Паутина времени (СИ) - Татьяна Андреевна Бердникова
- Вам нет места в этом мире, - очень спокойно, с какими-то извиняющимися интонациями произнес он и, скользнув взглядом к так и лежащему на полу телу герра Ноймана в окружении трупов нескольких дикарей, вздохнул, - Вы вмешались в события, над которыми не имели власти… Вам придется уйти.
Он говорил, говорил, будто усыпляя внимание врагов и одновременно вытягивал вперед правую руку с открытой ладонью и растопыренными пальцами. Затем неспешно, по одному, собрал последние в кулак и, повернув руку ладонью вверх, чуть-чуть потянул ее на себя… и тотчас же резко разжал пальцы, словно что-то подбрасывая.
Гунны, так ничего и не понявшие, безмолвно переглянулись и… исчезли.
Ганс выронил автомат. Ему стало страшно.
Глухая ночь за окнами рассеялась; из облаков проглянуло солнце, только-только начинающее клониться к закату. Паутина, почувствовав силу возвратившегося хозяина, начала восстанавливаться; время штопало само в себе прорехи.
Темпор, будто не замечая этого, снова вздохнул.
- Мне пришлось забрать их в свой трон, - грустно произнес он, обращаясь к своему спутнику, - Иначе было нельзя – они видели здесь слишком много, и вмешались в то, на что не имели права. Это безумие – они убили в этом времени того, кто тоже пришел из прошлого… - юноша покачал головой и на миг сжал губы, - Они плохие. И убили плохого. Ты думаешь, я поступил правильно?
Пашка успокаивающе улыбнулся в ответ. На немца, замершего в нескрываемом шоке, он внимания тоже не обращал, совершенно его не опасаясь и не боясь вести при нем откровенные беседы.
- Я думаю, да, - отозвался он и, протянув руку, легко взъерошил темные волосы темпора. Тот скованно улыбнулся и ревниво поправил отцовские часы в шевелюре. Пашка, хмыкнув, убрал руку.
- Впрочем, что верно, а что нет, ты теперь знаешь и сам, - серьезно продолжил он, - Ты повзрослел, ты вырос, мой маленький друг и, будь здесь зеркало, увидел бы это сам. Не думал, что возможен такой быстрый рост…
Райв равнодушно повел плечом.
- Мама часто сетовала, что дети растут быстро. Что мне сделать с ним? – он указал взглядом на замершего Ганса, и тот, выпадая от ужаса из ступора, попятился. Запнулся о ступеньку и, тяжело упав на лестницу, испуганно прижался к ней спиной.
Пашка, пронаблюдав эту демонстрацию страха с нескрываемым удовлетворением, хлопнул приятеля по плечу.
- Предоставь это мне. Эй! Немец! Твоя меня русский понимать?
- Чего?.. – сорвался с губ Ганса напряженный вздох. Слова, обращенные к нему, он понимал прекрасно, но исковерканное предложение не понял абсолютно. Тем не менее, собеседник его остался доволен.
- Значит, понимать, - кивнул он и поманил фашиста рукой, - Вставай, пойдем к нашим. Ты, надеюсь, понимаешь, что ты теперь пленник?
Эти слова были уже значительно более понятны, даже где-то привычны, и Ганс осторожно кивнул. Затем медленно поднял руки и, тщась еще сохранить остатки ускользающего мужества, кое-как поднялся на ноги, гордо вздергивая подбородок.
- Гоц ушел, - в голосе его зазвучало презрение, - Хрен вы нас одолеете, он приведет помощь, и мы положим вас всех к чертовой матери!
- Жаль тебя разочаровывать, - блондин печально вздохнул и, панибратски хлопнув спустившегося пленника по спине, весело тряхнул хвостиком, - Но хрен твой Гоц кого найдет в этих лесах. Тем паче, что ваших гарнизонов здесь уже лет семьдесят как нет.
…Гоцу казалось, что он сходит с ума. Секунду назад вокруг царила глухая ночь – и вдруг во всей красе распустился день. Только что его ноги утопали в пушистом, рыхлом снегу – и уже мягко пружинят по свежей траве! Прав был Ганс, говоря, что здесь творится какая-то хренотень… Прав он был, когда втихомолку осуждал решение Нойманна разрушить проклятый замок!
Нет, надо бежать, бежать, надо поскорее покинуть окрестности этого дьявольского места, надо быстрее найти свой полк, попросить помощи, получить ее! Ох, только бы найти их в этом лесу…
Он продолжал бежать, не позволяя себе останавливаться ни на миг. Мелькали деревья, кусты; ноги то и дело запинались о торчащие из земли сучья, а он все бежал, бежал, бежал…
Дыхание давно сбилось; сердце бешено колотилось о грудную клетку; силы заканчивались. Ему казалось, он никогда не выберется, никогда не найдет свой полк… И вдруг впереди мелькнул просвет.
Парень бросился к нему, окрыленный надеждой и, вылетев из леса на большую площадь, уставленную странного вида машинами, судорожно огляделся. Здесь что-то не так, не то… неважно! Вон люди, и плевать, что они странно одеты – они помогут, они поймут…
- Помогите! – он судорожно взмахнул автоматом; люди шарахнулись в стороны, - Прошу! Умоляю! Там… там, в лесу… - он задыхался, пытаясь объяснить, что происходит, и отчаянно тыкал себе за спину, на густой массив, - Там башня… там… что-то безумное! Мы… мы разрушили замок, потом началось… Командир убит, люди исчезают и появляются снова! Помо… помогите! Русские побеждают, мы должны бороться! Скажите, скажите всем! Где полк? Где мой полк?!
Вокруг постепенно начала собираться толпа; кто-то вызвал «Скорую помощь», кто-то позвонил в полицию. Вооруженный парень в форме времен Второй мировой войны, с яркой нашивкой на рукаве, выкрикивающий какие-то странные слова, определенно нуждался в помощи. Да и людей следовало защитить от этого ненормального, где-то раздобывшего оружие.
Гоц продолжал кричать, едва ли не падая на колени. Ему хотелось биться головой об асфальт – он видел, понимал, что, найдя людей, помощи не получит и отчаяние снедало его.
Подоспели какие-то люди в форме, вежливо попросили отдать автомат. Он всхлипнул и отдал, думая, что лучше сдастся своим, чем чужим.
Его вежливо сопроводили к большой светлой машине, и передали в руки людей в белых халатах.
Дальше Гоца ждал успокоительный укол, медицинская комиссия и, наконец, сумасшедший дом.
***
Фридрих умирал. Умирал тяжело и мучительно, цепляясь за жизнь из последних сил, умирал так, как должен был умереть в сорок третьем, когда неожиданно был спасен юным темпором. Сейчас темпора рядом не было. Паутина рушилась, все летело к черту, время за окном – как дня, так и года, - сменялось едва ли не каждые пять минут, и надежды не было.
Он понимал это. Понимал в редкие мгновения проблесков сознания, когда открывал глаза и видел склонившиеся над ним обеспокоенные лица. Понимал, когда смутно ощущал, как ему перевязывают голову бинтом, понимал, когда слышал дрожащий от напряжения голос Вольфганга… Он понимал, что
