Клетка - Хайдарали Мирзоевич Усманов
Были обнаружены и ещё магнитные феномены и чуждые включения. При попытке провести ближние диагностические тесты приборы регистрировали слабое локальное магнитное поле у груди этого молодого разумного. Маленькая игла, оставленная на столе, тихо стронулась с места, развернувшись остриём к пациенту – и медик, едва сдержавший удивление, убрал её подальше. Они видели в анализах те самые микрокристаллы в крови, о которых говорили раньше. И хотя эти “включения” не были агрессивны, они вели себя как мини-источники – притягивали и удерживали энергию в локальной области. Когда один из врачей попытался осторожно поднять угол бинта, кусочек мельчайшего металлического обломка чуть сместился, словно услышал зов и пошёл в грудь – а медики в тот момент почти синхронно отозвались “нет” и вернули его на место.
Его нервная проводимость и сны также сильно отличались от всего известного. На третьем часу непрерывного наблюдения в его ЭЭГ возникли странные волны – не похожие ни на кошмар, ни на обычный сон, а на то, что один из техников назвал “голосовым шорохом”. Он от неожиданности такого вывода, он даже сам закашлялся:
“Он как будто думает на двух уровнях – биологическом и… каком-то другом…”
Лираэль тогда услышала, как из его груди вырвался слабый звук – слово, одно-двухсложное, и в её ушах оно прозвучало почти осознанно:
“Вода.”
Она не понимала, откуда вообще возникло это слово. Возможно, это было эхо прежних травм… Возможно, интуитивный зов к элементу… Но моторная реакция была ясна. Его пальцы сжались, будто удерживая что-то мокрое. И тогда Лираэль передала под контролем врачей крошечную фляжку с влажной тряпкой, чтобы дать ему запах воды – и видела, как чуть смягчаются его черты. Это был рискованный ход, но он дал ясную подсказку. Его тело “читало” мир не теми категориями, к которым привыкли эльфы.
Потом начались и первые попытки движения. Через несколько часов, при лёгком пробуждении, он сумел подтянуть плечо. Рука вздернулась, неумело, и тянулась в сторону. Это был не осознанный жест агрессии, а простой звериный рефлекс – тянущаяся рука того, кто хочет встать. Врачи увеличили аккуратно седативную поддержку. Слишком резкий подъём был опасен. А Лираэль, не отрывая взгляда, шептала его имя, гладя стекло. Его взгляд на мгновение сфокусировался. Но в нём не было ни тени узнавания или признательности. Словно парень смотрел на что-то незнакомое ему и не представляющего какого-либо интереса.
Между процессами регенераций происходили проблески памяти. И монитор, что пытался считать мозговую активность, передавал их в виде образов. То рывок в лесу… То металлический звук удара по чему-то твердо-лёгкому… То мерцание узора на скале. Он не мог говорить внятно. Голос был сиплый. Слова прерывисты. Но его глаза, когда они открывались, хранили не только боль, но и карту. Лираэль часто замечала, как он чуть нахмуривает бровь, словно всматриваясь в место, где для него раньше проходила тропа. Это давало ей надежду на то, что знания, которые он так старательно прятал, не умерли в той “игровой”, и их можно, может быть, впоследствии получить.
Поведение стихийных линий при эмоциональном контакте было особенно странно было наблюдать. Это выражалось в том, как световые жилы реагировали на эмоции в комнате. Когда Лираэль плакала, их свет становился мягким, будто согревающим. Когда в коридоре раздался резкий шаг – они вспыхивали и сжимались в пульсации. Когда рядом зашептал медик – линии слегка дрогнули в такт его речи и вернулись в состояние покоя. Это заставляло врачей говорить об “эмпатическом резонансе”. А для Лираэль это означало одно. Он чувствовал её. И она, маленькая и решительная, была для него путеводной нитью в этом чуждом мире.
Со временем реакция врачей и охраны также изменилась. Врачи работали с робкой смесью профессионализма и тревоги. Они давали пациенту лекарства, но не разрушали ритм… Брали анализы, но скрывали выводы… Меняли режимы капсулы и фиксировали каждую аномалию… Охрана постоянно находилась в коридоре – их лица были холодны и напряжены. Они записывали всё, но обменивались взглядами, где читалось одно. Это не просто раненый “дикарь”. Один из более старших охранников сказал шёпотом:
“Если он действительно человек – это подарок… Если в нём Первозданные Стихии – это бомба…”
И все понимали, что их Великий дом, особенно с такой находкой, не может позволить себе даже малейшей слабости…
В часы дежурства Лираэль фиксировала и своё собственное изменение. Сначала у неё была раздирающая душу вина… Затем страх… Затем появилось и нечто вроде тихой, упорной веры. Если он выживет, это будет не только её исправление. Это будет её ответственность. Она смиренно следовала инструкциям врачей, но просила о малых вещах. Крошка хлеба… Ткань с запахом её одежды… Тонкая нить грубо выделанной шкурки из его одежды, которую мягко положили у его руки. Естественно, под контролем медиков. Всё это были мелочи, которые, как она чувствовала, говорили ему, что рядом с ним есть кто-то. Каждый раз, когда врач соглашался, она выдавала мягкую улыбку, и в ответ виделась усталость в его глазах, но и крошечная надежда.
Наконец, к вечеру первых часов, один из медиков доложил старшей сестре тихо:
“Он стабилен. Не больше. Но он отвечает на внешний мир. Мы продвигаемся.”
Эта формулировка была ровно тем, что им всем было нужно. Время и осторожность. Лираэль осталась у капсулы до тех пор, пока не сами врачи не потребовали, чтобы она ушла отдохнуть, по приказу старшей сестры, чтобы юная эльфийка не сорвалась и не навредила делу. Время от времени она прижимала лоб к стеклу и шептала то, чего не говорила вслух даже сестре:
“Держись. Я всем докажу, что ты можешь быть нам полезен. Я вытащу тебя, и ты сам сможешь показать им свои знания.”
…………
Первые часы следующего дежурства прошли как экзамен тишины. Между машинами, между цветами на коже и тихими клятвами, между изучением и страхом родилась новая обязанность
