Плач по тем, кто остался жить - Сергей Юрьевич Сезин
Итого перед проводящими расследование возник вопрос: как интерпретировать то, что получено и не получено, потому что никаких новых данных практически нет?
Итак, настал момент истины…
Материалы были переданы в судебную инстанцию, судя по подписям, и родилось такое определение:
Приговор Военного трибунала Харьковского Военного округа от 1 ноября 1937 года, определение того же военного трибунала от 1 ноября 1937 года, а также определение Военной коллегии Верховного суда от 29 декабря 1937 года в отношении Свиридова Николая Семеновича по вновь открывшимся обстоятельствам отменить, и дело производством прекратить в части статьи 54–13 УК УССР за недоказанностью, а по статье 54–10 часть 1УК УССР за отсутствием состава преступления.
Председательствующий.
Члены.
Текст, кстати, в виде копии от руки.
Итого Свиридов невиновен, и рассказ можно завершать.
Что автор и сделает, немного пройдясь по реабилитаторам.
Что за «вновь открывшиеся обстоятельства»? Этим термином часто пользовались при реабилитации осужденных участников «военно-фашистского» заговора. Коли Тухачевский и его группа признаны невинными в оном заговоре, которого теперь уже и не было, тогда не виноваты и осужденные за это другие военнослужащие. Поскольку влезать в детали, очевидно, было недосуг, то, скажем, работники артскладов № 27 и 72 реабилитированы. А то, что они устроили на артскладах, а также изнасилование работниц женского пола (начальник склада № 72) – это уже как бы не считается, потому переквалификации дела в 193 статью за воинские преступления или иные статьи не будет.
Все довольны, кроме истины.
Здесь же нет такого привходящего обстоятельства. С большой натяжкой за него можно принять то, что свидетель Кочетов заявляет, что НКВД в 1937-м не допрашивался.
Но возникают другие вопросы.
Тогда как свидетель Кочетов рассказал все то же самое в 1967 году, что и в 1937 году? Ему-то дело Свиридова явно не показывали? То есть, если обойтись без магии, уполномоченный Кугно как-то провидел, что свидетель скажет через тридцать лет?
И, если взглянуть на подписи свидетеля 1937 и 1967 года, то обнаруживается, что Кугно артистически подделал их?
Когда счесть, что 72-летний человек не все помнит, все становится на свои места. И, кстати, то, что он лучше помнит события 1918 года, чем 1937 года – это тоже укладывается в известный закон Рибо.
Никаких других обстоятельств, открывшихся в 1967 году, в деле нет – не считать же ими архивный запрос или не отраженные, но явно имевшиеся бесполезные попытки найти свидетелей еще?
У меня нет претензий, что следствие 1967 года не докопалось до Жукова и Вишневского, хотя поиск по городу Полтаве явно напрашивался, но вновь открывшиеся обстоятельства, которых нет?
Теперь о недоказанности обвинения по статье 54–13.
Мое скромное знакомство со следственными практиками говорит, что не все дела к моменту ареста обвиняемого абсолютно однозначно доказывают его вину. Она зачастую доказывается после ареста. Потому что и бумаги приходят позже, данные экспертизы тоже требуют времени. Немаловажен и такой неявный фактор, как давление на подследственного обстановки ареста и следствия. Наконец, и у свидетелей охотнее развязываются языки, когда они знают, что подследственный сидит под замком и сидеть будет до суда. Ведь не все дела касаются «мирного» обвинения в неплатеже алиментов, есть и более опасные субъекты, способные угрожать свидетелям. Возможно, это разрушит некоторые хрустально чистые представления у читателей, извините за трещины в хрустале.
Ибо так и есть. Автор однажды был привлечен в качестве свидетеля на задержание воров, укравших при содействии охраны восемь мешков муки. Пойманные на горячем, они без всякого давления рассказывали о своем преступлении, о помощи охраны предприятия в этом деле и готовы были сообщить обо всем без дополнительного толчка. Рты у них прямо не закрывались.
Попозже, к суду, явно получив консультацию, они уже стали рассказывать, как все понимают, уже кое-что другое.
Другой пример. Наркоман в компании такого же, как он, собрал наркотикосодержащее сырье, и на кухне стал его готовить для своих удовольствий. Собственно, это то, что он делал почти каждый день. На этом месте появились оперуполномоченные и повязали его.
В РОВД он рассказал, что да, вот он сел в машину, поехал в поля за городом, собрал растение, привез домой, при помощи друга стал готовить и тут ему помешали.
Это был честный рассказ, и именно так и было.
Но со временем его также просветили, что машина его мамы, на которой он ездил в поля, таким образом является орудием преступления и может быть конфискована. Приготовление наркотика в компании – это уже отягощающий момент, то бишь групповое преступление.
В итоге родилась другая версия, что он купил сырье, у неустановленного лица возле своего подъезда, убрав таким образом сбор и перевозку сырья из обвинения, далее товарищ уже не помогал готовить наркотик, а просто ждал его, пока он закончит, и даже не помогал, лишь только сидел на табуретке и рассказывал анекдоты. Итого из букета правонарушений остается только одно.
Он с удовольствием бы отбрыкался и от приготовления наркотика, но просто никак не получалось.
Вот для чего иногда нужен арест – для того, чтобы получить правдивые и не измененные на нужный лад показания.
Для чего нужно признание подсудимого в преступлении? Не только для получения «палки», то бишь достижения следствия и прочих органов. Не всегда существуют неопровержимые улики, позволяющие уличить преступника, даже если он запирается, и адвокат костьми ложится за него.
Это хорошо получается только в сериалах вроде «Кости» или «CSI» – задействовали некий плазменный фетопротеизатор и вуаля – на тщательно протертом пистолете не сохранилось отпечатков пальцев, стертых убийцей, но остались следы отрыжки, которые трудами Института криминалистики Среднего Техаса однозначно определяются как свойственные только ему и больше никому другому! Потрясенные присяжные, хоть и ничего не поняли, но голосуют за виновность, порок наказан, добродетель торжествует – до будущего сезона, когда по сценарию это оспорят.
В реальности все куда хуже, и с Шерлоками Холмсами, и с тахионными инвертизаторами в лаборатории.
Поэтому атмосфера судебного разбирательства и предыдущего пребывания в следственной тюрьме тоже помогает признаться. Скажем, во время перепалки в суде даже крайне осторожный преступник способен сказать лишнее. Это и в сериалах многократно обыграно, но и в реале встречается, так как довольно много народу таковы, что чем больше говорят, тем меньше следят за речью. Так что нужно дать возможность только болтать без помех и ждать, когда он проболтается.
Есть и еще причины, но признание преступника – вещь ценная и до сих пор.
Почему я считаю это определение некорректным?
1. Николай Семенович признался в том, что он служил в карательном отряде и
