Пленники Аксиса - Владимир Сергеевич Василенко
Рахамман, продолжая что-то разглядывать через прибор, нетерпеливо каркнул:
— Говори!
— Ближе пока нельзя, господин. Пушки. Несколько наших сунулись на мост — попали под картечь.
— Что там за стенами?
— Северо-восточные ворота еще открыты. Через них выпускают торгашей в вольные земли. Но сами солдаты не бегут. Они уже все на стенах. Похоже, будут драться до последнего.
— Как будто у них есть выбор, — криво усмехнулся номад. — А Жнецы?
— Не видел, господин! — ответил разведчик, вжимая голову в плечи. Его чумазое, заострённое, как у крысы, лицо напряглось, будто в ожидании удара. — Но я не знаю, как они выглядят. Я только слышал о них…
— Поверь, их ни с кем не спутаешь. Но они там. Я чую серебряную кровь.
Рахамман перевёл взгляд от замка к тракту и нахмурился. Передовые отряды орды растягивались всё дальше, разгоняя торговцев, вставших лагерями на подступах к замку. К стенам они не приближались, опасаясь обстрела, зато явно увлеклись погоней за добычей. Уже видно было, как многие покидают боевые порядки, возвращаясь назад гружеными, хотя перед атакой был чёткий приказ — грабёж оставить на потом, когда замок будет уже взят.
Это раздражало, хотя и было ожидаемо. Управлять ордой — всё равно, что пытаться усмирить свору агрессивных и своевольных псов. Номады привыкли к принципу «бей и беги», привыкли жить грабежами и думать только о сегодняшнем дне. А ещё — привыкли бояться и ненавидеть осёдлых. Как, впрочем, и друг друга. Уже то, что ему удалось собрать вместе десятки разрозненных банд и племён — огромная удача.
Но мало привести харма к водопою. Нужно, чтобы он начал пить.
— Найди Кабая и Аху. Пусть подтягивают силы к мосту. Скоро будем атаковать.
— А как же пушки?
— Пушки скоро смолкнут. И врата падут.
Рахамман, развернувшись, скрылся под пологом хаудаха, и разведчик, взглядом отыскав в небе своего кожекрыла, свистнул, заложив пальцы в рот, подзывая летуна.
Войдя под навес, вождь неуловимо изменился — будто стал меньше ростом. Плечи его ссутулились, глаза прищурились, привыкая к темноте. Он замер, к чему-то прислушиваясь. Осторожно убрал темное плотное покрывало с чего-то округлого, возвышающегося в задней части хаудаха и на первый взгляд представляющего собой просто часть каркаса. Однако под ним было нечто, похожее на покрытый глубокими складками кожаный горб — серый, влажный, медленно подрагивающий.
Рахамман, поморщившись, сделал заметное усилие, заставив себя коснуться его. Горб вздрогнул, вспучился изнутри и вдруг раскрылся, разошелся в стороны толстыми лепестками. Внутри оказалась сжавшаяся в форме эмбриона мумия с морщинистой бледной кожей и тонкими, как паутина, седыми волосами, кое-как прикрывающими пятнистый череп. Отчетливо запахло гнилью и чем-то кисловато-едким, как укус.
Мумия вдруг зашевелилась, поворачивая лицо к свету. Впрочем, вряд ли она видел этот свет — открывшиеся глаза были сплошь затянуты мутной белесой плёнкой, сквозь которую едва просматривалось темное пятно радужки. Провалившийся нос, превратившийся в раздвоенную щель, едва прикрытую подрагивающей от дыхания кожей, с шумом втянул воздух, и мумия тут же закашлялась. Раздраженно дёрнула головой, оскалила зубы — неожиданно крепкие, с явно выраженными клыками. Зашипела, гневно нахмурив остатки бровей:
— Ш-ш-то случшилосссь? Зачем ты беспокоиш-шь меня?!
