Андрей Быстров - Эффект проникновения
– Что потом?
– Приспосабливаются! А для тех, кто оказывается слишком недоверчивым или слишком проницательным, есть два пути. Если нам кажется, что с этим человеком имеет смысл искать разумного согласия, он узнает все то, что сейчас узнаете вы, и становится Посвященным. Если нет…
Ратомский умолк. Мальцев посмотрел на него с тревогой и проговорил с вопросительной интонацией:
– Тогда?
– Олег, – очень серьезно сказал Ратомский, – каждое общество должно уметь защищать себя, а наше – в особенности.
Тягостная пауза повисла в комнате. Не желая углубляться в обсуждение проблемы социальной защиты, Мальцев спросил:
– И какова же структура вашего… гм… своеобразного общества?
– Она очень проста, – оживленно заговорил Ратомский, чувствуя облегчение от смены темы. – То же, что было при Сталине, почти механическая копия с незначительными отклонениями. Столица называется Москвой – вы сейчас находитесь во внутреннем городе, это наш Кремль, – ее окружают менее значительные города и поселки. Управление жестко централизовано. Во главе государства стоит сын генерала Тагилова, умершего в семьдесят пятом. Он почитается наравне со Сталиным и Тагиловым-отцом, которому, кстати, воздвигнут помпезный мавзолей… Потом вы сможете его осмотреть, это любопытно… Маркс, Энгельс и Ленин почитаемы тоже, но скорее по традиции, как древние патриархи. Во всяком случае, мы не держим в библиотеках их произведений… Главный репрессивный орган – НКВД…
– И ему хватает работы?
– Не так чтобы очень. Иногда приходится ловить вымышленных шпионов несуществующих империалистических держав… Массовых чисток при дефиците населения мы себе позволить не можем, но в обществе необходимо поддерживать определенный градус ненависти и страха. Это основы управления… Надо учитывать и качество человеческого материала. Изначально в Фоксхол попали заключенные дальневосточных лагерей… Они и их потомство не всегда лояльны и законопослушны… А новое пополнение! Бомжи, проститутки, полубандиты для службы в НКВД! Мы стараемся отбирать лучшее из худшего, но знаете детский вопрос: «Можно ли сделать конфету из дерьма?» – «Можно, но это будет конфета из дерьма»…
Мальцев невольно улыбнулся:
– А искусство, наука?
– Искусство насквозь политизировано, и даже внутри этой идеологической клетки полно ограничений. Мы не поощряем создание высокохудожественных произведений в любом жанре. Во-первых, не очень ясно, как соединить высокое творчество и сталинизм. А во-вторых, незачем развивать народ интеллектуально и эстетически. В общем, обходимся почти без искусства, кроме примитивной жвачки. Что касается науки… О, вот об этом мы поговорим подробнее, и вы будете удивлены! Мы достигли впечатляющих успехов в важных для нас областях. А прикладная наука, общий технологический прогресс в загоне, это нам ни к чему. Помните принцип бритвы Оккама?
– Не следует множить сущности сверх необходимости?
– Именно. Например, мы до сих пор пользуемся паровозами пятидесятых годов, а когда они выходят из строя, собираем такие же. У наших людей есть телевизоры, но самые элементарные, черно-белые. Зачем тратить время и силы на усовершенствование того, что и так служит вполне удовлетворительно? Подъем жизненного уровня населения не входит в нашу задачу.
Упоминание о паровозах вновь обратило мысли Олега к судьбе Кудрявцевой и Сретенского, но он рассудил, что само собой дойдет и до этого.
Вслух он сказал:
– Открытие Фоксхола уже настолько поразительно, что и не знаю, чем еще вы сможете меня удивить…
Ратомский поднялся и подошел к столу.
– Возможно, – произнес он тоном фокусника, собирающегося извлечь кролика из шляпы, – то, что вы увидите сейчас, и не так впечатляет, как целый новый мир, и даже не один. Но для человечества – точнее, той его части, которой это открытие станет доступно, – оно не менее важно, а может быть, и более.
Выдвинув ящик, Ратомский достал оттуда длинный нож с тяжелым лезвием (кажется, припомнил Мальцен, такие ножи называются «боло»). Левую ладонь Геннадий Андреевич распластал на столе, стиснул рукоятку ножа в правой руке и с размаху пригвоздил ладонь к столешнице. Хлынула кровь. Мальцев испуганно вскочил, опрокинув рюмку:
– Что вы делаете?!
Ратомский выдернул нож, отложил его в сторону и протянул к Мальцеву насквозь пронзенную руку. Олег отпрянул, почти не сомневаясь, что собеседник внезапно спятил. Э, да не сам ли Ратомский недавно говорил о высоком проценте психических расстройств в Фоксхоле?
