Дзиньштейн - Еще один человек
Изнутри на меня смотрит светловолосый худенький мальчишка лет семи, с огромными серо-голубыми глазами. Больше в машине никого нет.
— Привет. Давай, скорее вылезай, я помогу.
Спешно вытаскиваю его, впихиваю его в кабину, заскакиваю сам — вовремя, ближайшие упыри совсем рядом. Задвинул засов — вот сразу стало уютно! В кабине, хоть и включена лампочка, темновато, но я все равно осматриваю мальчика.
— Тебя как зовут?
— Олежка…
— Кушать хочешь?
— …да, спасибо, немного… и пить!
Не зря я взял запас. Пьет он жадно, но я помню что-то такое про блокаду рассказывали, мол сразу много кормит нельзя, может и с водой так же? Так что я вскоре подтормаживаю процесс, впрочем выдав взамен сникерс. Мальчик морщится…
— Чего ты?
— Я их три дня ел. У нас были чипсы и сникерсы. А пить не было почти. Я есть не очень хочу…
— Ну, тогда пей… Ты говоришь — у вас? А кто еще? — я уже выжал сцепление, чтобы ехать домой, но теперь жду ответа
— У нас с мамой…
— А где же мама?!
— …она… она вчера сказала что выйдет. И что если вернется ей дверь не открывать, потому что она будет уже не она, а мертвая… И вышла. Но не приходила.
— Ясно. — Я включаю передачу, трогаемся. Олежек вдруг вскрикивает… — Что такое?!
— Вон! Вон она… — он указывает на стоящего недалеко упыря — светловолосую миниатюрную женщину — Вот это мама…
— Отвернись и закрой уши.
Горячий чай с сахаром и сдобой, тепло от печки. Котейко скоро получит лысину от почесываний и поглаживаний. Он свернулся на коленях у Олежки, и требует внимания, которое тот ему и уделяет. Мы поели, и теперь наслаждаемся чаем и сытостью…
— …Папа тогда решил, что надо уехать из города, но сначала ему надо было заехать что-то забрать в офисе, а продукты мы хотели купить по дороге, и с собой было только много чипсов, мама их любит, и сникерсы. И всего две бутылки Пепси. Мама экономила но они все равно кончились. Она сама почти не пила. Все мне отдавала. А еще было холодно, особенно по ночам, она прижимала меня к себе и грела… А вокруг все стояли эи, мертвые, но их сначала было немного… Мама говорила, что позвонила папиным друзьям и те обещали приехать и забрать нас, но никто не приезжал… Потом мама заболела, у нее стали неметь ноги, она падала в обморок… и когда совсем кончилась еда, она сказала, что она выйдет. И ушла. А ночью мне было так холодно…
— А почему вы не завели машину?
— Папа, когда вышел забрал ключи, он всегда так делал…
— Бедный… страшно тебе там было? — задаю я идиотский вопрос.
Олежек поднимает голову. Глаза кажутся просто огромными…
— Да. Когда мама ушла. Я боялся, что она придет, и я не смогу, и открою ей дверь. А еще было очень страшно, когда папу убили.
— ..хм… Его убили?
— Да. Дубиной по голове. А потом его съели мертвые — Олежка смотрит на меня своими бездонными глазами. Такие глаза бывают только у детей, потом в них появляется всякое… другое.
— …А… хм… ты знаешь, кто это сделал?
Серо-голубые бездонные глаза притягивают, я не могу оторвать взгляд.
— Да, я знаю.
Я медленно встаю, и иду наливать себе еще чай. Рука дрожит, кажется, я облил кипятком как раз по ожогу от тушенки, но как-то не сильно и больно.
— … И кто это?
— Я не видел, мама сказала — "гопник"…
— Ясно…
— Мама сначала кричала, потом плакала, потом много звонила по телефону… Я тоже очень испугался и плакал, а потом она сказала, что все будет хорошо, и рассказывала мне про звезды и галактики, потом про зверей и рыб, а потом про то, как жили в древности…
Олежек уже почти на ходу засыпает — укладываю его на диване, тщательно закутав и подоткнув одеяло, в ногах его устраивается котейко. Перед сном спрашивает — можно ли завтра будет посмотреть рыбок? Конечно же можно, спи Олежек, завтра посмотришь и рыбок, и всех моих кошек, и ту большую собаку, что тебя сначала испугала а потом всего облизала… Завтра все будет.
Заснул он моментально, и лицо у него… такое спокойное… он улыбается во сне, и губы шепчут что-то… кажется… да-да, — "Мама"…
Я еще долго сидел и пил чай. В голове творилось что-то несуразное… я как будто нащупал что-то важное, но не мог понять, что — и снова его терял… Словно не хватало еще чего-то, маленького фрагмента… Как машина не желает заводится, чихая, вот кажется — чуть сильнее — и заведется!
Соорудил себе лежанку, и завернувшись в спальник, заснул
Кажется, засыпая, я отчего-то почувствовал себя счастливым.
9.
