Дмитрий Матяш - Изоляция
Спустя всего пару секунд потребность в насильном ее удержании отпала. Напрасные попытки отбиться обессилели, пружинный стержень в ней перестал стремиться встать в исходное положение. И язык ее, наконец проникший ко мне в рот, оживал там, становился смелей, обретал игривость и азарт.
Дышала она громко, часто, ее упругая грудь под моей рукой вскакивала и опускалась с четко определенной частотой, будто изнутри ее толкала мощная помпа. Она втягивала мои губы в себя с такой силой, что мне стало до умопомрачения любопытно, что же она вытворяет с кой-чем другим. Хотелось этого уже прямо здесь. Сейчас. Почему бы и нет? Поставить ее на колени и — как следует, не сматывая с руки ее ухоженные каштановые волосы! А затем уложить и прямо на этом бетонном полу, до онемения конечностей…
Мне показалось, будто бы она этого хотела сама. Возможно, даже больше, чем я.
Но металлический скрежет сзади сработал как вой сирены посреди тихой ночи. Вмиг расцепившись, мы, должно быть, выглядели так, будто нас на самом горячем месте застукал ее отец.
Кто-то приоткрыл «кормушку» и заглянул внутрь. На захудалом, морщинистом лице сквознуло непонимание и даже (хотя с какого это перепугу?) гадливость. Будто он застукал за этим делом скрипящих костями стариков. Уж не знаю насчет себя, может, во мне больше искрился гнев за неуместное вмешательство, но на лице Ольги было написано: «Отрицаю! Ничего не было!» Стандарт для девок, правда? Или, может, энергетика стен на нее так повлияла?
— Олька, блин, — возмущенно прошипел смотритель. — Вы чего там творите? Делать больше нечего, что ли? Нашли время.
— Руслан, — она оттолкнула меня с пути, рывком приблизилась к двери. — Ты сможешь нас вытащить?
— Да вы офонарели вообще, — он с опаской посмотрел сначала в один конец коридора, затем в другой. — Какого гоблина вы начали там с капитаном мазами равняться? Ништяковей места не было?
— «Мы», да, — раздосадованно кивнула Ольга. — Это Коробову, которого ты поспешил осведомить, захотелось в штурмовика поиграть. Допрос затеял, потом добровольцев нанимал. — Она облизнула прокушенную губу, положила обе руки на дверь, наклонилась к «кормушке»: — Ну так что, братец? Вытащить сможешь?
— Вытащить. Каталов сейчас бойцов этих допрашивает, хрен знает, что они ему начешут! Тут сам на измене весь, не знаешь, что дальше будет. Сдадут — писец мне.
— Не сдадут, — заверила Ольга. — Не совсем идиоты же.
— Да ладно. Они чо, именем Ленина поклялись, может? Пальцы отрезать будут — всех засветят.
Чирик помялся с ноги на ногу, почесал затылок.
— За тебя, если что, попробую потереть, а остальные, — он кинул в меня все тем же презренным взглядом, — нехай сами думают. Гопота, блин, попались, что сурки.
— Да не надо за меня тереть, — качнула она подбородком. — Дверь открыть можешь?
Чирик снова метнул шальной взгляд в оба конца коридора, затем раз пять в приступе слепого бешенства ударил себя двумя пальцами (как крестящийся католик) в висок.
— Ты смыслишь вообще, о чем гудишь, сестренка?! — С вытаращенными глазами он напоминал мне Рябу, когда тот нервничал. Причем у этого так же само: один становился размером больше и более выпучивался. — Два десятка х*ёв на вахте! И одно окно отсюда. Тут загребут если — черепа вскроют. И тогда уже никто не отмажет…
— Дверь открыть сможешь? — не церемонясь, вмешался в семейные разборки я. — Остальное — не твоя забота…
Трофимова с Бакуном привели минут через десять. Бросили, как два мешка, прямо у входа. Ногами перевернули, чтоб лежали лицом вверх, здоровяк-конвоир сплюнул лейтенанту на грудь, оглядел нас с Олей презрительным оком.
— Шо, жаришь ее тут? — Блеснув крупными желтыми зубами, он задержал взгляд на выглядевшей действительно будто ее только что отымели Ольге, почесал мотню. — Поделишься, если шо, а? — Хохотнул, лязгая дверью, и добавил, уже будучи с той стороны: — Да куда денешься, поделишься.
Мы помогли парням подняться и сесть. Да уж, отметелили их что надо. Бакун выглядел как с креста снятый, кровью харкал, потроха, верняк, не на месте. Лейтенант выглядел поцелее. Ему, естественно, тоже досталось, но, видать, больше кололи Бакуна. У зэков на это чутье развито — они лучше всякого мента определяют слабое звено и бьют именно по нему, чтоб разорвать цепь. Тут дело даже не в том, что Бакун имел низшее звание, он выглядел как обычный доморощенный парниша. Нет, не шалопут, не вконтактный задрот, по телосложению не слизень — крепкий, кряжистый, но… В лице есть что-то доброе. Такой поднимет котенка и найдет для него место за пазухой, в то время как Трофимов пройдет мимо, а кто-нибудь вроде меня — поднимет с ноги на воздух. И именно по этому критерию его определили в идеальные «языки». Небось рассказал что-то? А ведь хорошо, что Короб своих подчиненных на дистанции держал. Вот и пригодилось. Наверное, сам рад, что в курс их не ввел. Все ж теперь спокойнее дышится.