Невероятно, но то, что казалось полусгнившим трупом, было живо. Хотя многие бы содрогнулись, представив себе такую жизнь. Существо было не просто старым — оно было древним, как сами скалы. Кожа давно превратилась в подобие пергамента, сквозь который просвечивала темная сетка вен и выпирали разбухшие, покрытые шишковатыми наростами суставы и ребра. Ногти превратились в черные закаменевшие когти с неровно обломанными краями. На высоком, покрытом пигментными пятнами лбу залегла глубокая вертикальная складка, больше похожая на плотно сомкнутые веки.
Но при всем этом уродстве и физической немощи от этой твари веяло жуткой, потусторонней силой, от которой даже несгибаемому вождю номадов было неуютно.
— Ну и где твои чудовища? — мрачно проворчал Рахамман. — Ты обещал, что натравишь их сразу же, как мы подойдем!
— По-твоему, змеи бездны — это послуш-шные п-с-с-сы? — огрызнулся обитатель кокона. — Я потратил много с-с-сил, чтобы вызвать эту бурю и дать им лазейку. Но управлять ими ещ-ш-шё сложнее. А ты еще и тревожишь меня понапрас-с-сну!
— Если прямо сейчас не разрушить ворота и не подавить гарнизон — нам не взять замок! — процедил вождь. — Осаждать его нет смысла. Подкрепление из крепостей Дозора прибудет за день-два и ударит нам в спину. Наверняка крысы уже подали сигнал. Нам нужно успеть закончить всё до темноты и уходить в пустоши, иначе Жнецы просто размажут нас!
— По-твоему, я не понимаю?
— Так поторопись, Трогон тебя поглоти! Мы теряем время!
— Ты что, приказываешь мне? — тихо, почти шёпотом прошипел полутруп, прищуривая слепые глаза. Складка на его лбу медленно разошлась, приоткрывая третий глаз — черный, блестящий, как отполированный кусочек оникса. — Ты, грязный дикарь, смеешь дерзить кельтарру?
Рахамман попятился, но мумия вдруг выпростала правую руку вперед. Скрюченные пальцы замерли, будто обхватывая что-то невидимое. Гигант глухо зарычал, хватаясь за шею.
Там, скрытый ожерельем из клыков и когтей, в ямке на стыке ключиц, зашевелился черный паук с раздувшимся шарообразным брюшком. Он будто бы пытался выбраться, напрягая непропорционально длинные лапы, опутывающие под кожей шею и грудь вождя. Рахамман зарычал от нестерпимой боли, взгляд его помутился. Он продолжал сопротивляться, но кельтарр подтягивал его к себе, словно на невидимом поводке, пока вождь не рухнул на колени прямо перед коконом.
— Так-то лучш-ш-ше, — презрительно усмехнулся его мучитель. — И впредь не забывай, с кем говориш-ш-шь, животное!
Он вдруг схватился за Рахаммана обеими руками, потянулся вперёд, будто собирался выбраться из кокона. Но вместо этого впился зубами ему в шею. Номад дернулся было, но паучье заклятье сделало его слабым, как ребёнок. К тому же, кажется, процедура была ему уже знакомой. Зажмурив глаза и скривившись от отвращения, он терпеливо выждал несколько мучительно долгих мгновений, пока кельтарр, чавкая, жадно глотал его кровь. Вены под тонкой бледной кожей чудовища пульсировали, вздуваясь, будто шевелящиеся черви.
Отпрянул древний колдун так же неожиданно, как и набросился. Он заметно оживился, даже кожа на лице разгладилась, а аура потусторонней силы стала ещё сильнее. Почти сразу же вернулись силы и к Рахамману. Зажимая рану на шее, вождь поднялся, стараясь не смотреть на кровопийцу.
— Терпи! Если хочешь доказать, что дос-с-с-тоин стать кельтарром — сумей полюбить боль. Познай её, прими, раствори в себе. Обрати её в час-сть своей силы! И тогда ты получишь власть. Не над этим никчемным
