Владислав Жеребьев - Негоциант
Сыро, холодно, мерзко. От пережитого шока я отключился, так что понять, сколько времени я провел в камере, было крайне затруднительно. Вот тебе и кончились приключения. Хотя нет, приключения кончились, злоключения начались. Кем я только не был в ходе своей недолгой, но, как оказалось, бурной жизни. Служил, воевал, работал курьером, менеджером по продажам, продавцом на вещевом рынке и охранником в супермаркете. Даже на далекую планету занесло в качестве торгового представителя крупного холдинга, и последнее, о чем я мог подумать, это то, что в итоге я окажусь заключенным.
События прошлого дня вставали предо мной как в тумане. Будто через пелену смотрю и все никак не могу понять, как же это случилось. Вот я почти на вершине мира, через час должен явиться король, и я, весь в делах, летаю по поместью как электровеник, стараясь убрать все возможные косяки. Предприятие планируется провести с блеском. Десятки знатных гостей, главы гильдий, фантастический по разнообразию стол и редкие земные вина, а под конец фейерверк в лучших традициях города на Неве, и вот мои руки в кандалах и суровая стража обыскивает меня, изымая кинжал и трость, в которую хитрый мастер вставил железную чушку.
— На каком основании, черт возьми?
Кулаки Грецки сжаты, зубы скрежещут, в глазах пылает огонь.
— На основании приказа розыскного совета, господин барон.
— Обвинение?
— Измена королю. Данный негоциант обвиняется в том, что был заслан в королевство под личиной доброго торговца с целью шпионить за Его Величеством и приближенными в пользу степного хана.
— Бред, бред, черт возьми. Я отлично знаю этого человека! Он не шпион.
— Следствие покажет, господин барон.
— Не позволю.
— Отойдите, барон, иначе я буду вынужден арестовать и вас.
— Черт возьми, белая горячка, идиотизм…
Краем глаза я замечаю, как Зимин бросается в дом, и через несколько секунд занавеска в его окне начинает шевелиться. Там, под половицами мы спрятали «Кипарис». Идиот, чертов идиот. Только бы не удумал. Только бы не воспользовался.
— Следуйте за нами, господин негоциант. Вас сопроводят в дом дознаний.
Все. Темнота. Тишина. Спасительная и долгожданная. Вот же дьявол. Нас все-таки обвели вокруг пальца.
Дом дознаний в столице являлся аналогом нашего КПЗ, иначе камеры предварительного заключения. Сюда свозили всех без разбора. От мелких карманных воришек до убийц и насильников, и, нимало не сомневаясь, рассовывали их по чудным зарешеченным комнатам с каменными стенами. Сюда же поместили и меня, слава богу, одного, без сокамерников. Выделили личную камеру, почти светлую, почти чистую. Дырку в полу, куда арестант, видимо, должен справлять нужду, и то помыли чем-то едким и отвратительно пахнущим. Номер люкс для приговоренных.
В американских фильмах я не раз видел, что подобных заключенных одевают в оранжевую робу, дабы подчеркнуть их статус и предупредить окружающих. На мне оранжевой робы не было, а вот расстрельную статью уже применили. Я не подданный Его Величества, но обвинение в измене, шпионстве в пользу врага государства — плаха и топор. Хотя нет, какой мне топор. Я же не дворянин. Виселица. Старая добрая пеньковая старуха. Тремя тысячами золотых уже не отделаться.
Три дня я находился в камере, лишенный возможности знать, что же происходит вне стен дома дознаний. Время тянулось медленно, словно патока, не спеша сочащаяся из щели в бочке. Чувство полнейшего бессилия угнетало и заставляло больше спать, чем бодрствовать. Не было ни адвоката, ни следственных экспериментов, один лишь тюремный служитель появлялся как по расписанию три раза в день и развозил по камерам похлебку в деревянных мисках. Картошка, лук, хлопья жира и жидкий бульон, вот и весь мой рацион.
На третий день дознаватель все-таки явился. Переписал мои данные, сверился со своими бумагами и, напустив еще больше тумана, убрался вон, оставив за собой стойкий запах перегара и репчатого лука. Пятый день моего пребывания в камере прошел так же безрадостно, как и все предыдущие, но вечером явились священник и брадобрей, от чьих услуг я отказался.
— Исповедуйся, сын мой, — монотонно, по заученному, бубнил служитель культа. — Исповедуйся, поведай о грехах своих, и Господь милостивый простит их и заберет тебя в рай.
Я сидел на каменном полу, скрестив руки на груди, и мне было наплевать на служку в черной рясе, что пугал меня страшным судом. В один момент захотелось встать и что есть мочи врезать по сусалам, да так, чтоб костяшки сбить, чтобы кровь из разбитых губ прыснула в лицо. Переборол, сдержался.
