Александр Доронин - Утро новой эры
На всякий случай Александр поставил рядом с кроватью ведро, но дурнота уже отступила.
— Долбанный бразильский сериал, — пробормотал он, обращаясь к стене. — «Мария, я люблю вас… О, Луис Альберто, я вас тоже».
А ведь завтра надо идти в школу. Хоть и не с утра, а после обеда, но все равно. И опять эти учебные планы, приторное лицо Алевтины Михайловны, «дружный» педколлектив, ученики, которые прекрасно понимают, что все, что рассказывает этот побитый жизнью скелет, им никогда не понадобится. И опять она — Настя, тут как тут.
— Ну нет, — снова обратился он к потрескавшимся обоям. — Я не третий лишний. Это вы лишние.
Кто-то внутри него, которого Александр долго подавлял, взбунтовался. Измученный мозг выдал идею, которой уже почти неделю не мог разродиться. Саша даже удивился, почему он раньше гнал ее от себя.
«Да ты не просто лох, — подумал Данилов. — Ты Архилох. Был такой поэт древнегреческий. Вот примерно как ты. Герой он у тебя, значит? А я на помойке найден?»
Он не хотел идти в школу. Правда, если он забьет на эту обязанность, его отправят в трудотряд, где он будет копать те же траншеи, но уже в унизительном статусе нарушителя. Нет, так нельзя. Надо по-другому. Отказаться от учительства не получится. Надо просто доказать, что ты можешь выполнять другую работу.
Правда, для реализации идеи сначала следует проспаться. Если в таком виде он явится к заму мэра, тот отправит его разве что на чистку авгиевых конюшен.
Данилов выпил чаю, принял пару таблеток но-шпы (иметь в частном владении лекарства запрещалось, но любой старался припрятать средства первой необходимости), доплелся до ванной в конце коридора и принял холодный, до ломоты костей душ. Когда он лег в постель, на смену меланхолии пришло спокойствие, а следом, без интервала — сон без сновидений.
Утром Данилов подал прошение перевести его в разведгруппу.
***Богданов не удивился, будто давно его ждал.
— Что, романтики захотелось? — с легкой издевкой спросил он. — Дальних странствий, пыльных дорог?
— Да нет. Просто надоело заниматься ерундой. Двойной паек мне не помешает. И бабье царство достало.
Богданов понимающе усмехнулся.
— Это точно. Бабы хороши только на кухне и в койке. А насчет пайка — в точку. Ты, блин, ходячая реклама средств для похудения. Но все же подумай еще. В моей работе сейчас тоже героики мало… Раньше меня бы назвали headhunter. Ищу скрытые таланты, превращаю менеджеров в землекопов, плотников, сантехников… А че, самое им место. Но ты — это другой случай. Ты ведь ума палата. Тебе детей учить надо, а не гробить себя рентгенами.
— Да от меня пользы только траншеи копать. А эта интеллигентская туфта — гори она синим пламенем. Кому сейчас это нужно? А насчет моей подготовки — все это есть
— Да помню я о твоих похождениях, — отмахнулся Богданов. — Не зазнавайся. Тоже мне, гуру выживания. Но тогда ты выживал в экстремальных условиях, а теперь надо будет в них работать. Да еще в команде. Тут одной удачи и аффекта мало. Знаешь о такой штуке, когда хрупкая женщина может поднять автомобиль?
— Обижаете.
— Извини. Может, сравнение некорректное, но суть верна. Тебя еще нужно натаскать, а на это, извини, старик, уйдет время. Пока ты больше пользы принесешь на другом поприще.
Он поднялся, давая понять, что разговор закончен, но Данилов продолжал буравить его взглядом.
— Ну какого-растакого? — произнес Богданов, со стуком захлопывая папку. — Прицепился как банный лист. Ты мне еще взятку предложи. Все, ступай, надо подумать. Приходи послезавтра, с десяти до одиннадцати.
***Ответ пришел раньше, чем Саша предполагал. На следующий день их бригаду отправили разбирать сгоревший дом.
Его напарником был Виктор Аракин, тот самый сейлс-менеджер, с которым он сидел рядом за столом на празднике. Иногда, когда нечего было делать, они устраивали настоящие философские диспуты — и, что характерно, даже без водки.
Они таскали носилки, которые двое других гавриков наполняли всяким хламом.
— Ну, как ты после вчерашнего? — спросил Виктор.
— Нормально, — соврал Саша. Он надеялся, что его помятый вид и глаза в красных прожилках не слишком его выдают.
— А я с той телочкой время клево провел…
И пока они тащили груз к машине, мучил Александра рассказами о своих любовных победах. Данилов был уверен, что Виктор выдает желаемое за действительное.
— А что ты думаешь о том, что происходит с социумом? — неожиданно спросил Аракин.