Ужасная рана зарастала на глазах. Не прошло и минуты, как на ладони Ратомского остался лишь свежий шрам. Геннадий Андреевич продемонстрировал Мальцеву и тыльную сторону ладони. То же самое. Сквозная рана исчезла.
– Молниеносная регенерация, – выдавил Мальцев в полнейшем изумлении. – Бог мой… Как вы этого добиваетесь?
Носовым платком Ратомский стер кровь со стола, бросил платок в корзину для бумаг, скрылся в туалетной комнате, где вымыл руки, вернулся и вновь уселся в кресло.
– Оцените, – буркнул он почему-то обиженно, словно Мальцев отнесся к его подвигу с пренебрежением. – Жуткая боль ради эффектной демонстрации. Ведь больно-то мне так же, как и самому обычному смертному человеку…
– Смертному? А вы что же, бессмертны?
– По-видимому, практически да.
Мальцев едва не фыркнул недоверчиво, но впечатление от увиденного было столь сильным, что удержало его от любых проявлений скептицизма.
– Но как? – только и смог вымолвить он.
– В общих чертах охотно расскажу, – ответил Ратомский, с кислой гримасой ощупывая шрам, – а вот ноу-хау – это самый охраняемый секрет Фоксхола… Бессмертие – это не шутка, Олег. Из вечных искушений человечества это, пожалуй, наиболее манящее. По-моему, доктор Фауст погиб как раз во время одного из опытов по созданию эликсира бессмертия…
– А вам, значит, удалось…
– Нам удалось, – кивнул Ратомский. – Мы называем этот препарат виталином – одновременно от латинского «вита», «жизнь», и в честь Владимира Витальева, разработавшего теорию и начавшего практические эксперименты.
– И что представляет собой виталин?
– Бесцветную жидкость, – усмехнулся Геннадий Андреевич. – А если кроме шуток… Вы слышали когда-нибудь о карбине?
– Где-то читал. Вещество с идеальной биосовместимостью, материал для изготовления киборгов. Если не ошибаюсь, возня с карбином происходила в Москве еще в начале семидесятых. Из этой затеи так ничего и не вышло.
– Правильно. А Владимир Витальев, которого считали пропавшим без вести, оказался в Фоксхоле и продолжил работу здесь. О, мы не жалели средств и ресурсов! Вскоре был создан прототип будущего эликсира бессмертия – реакарбизон. Витальев применял низкотемпературный плазменный синтез и добивался воспроизводства в организме вещества, подобного карбину. Реакарбизон в несколько раз ускорял процесс регенерации поврежденных тканей, но он не был еще настоящим виталином. Ведь мало одной регенерации, надо было выключить в организме программу старения и смерти, так называемый апоптоз.
– И Витальев сумел достичь этого?
– Увы, нет. Великого ученого постигла судьба Фауста в борьбе за бессмертие. Он испытал на себе недоработанный препарат и умер. Но его смерть не была напрасной, она помогла его ученикам обнаружить ошибку и довести работу до конца. Я не биолог, а физик, как и вы, поэтому объясню на пальцах. Внутри человеческой клетки имеются сорок шесть хромосом, которые обволакивает молекулярная структура теломераз. Этот фермент выполняет ту же функцию, что и наконечники на ботиночных шнурках, – он не позволяет концам хромосом махриться. Каждый раз, когда клетка делится, наконечник становится короче. В молодых клетках теломераза достаточно, и наконечники восстанавливаются быстро. Но в стареющем организме, где включена программа апоптоза, теломераз практически отсутствует. Наконечники исчезают, хромосомы перепутываются, клетки перестают делиться… Человек умирает.
Итак, перед учениками Витальева стояла задача: победить апоптоз и найти способ клонирования гена теломераза – в технологии такого клонирования и допустил роковой просчет сам учитель. Принцип был верен, но все дело в кажущихся мелкими деталях… Два года потребовалось, чтобы сделать революционный шаг от реакарбизона к виталину. Но теперь мы имеем препарат, который не только уберегает человека от гибели в результате серьезного ранения, но и отодвигает на неограниченный, по-видимому, срок старость и то, что называлось естественной смертью.
– По-видимому?
– Ну, мы не можем наверняка утверждать, что подвергнутый действию виталина организм вообще никогда не умрет. Попросту прошло слишком мало времени, чтобы увидеть это воочию… И потом, вечность – категория скорее философская, нежели практическая. Ничто не вечно – ни Солнце, ни звезды. Но если виталин продлевает жизнь реального человека на тысячу, да хотя бы на триста, двести лет – разве этого мало? Нужно лишь регулярно делать инъекции – раз в месяц. А производство виталина у нас налажено хорошо…
