Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Не успела женщина осмотреться по сторонам, как из скотника послышались глухие удары в запертую мною дверь и громкие бранные возгласы мужиков. Подслеповато щурясь от яркого пламени разгоревшихся лучин, тяжело опираясь на перила крыльца и бормоча невнятные проклятия в адрес разбрехавшихся собак, женщина стала спускаться по лестнице, в противоположную от меня сторону, чуть согнувшись, чтобы подсветить дорогу. Ее бормотание трудно было разобрать, да я и не утруждал себя. В таких ситуациях нельзя отвлекаться на мелочи или ждать более выгодной позиции – нужно действовать мгновенно. На четвереньках, как учили, чтобы создавать меньшее давление на скрипучий дощатый пол, я просочился в дом и почти сразу же стал карабкаться под крышу на выступ клети. Этот дом отапливался по-белому, нормальной печью с широкой каменной трубой, за которой я и поспешил скрыться.

– Что там стряслось, Маланья? – услышал я голос Ярославны, доносящийся из комнаты подо мной. – Ответь же скорей!

Ух и звонкий же у моей избранницы был голосок, хоть сейчас в народный хор ее записывай!

Да и у няньки тоже не слабый, коль даже мне было слышно, что ответила Маланья со двора.

– Дворовые бедокурят! Собак всполошили…

И этот момент тоже нельзя было упускать! Не тратя времени, я перекатился ближе к проходу, спрыгнул вниз, уже не заботясь о том, что меня кто-то услышит. Ворвался в светелку и прикрыл за собой дверь.

Увидев меня, Ярославна было вскрикнула, да тут же закрыла себе рот руками, вытаращив испуганные глаза. Секунды три мы пристально смотрели друг на друга, и только после этого она как бы метнулась ко мне, на мгновение задержавшись, словно в нерешительности. Я же не стал задерживаться, приблизился к ней и крепко обнял, словно дорогую, горячо любимую, единственную, ради которой готов был пройти огонь и воду. А ведь действительно готов! Иначе как объяснить мое появление здесь?

Она трепетно приняла мои объятья и даже немного испугалась, когда я вдруг резко отстранил ее и зашептал:

– Я пришел за тобой. Батюшкино согласие я получил, теперь тебе решать. Настаивать не стану, коль не мил, но ежели решишься, то еще до рассвета подходи к скотнику со стороны конюшни, я там притаюсь, ждать буду.

– Ой! Да можно ли так?! А батюшка!

– Он-то тебя, видать, и спрятал подальше с глаз, да только я где хочешь сыщу!

– Сейчас Маланья воротится! Ор поднимет!

– Нравишься ты мне, Ярославна, – ответил я, настороженно оглянувшись на входную дверь, – всю зиму по тебе тосковал, решайся. До рассвета не дождусь – уйду прочь, не поминай лихом.

Ярославна раскраснелась, заметалась в легкой панике от нахлынувших впечатлений, но самообладания не потеряла, сдвинулась к светильнику и задула пару свечей, оставив лишь одну. Я уже собрался отступить, использовать момент и скрыться в темных сенцах, как она придержала меня за руку и приблизилась. В ее больших глазах плясал огонек свечи, пальцы рук судорожно и нервно сжимали мою ладонь, цеплялись за складки одежды. Мне показалось, что она готова повиснуть у меня на шее и больше не отпускать, задушить объятьями, сжечь страстным поцелуем, но так и не решилась, почти заставила себя разжать руку, отпуская.

Выбираться назад я решил примерно так же, как и пришел, только с другой стороны. Щуплый мужичок и верзила-охранник, выпущенные нянькой Маланьей из запертого скотника, так и не заподозрили моего проникновения и теперь бродили по двору, то и дело шпыняя растерянных, подпорченных мною псов и подсвечивая углы факелами. Бранились, недовольно фыркали, но так и не догадались осмотреть крыши сараев и дома. После их визита в скотник там поднялся страшный гомон: визг свиней, храп лошадей, клекот кур и петухов, шипенье гусей и уток – и это на фоне песьего лая и скулежа. Поэтому мои довольно громкие перемещения по крыше были вовсе незаметны. Когда наконец все утихло, то легкий бег босых ног Ярославны не нарушил той тишины.

Наум и Мартын жгли костер на берегу реки, там, где я и велел им нас дожидаться. Рассвет приближался стремительно. Туман, подсвеченный розовым от лучей восходящего солнца, был похож на свет неоновой рекламы в сумрачном городе. Короткий миг, когда свет вытесняет слепые сумерки, мы застали в дороге. Ярославна висла на мне, как перепуганный ребенок. В тот момент, когда мы с ней встретились в первый раз, она показалась мне неприступной и даже немного надменной. Теперь от той Ярославны, боярской дочери, не осталось ничего. Кроткая, скромная, напуганная девчонка, которая цеплялась за меня как утопающий за соломинку.

Я понимал, что девушка пошла на решительный шаг. Она фактически восстала против семьи, против сложившихся устоев. Он доверилась малознакомому человеку с не самой лучшей репутацией, и это был очень смелый поступок. Следовало оценить по достоинству такую отчаянность и смелость. В прежней моей жизни, в мире технического прогресса, информационных технологий, малых и больших революций, такое поведение, может быть, и не редкость, но в этом веке женщина очень зависима, поэтому любой протест может стоить ей очень дорого. Даже я, случись встать перед подобным выбором, взвесил бы все за и против сотни раз, прежде чем решиться на подобное. А она смогла поступить так, не раздумывая, отчаянно, смело.

Да, я странный, чужой для этого архаичного мира, но во мне есть уверенность, основ которой до сих пор никто так и не смог понять, да и не поймет, наверное, никогда. Возможно, Ярославна тоже не понимала этой внутренней силы, но чувствовала ее интуитивно, бессознательно. Недаром говорят, что женская интуиция порой сильней уверенной мужской логики.

А для меня все это было словно охота, добыча трофея. Я не очень отдавал отчет собственным действиям в этот момент. Дитя прогресса, воспитанный телевизором, я дичал прямо на глазах, культивируя и не сдерживая в себе примитивные инстинкты. Взнузданный азартом, словно хищник, зажавший зубами добычу, я рвался к своему логову. Во мне оставалось все меньше от цивилизованного человека, попавшего сюда примерно год назад. Непрерывная борьба за существование, необходимость выживать в тяжелых условиях превратили меня в человека больше интуитивного, чем логичного. Вынужденно агрессивного, как бы, наверное, сказали в двадцать первом веке – брутального. Эти непривычные ощущения были схожи с неким опьянением, с действием боевого стимулятора. Не могу сказать, что меня беспокоило такое состояние, напротив, оно мне чертовски нравилось. Только сейчас я понял, что растерял последнюю шелуху мнимого напыления цивилизованности. Как бы мы ни старались и ни пыжились, корча из себя высоколобых интеллектуалов, нами все равно управляют инстинкты, примитивные, первобытные, но совершенно естественные. Вот только не знаю, хорошо это или плохо. Хотя в данный момент скорее хорошо, ведь именно инстинкты помогают мне выжить.