— Ты об чем? — переспросил Саша, оттирая пот со лба.
— Я про цивилизационный откат.
— Чего? А…
Данилову понадобилось долгих пять секунд, чтобы понять, что речь идет о культурном регрессе.
— Если это откат, то временный, — вздохнул он. — Греки и римляне держали рабов в ямах и обращались с ними не лучше чеченских сепаратистов. Но это не мешало им — римлянам и грекам — создавать шедевры искусства и права. Нам далеко до греков. У них было теплое море и оливковые рощи. А у нас это дерьмо, — он пнул обломок кирпича. — Мы гунны и вандалы. Или готы. Но когда-нибудь у нас будут свои Гоголи и свои Гегели. А пока — только Атиллы и Тамерланы. Тут должно смениться несколько поколений. Тогда все придет в норму.
— Ты не боишься, что к тому времени мы скатимся в каменный век?
— Да чушь это все. Луки, стрелы… Не будет этого. Книги-то сохранились, и открытые законы природы и знания о технологических процессах не забудутся, пока хоть один грамотный человек жив. Что-то уйдет, да. Данные, не имеющие практической ценности. Космология, квантовая физика… людям будет не до звезд и не до кварков. Но человечество уж точно не разучится делать автомат Калашникова. А с гуманитарными науками вообще все просто, там ведь не нужны синхрофазотроны. Хватит листа бумаги и карандаша… или даже восковой дощечки и острой палочки.
— А ты не думал, что правы те, кто говорит, что прогресс — зло? Может, он всегда заканчивается детским порно в интернете и ядерной бомбой?
— Ну, ты прям Жан-Жак Руссо, — фыркнул Саша, поудобнее перехватив носилки. — Сколько таких разговоров до войны в сети было. «Раньше жили правильно». Ага, особенно в городе Содоме. Я никогда не поверю, что электричество делает людей аморальными ублюдками. Говоря так, человек как бы расписывается: «Я тупое быдло. Мне нельзя давать смотреть телевизор, нельзя манить красивыми вещами, деньгами, шлюхами, наркотиками». Да, жить человеком в патриархальном обществе, наверное, проще: меньше соблазнов, и людей держит кристаллической решеткой семья и община. Но тем ценнее оставаться таким в прогнившем постиндустриальном дерьме эпохи начала конца. Я, к сожалению, таким не был.
— А я считаю, личность должна поступать по-своему, не оглядываясь на толпу.
— Яркая личность, да? Да не смеши ты. Личность — это часть толпы. Промывание мозгов, внедрение в сознание чуждых концептов действует на уровне сообществ, а не индивидов. Это стрельба по площадям, а не по целям. Как и реклама. По сути, это и есть реклама, только образа жизни. Ты думаешь, конкретная пятнадцатилетняя девчонка, посмотрев «Дом-3», обязательно становилась блядью? Нет. Но если посмотрят миллион, каждая впитает немножко, и для кого-то это превысит критический порог. Скажем, для двадцати процентов. А были ведь и другие передачи. Клипы. Интернет. Журналы. Живое общение, с помощью которого эти концепты распространяются как медиа-вирусы, от инфицированных к еще здоровым. Система дьявольски гениальная. Как бы я хотел посмотреть в глаза тому великому мастеру, который это придумал. И вышибить у него мозги…
В этот момент до них долетел колокольный звон.
— «Иисус любит тебя», — усмехнулся Аракин. — Не понимаю, как можно быть христианином после Апокалипсиса. Оксюморон какой-то.
— А по-моему, замечательно, — возразил Саша. — Минимум соблазнов, максимум страданий. А вдруг он нас испытывает?
— Ты че, на полном серьезе веришь в бога?
— А как же, — ответил Саша. — В мире все сбалансировано. Если есть тень — должен быть и свет.
— Манихейство, — пробормотал Аракин.
Они поставили носилки и начали их разгружать.
— Что-то в этом духе, — согласился Саша.
— А по-моему, в мире нет никакого баланса, — задумчиво произнес бывший сейлс-менеджер. — Только хаос и пустота. Нам просто повезло, но это временно.
Разговор Саше уже порядком надоел. Что этот человек мог продавать клиентам, интересно? Гробы и венки?
— А я вот думаю: тот факт, что мы выжили, тянет на что-то большее, чем случайность, — упрямо гнул он свою линию.
Они снова подхватили носилки.
— Значит, ты фаталист? Нет, это все фигня, — не согласился Аракин. — Ничего не предопределено, кроме нашей смерти. Приведу простой пример. Я могу сейчас поцеловать вот эту девушку, а могу толкнуть. Это и есть свобода выбора. Ты же согласен, что каждый из этих вариантов повлечет за собой разные последствия?
