая золотые зубы.
— Нравится? — кивнул он на гобелен.
— Да, — честно признался я.
— Здесь изображена победа армии Салах ад-Дина Юсуфа, сына Айюба, над поругателями веры, которые звали себя крестоносцами, в битве при Хаттине. Это было девять веков назад, — Хашим усмехнулся и отхлебнул из стакана. — А ты, в какого бога веришь?
— Не знаю, — пожал я плечами.
— Как так? У всех есть свой бог. Кому Иисус, кому Аллах, кому деньги, власть, известность… Каждый молится своим идолам. У тебя какой?
— М-м… Деньги.
Хашим фыркнул и заржал, вытирая ладонью со дна стакана расплескавшееся пойло.
— Святая простота. Скольких войн можно было бы избежать, имей люди смелость признаться в том же. Все мы — дети одной церкви, — он сунул левую руку в карман халата и, вынув её сжатой в кулак, шагнул мне навстречу. — Держи, — на раскрывшейся ладони блеснула пригоршня монет. — И пошёл вон. Я сегодня не в настроении.
К такому повороту событий Валет меня не готовил. Пришлось в срочном порядке осваивать искусство импровизации.
— Э-э… — замямлил я, не решаясь принять вознаграждение. — Так не годится.
— Что? — Хашим округлил глаза.
— Если вернусь, не отработав, хозяин побьёт.
— Ты чего несёшь, сопляк? Бери, — он схватил мою правую руку и насыпал серебро в ладонь. — А теперь катись отсюда.
— Господин Хашим, — не оставлял я попыток, суча ногами и трепыхаясь, ухваченный за шиворот, — мне нужно вам кое-что сказать. Пожалуйста.
— Ну, — движение к двери остановилось, Хашим встряхнул меня и повернул лицом к себе. — Говори живее, что хотел.
— Я… я… — мысли сбились в кучу, закипающая от адреналина кровь пульсировала в ушах. — Я. Ваш. Сын, — вымолвил, наконец, окостеневший от напряжения язык.
— Чего?!
— Сын, сын, — повторил я, словно это было заклинание способное остановить время и дающее возможность перевести дух.
— Ты, пацан, в своём уме? — Хашим сделал шаг назад и внимательно ко мне присмотрелся. — Кто тебе сказал такую чушь?
— Мама, — ответил я, не раздумывая.
— Да какая, к хуям, мама?!
— Босс, у вас всё нормально? — донёсся из-за чуть приоткрытой двери голос охранника.
— Пшёл вон!
— Слушаюсь.
— Сколько тебе лет? Кто мать? — вернулся Хашим к прерванному разговору.
— Мне девять лет. Маму звали Жанной.
— Жанной, — повторил Хашим задумчиво. — Чёрт. По именам-то я их не очень… Кликуху знаешь?
Я отрицательно покачал головой и вздохнул.
— Вроде была у меня какая-то Жанна. Девять лет, говоришь? Нда… Она живая ещё?
— Умерла, — шмыгнул я носом. — Месяц назад, от лихорадки.
— Вот, блядь, всегда так, — хлопнул себя Хашим по ляжке. — Чуть что, ответственного не найти. Ну-ка, — он ухватил меня за подбородок и присмотрелся, насупившись. — Что-то не похож ты нихуя. Хотя…
— Мама говорила, вы — добрый человек, — попытался я сделать максимально проникновенный взгляд. — Она хотела, чтобы я вырос таким же умным, чтобы далеко пошёл.
— Правда? — губы «отца» скривились в подобии улыбки. — Что она ещё говорила?
— Мама не часто об этом рассказывала, только перед смертью. Плакала всё время. Жалела, что не сказала раньше. Думаю, она любила вас.
— Хм, — Хашим развернулся и, качая головой, прошёл к бару, чтобы заполнить опустевший стакан. — А знаешь, — начал он, звеня бутылками, — у меня ведь пять дочерей. Ну, насколько известно. Прямо проклятье какое-то, сука за сукой. Видеть их не могу. Работа, она, как ни крути, накладывает отпечаток. Сына я хотел, в своё время, очень хотел, но не судьба, — он неожиданно остановился и посмотрел на меня серьёзно. — Ты здоров?
— Только краснухой болел.
— Славно. А с глазами что?
— Не знаю, — изобразил я улыбку. — Мама говорила: «Это солнечные лучики заблудились».
— Лу-учики, — протянул Хашим, наливая очередную порцию спиртного, — хех. Видишь-то нормально?
— Отлично вижу. Даже в темноте.
— Вот как? Славно-славно. Ещё мутации есть?
— Больше нету.
— Почти что лац?
Такое оскорбление мне тяжело было вынести даже от «отца».
— Я не лац! — рука сама собой дёрнулась в направлении ножа, едва не сведя все старания к нулю.
— О-о! — Хашим поставил стакан и, хохоча, захлопал в ладоши. — Вот теперь вижу фамильное сходство, — он подошёл и ещё раз смерил меня взглядом. — А чего спектакль разыгрывал, будто прислан? И откуда ты узнал вообще? У меня ведь сегодня и впрямь назначено.
— Это не спектакль, — потупил я глазёнки. — Мне знакомый помог. Он у господина Кучадела работает. Я целый месяц ждал, когда его к вам пошлют. Заплатил девять серебряных — всё, что после мамы осталось — и поменялся с ним.
— Хех. Смышлёный. Стало быть, всё на карту поставил?
— Мне мама велела обязательно с вами встретиться.
— Да ещё и исполнительный. Хорошо. Только что же ты с пидарами дружбу водишь? Сам-то не по этой части?
— Что вы? — изобразил я сдержанное возмущение. — Никогда. Да и не друг он мне, я же говорю — знакомый. Был бы другом, разве стал бы деньги просить?
— Запомни парень, — Хашим принял серьёзный вид, и указал на меня пальцем, — пидоры — не люди. Они хуже баб. Шлюхи с рождения. Общаться с ними можно только одним способом. Подрастешь, расскажу, — он сделал два больших глотка, опустился на корточки и положил правую руку мне на левое плечо. — Сын, значит?