— Каяться мне не в чем, святой отец, — улыбнулся я. — Те грехи, что были, давно уже искуплены, родине послужил, а на новую порцию страшного суда еще не накопилось.
— Зря. — Священник покачал головой и, смерив меня осуждающим взглядом, вышел вон.
Брадобрей занимался своей работой молча. Расставил на маленьком складном столике миску, кувшин с водой, положил бритву и принялся взбивать помазком пену.
— Спасибо, добрый человек, — замахал я в ужасе руками, увидев, что за инструмент приготовлен мне для бритья. — Я уж как-нибудь обойдусь.
Брадобрей так же молча собрал свое снаряжение и удалился вслед за священником, оставив меня наедине с собственными мыслями.
— Эй, ты, который не бриться решил! Ты вообще кто такой?
Встав, я подошел к прутьям решетки и попытался определить, где же сидит этот не в меру любопытный узник.
— Зачем мне бриться? — удивился я. — Выйду из камеры и побреюсь.
— За что замели?
— По ошибке.
Хриплый смех окончательно рассекретил местоположение моего нежданного собеседника. Оказывается, соседняя камера не пустовала. Он был рядом, можно было отчетливо услышать его голос, даже шаги, если подойти к узкому окошечку в двери и прислушаться. Лица его видеть я, естественно, не мог. Зеркальце бы, но откуда, черт возьми, я возьму это зеркальце.
— Все мы тут по ошибке, — отсмеявшись, пояснил узник-сосед. — Быстро тебя упаковали. Ты смотри, может, повинишься перед старшиной стражным? Смерть от удушения штука неприятная.
— Смерть? — не понял я.
— Смерть, — подтвердил голос. — А на кой ляд к тебе священник приходил с брадобреем? Все, отбегался. Завтра поутру выйдешь на площадь перед ратушей, да в петельку прямиком. В петлю же тебя, а? Роду знатного в тебе, небось, ни грамма?
Вот тебе и неожиданность. Не думал, что так скоро. Внезапно нахлынувший приступ паники заставил забиться всем телом в тяжелую деревянную дверь на массивных петлях.
— Эй! — заорал я. — Эй, стража! Вы что, серьезно меня казнить собрались завтра?! Не имеете права! Требую позвать мне адвоката!
— Ага, — вновь отозвался сосед. — В придачу еще кувшин вина тебе принести и девку, что помоложе?
— Эй! Позовите Подольских! Вы не имеете права! У меня связи! Сам старший советник Его Величества Амир Банус оказал мне честь своим согласием прибыть на обед!
— Не ори. — Из камеры по соседству послышался вздох. — Не придут. На кой ляд они дергаться-то будут. Приговор по тебе, небось, самим советником и подписан, так что побереги горло. Сорвешь.
От ярости и бессилия я ударил по двери вновь, но было это равноценно удару о крепостную стену. Сколько ни бейся, только кулаки в кровь посадишь. Сама же дверь, добротная, крепкая, даже не шелохнулась.
Некоторое время сидели молча. Отчаянно хотелось курить, еще больше жить, но ни того ни другого, как оказалось, предоставить мне не могут. Попав камеру я, конечно, понимал, что по таким обвинения штрафом не отделаешься, но будучи уверенным в своей невиновности и простой судебной ошибке, готовился со дня на день получить извинения стражи и, выйдя прочь из мрачного каземата, как следует разобраться с тем, кто подкинул мне столь веселые выходные.
— Успокоился? — Узнику в камере по левую руку от моей было скучно и хотелось поговорить. Судя по тишине вокруг, сидели мы вдвоем, так что выбора у него не оставалось.
— Если это возможно, — признался я.
— Так за что взяли-то?
— Шпионаж в пользу степного хана говорят.
— Нормально! — ахнул невидимый собеседник. — А ты, значится, не шпионил?
— Да если бы, — отмахнулся я. — Вот если бы шпионил, то прокусил бы ворот рубашки, где яд запрятан, да отдал Богу душу, а вместо этого я сижу и с тобой разговариваю.
— Хитро, — хмыкнул невидимка. — А меня вот на убийстве поймали. Возвращаюсь домой, день трудный был — жуть, обозы грузили, что на границу уходят. Открываю дверь, по лестнице поднимаюсь, а там эта сука Гара с Диларом в моей же собственной постели кувыркаются.
— А ты что? — оживился я. Разговор на отвлеченные темы хоть как-то скрашивал ожидание утренней кончины.
— Что я? — Хриплый довольный смех вновь раскатился по гулким сводам темницы. — Дверцу притворил аккуратно, спустился вниз, взял топор да порубил уродов в щепки. Стены в спальне проще закрасить теперь, чем отмыть.