Когда сержант, наконец, отрубился, оттащенный нами в дальний конец камеры, мы с лейтенантом присели у той же стены, закурили — на диво, каталовские не отобрали у него сигареты. Ольга стояла чуть поодаль, опершись спиной на стену и скрестив руки на груди.
— Как он там? — спрашиваю. — Не зазвенел?
— Не-ет, — качнул головой Трофимов. — Антоха, даже если б знал чего — хрен бы выложил. У него с этим тварьем личное. Он скорее подохнет, чем им прислужится.
«Ну это дело такое, — думаю. — Подохнет-то, может, и подохнет. А сунут ржавый гвоздь в головку, расскажет, где у мамки родинка. Сейчас ведь только антракт, отпускать-то они нас хренушки собираются. Еще раз на допрос потянут под утро, как раз когда организм пребывает на пике расслабленности. По себе зэчье знает, многие годами проходили через это. А коль вояки еще не заговорят, то на измор возьмут. Неслучайно Ольгу здесь оставили — с целью предел ее психологической устойчивости приблизить и нервные струны подрезать. Когда три дня парашу не вынесут, она сама к ним попросится. А мы тут, наверное, к тому времени уже глотки друг другу перегрызем».
Ну это при худшем раскладе. У нас ведь имелся козырь в рукаве, который если не ссыканет в кеды и сдвинет засов, то кто знает?..
— Уйти он сможет?
— В каком смысле «уйти»? — повернул ко мне голову Трофимов.
— В прямом. Если бежать придется. Короба где держат?
— На нарика этого рассчитываешь? — поняв о чем речь, грустно улыбнулся лейтенант. — Не в обиду, сестренка, — поглядел на оставшуюся неподвижно стоять Ольгу. — Забудь, Салман. Даже если он и откроет, то бежать отсюда нереально. Узкие коридоры, решетки на замках, лязгают что проклятые, по тихой не откроешь. Акустика тут будь здоров. Если ты в курсе, мы в позапрошлом году их пробовали взять, обурели они тогда до предела. Мы сюда пару «бэшек» подтянули, пулеметчиков взяли. Думали, хули тут у них: «макаровы» да эскаэсы, броников один на десять рыл. Думаешь, взяли? В этих коридорах три отряда по восемь человек полегло. И если б только наемники. Кадровые офицеры, командиры отделений, опытные, обученные. Их почти голыми руками тут уделали, заточками порезали.
— Послушай, как тебя зовут? — чувствуя, что еще немного, и его слова убьют во мне всякий оптимизм, спрашиваю я.
— Серегой зовут.
— Послушай вот, Серега. Я когда говорил «уйти», уже об этом всем подумал. Отряды-то отряды. Дело в другом. У вас там, в «догах», в основном…
— Мы не «доги», — покосился на меня Трофимов, кровь у него на лбу засохла и стала напоминать потрескавшуюся штукатурку. — Я в разведполку спецназа замкомандира роты был. И ни о каких «догах» никогда не слышал.
— Да не о том я. У вас там, в «д…», — чуть не сорвалось вновь. — В основном — кто? «Вованы», пехтура, сверчки из нацгвардии, рядовой состав? Это если не считать наемный сброд. А тебя же Короб, говоришь, готовил? Так к чему готовил, Серега? Из блиндажа гранатами кидаться? Или, может, с плена уходить и комбата, если что, вытащить? Знаешь, что эти уроды с пленными делают? Слыхивал, чтоб отпускали кого-нибудь? Ваши на фонарях вешают, а эти — гирлянды из черепов вдоль казематных стен растягивают. Думаешь, тебя отпустят? Даже если кто из ваших, с «конфетки», замечется, Каталов им сразу выложит, за что вас взял. Я-то такое дело, меня даже, как видишь, на допрос не берут, а вот с вами что будет… Подумай, Серега, подумай. Отпускать нас не будут. Надо пробовать свалить.
— Знать бы хоть цену всей этой мутки, — с оттенком сожаления в голосе сказал лейтенант. — Может, прояснишь что? — поднял он глаза на девушку.
Я также посмотрел на Ольгу. Задержал на ней взгляд дольше, чем это было необходимо, чтоб понять, что она не ответит. Проигнорировала, всем своим видом показала, как достали ее подобного рода вопросы.
— Не скажет, — констатировал, махнув рукой, Сергей. — Уж если нам Короб не рассказал, значит, что-то действительно охренеть какое секретное.