Дашка сидела на траве и играла со щенком — маленьким, неуклюжим и забавным. Отн нападал на нее, пытался схватить за руки — а она подхватывала его и переворачивала на спину… Он барахтался, вскакивал, отбегал, смешно тряся лопухами ушей — и вновь весело бросался в атаку…
— … Привет…
— Привет. Видишь — у меня тоже. Я же всегда мечтала о собаке, помнишь?
— Помню… но ты же знаешь — ну не получалось, надо было подождать…
— Подождали?
— Ну, не начинай, как будто я это все устроил!
— Не ты?
— Нет конечно, чего ты несешь-то!
— Аааа… и вправду… А кстати — а чего ТЫ устроил?
— Ну… в плане?
— В плане — чего ты устроил. Сделал ты чего.
— Ну… я… это…. Дом вот, машина, все дела. Я типа теперь как, понимаешь, властелин местный какой, эдакий вольный барон!
— Ага…. Понимаю…. И это все?
— Ну а что еще надо-то? Нормально все…
— Ну-ну. А что тогда не спишь ночами, а? Ну да — ладно, ладно, твое дело. А кстати, барон ты мой — а много ли у тебя подданных?
— Ну… так… Один пока…. Мальчик… Ну еще вон живность моя — рыбки, кошки, собака…
— Кошки… — Дашка вдруг сразу оказывается рядом, и легко заваливает меня на спину, оказавшись сверху, приближает лицо ко мне… в глазах ее скачут лукавые чертенята, на губах улыбка — Кошки, говоришь?
Улыбка вдруг сходит с ее лица, она словно оглядывается и говорит:
— Мяу! — Ее рука у меня на груди вдруг впивается ногтями в меня — ой, как больно-то! — Мяу!!!
МЯЯЯУУУУ!!!!
Я просыпаюсь от кошачьего ора и боли. Что за чорт?
Котейко сидит у меня на груди, орет и урчит как тепловоз дизелем, и натурально дерет мне грудь когтями. Шерсть вздыблена, глаза дикие… чего он?
Бля, чего… наверное, хищник на двор пожаловал! Обрез под рукой, свет…
С дивана ко мне тянется Олежка. Он протянул ручки и смотрит на меня. Только глаза не серо-голубые. Они черные. Мертвые. Он тянется ко мне, потому что хочет меня сожрать. Если бы не подоткнутое одеяло и общая его слабость — то котейко наверное не успел бы меня добудиться — больно уж крепко я дрых. Прижав-потрепав для бодрости трясущегося котенка, встаю, и набросив одеяло, пеленаю под ним мертвого Олежека. Голова пустая, руки работают сами. Иду на двор, неся нетяжелый шевелящийся сверток. Коты в доме орут и шипят, Мухтар, подбежавший к двери, пятится и настороженно рычит. Отнес сверток за скелеты машин, положил на землю, сам сел рядом, держа обрез как тончайший бокал, налитый до краев. Надо что-то сказать? Или уже все равно? Нет, неважно, что все равно, надо…
— Прости меня, Олежек…
Все равно бы не уснуть было — потому до утра жег костер, отогревая землю, отгребал угли, копал — и снова жег. Можно было попытаться завести Беларусь с ковшом, наверное я бы разобрался и выкопал, уже бы было быстрее… но быстрее не хотелось. Хотелось вот так — жечь костер и копать землю…жечь и копать, копать…
Холмик выровнял, как смог, крест тоже сколотил старательно… вот так. На перекладине вырубил имя. Все. Больше я для тебя, Олежек, ничего не смогу сделать. Я опять не успел. Прости.
Холодное утро. Холодное не только снаружи, где мокрая снежная крупа с ветром — но и внутри. Не в доме, где тепло и сухо — холодно у меня внутри. Что-то оборвалось… потерялось то важное, что я почти нашел вчера. Или не потерялось? Или наоборот — я почти совсем понял что-то? Не знаю… холодно.
Звери тоже едят как-то неохотно. Сам я с трудом пропихиваю куски в глотку. Даже горячий чай невкусный какой-то.
Дел у меня много, но делать ничего не хочется. Наверное, потому что я так и не ответил себе — зачем? А без этого ответа все дела теряют смысл.
После завтрака полчаса бесцельно слонялся по двору, так и не придумав ничего. Наконец пришел в себя, плюнул, выматерился и решил съездить на разведку… ну, лдно, чего там — просто проехаться. Не могу больше быть тут.
Мой шушваген, порыкивая дизелем, ровно катится по улицам. Езжу просто так, присматриваюсь что к чему в районе — теперь, когда главное не найти свободную и безопасную дорогу — можно и поглазеть. Отмечаю странность — упыри как-то непонятно группируются и передвигаются. Это пугает. Потому что непонятно и необъяснимо. А ведь казалось — что они даже не навроде животных, а скорее такие зловредные биороботы. Ан нет. Даже если не брать тех, кто отожрался и поумнел — и у тупых есть какая-то система… а это совсем страшно. Ведь пока они все поодиночке были. А если навалятся массой? Только танками давить… а где те танки? А если представить, что они поумнеют, например, как хищники? Тогда кранты полюбому… Страшно.
