Василий Головачёв - Особый контроль
Дыра, в которую он угодил рукой ночью, оказалась идеально круглым колодцем диаметром около четырех метров, уходившим вниз на неведомую глубину. Филипп представил, как он летит в колодец, и передернул плечами. Его ночной прыжок мог закончиться весьма плачевно.
Рядом со стволом сейбы он обнаружил в бетоне квадратное углубление и в нем выпуклый ржавый щит люка с выдавленной шестиугольной звездой в центре. Он безуспешно подергал ручку люка, прикинул возраст сооружения: лет двести, если не больше. Обошел когг кругом, недоумевая, кому на Земле двести лет назад понадобилось строить в центре сельвы площадку с колодцами, и столкнулся с Томахом.
— Мы его ждем, а он прогуливается, — осуждающе проговорил Станислав, оглядываясь. — Что ты здесь обнаружил?
Филипп молча показал колодец.
— Как ты думаешь, что это такое? Бетон… все заброшено. Надо, наверное, археологов вызвать, это в их компетенции.
— Зачем археологов? Я догадываюсь, что это такое. Сюда, скорее, надо вызывать ребят из «Аида». — Томах обошел площадку, заглядывая под корни сейб, подозвал Филиппа. — Видишь? Еще колодец. Это, вероятно, древняя ракетная база. Колодцы — пусковые установки. Некогда существовала стратегическая система ракетного нападения, основа получения власти и могущества монополий и одновременно вынужденная мера защиты. Учил в школе? Вот мы и наткнулись на одну из баз. Совпадение? Мало того, что нам показали «Красную книгу», так еще и перенесли в такое место, которое ярче других напоминает худшие страницы человеческой истории.
— Что вы там нашли? — спросил Богданов, когда они вернулись в рубку.
— Ракетную базу, — сказал Томах. — Стартовые колодцы пусты, оборудование демонтировано, но все же предупредить «Аид» не помешает, пусть проверят.
Через час, посадив посланный за ними куттер на стартодроме сорок третьей южноамериканской базы УАСС, путешественники отправились на метро в секториат управления, расположенный под Брянском, на берегу Десны.
Керри Йос ждал их в отделе; он так и не ложился спать. Вместе с ним в кабинете находились седовласый Норман Спенсер, вечно усмехающийся чему-то Генри Бассард, председатель СЭКОНа Морозов и Тектуманидзе, сухой, жилистый, седоусый, бросившийся их обнимать, как только все трое переступили порог.
— Рассказывайте, — коротко сказал Керри Йос после сдержанных восклицаний и приветствий.
Богданов на мгновение замялся, но Керри его понял.
— На «Искатель» я сообщил, он пошел к Шемали. Будет там послезавтра, потом пройдет вдоль погранпостов Ориона и вернется на Землю через «Темные облака».
Богданов достал кассеты с видеозаписью, которую сделал на планете-мозаике, и включил проектор.
Во время рассказа и демонстрации фильмов Филипп исподтишка наблюдал за реакцией слушателей. Керри Йос и Спенсер были задумчивы и спокойны, хотя по разным причинам. Морозов иногда морщился, словно от зубной боли, но это была его обычная манера держаться. Бассард шевелил густыми бровями и вздыхал, и на лице его недоумение сменялось скептической усмешкой и неприветливой холодностью.
— Да, это весьма интересно! — сказал Керри, когда Богданов закончил, и повернулся к Филиппу: — Мысль, что и говорить, занятная. «Красная книга Галактики»!.. А может, не только одной нашей, а всего местного скопления галактик?
— Не увлекайся, — проворчал Морозов.
— Я анализирую, и только. По всем самым оптимистическим подсчетам, в нашей Галактике не более двухсот цивилизаций, а по рассказам «путешественников», на планете около девяти тысяч областей-клеток, и в каждом своя жизнь! Что ж это получается — в нашей родной Галактике около десяти тысяч цивилизаций!
— Не забывай, что твои «путешественники» видели только несколько «клеток», со своими сценариями, остальные могли быть пустыми, подготовленными для очередных хищных обитателей.
— Смею напомнить, — вмешался Бассард, — что все это не более чем предположение — я насчет «Красной книги». Может статься, что эта «книга» к цивилизациям не имеет никакого отношения.
— Тогда наше приключение не имеет смысла, — пожал плечами Томах. — Зачем кому-то понадобилось переносить шлюп с экипажем на эту планету? Показать разнообразие ландшафтов? Не слишком ли щедр Наблюдатель — уверен, что это его рук дело, — развлекая нас подобным образом?
— А почему вы связываете этот случай с Наблюдателем? Четких доказательств-то нет.
— Мы столкнулись с «зеркальными перевертышами», — не согласился Богданов. — Видели все трое, так что у нас сомнений нет.
— И все же на отсутствии сомнений не построишь ни теории, ни дальнейшего плана работ, ни доклада Совету.
— Но совпадения разительны. Налицо еще одно доказательство того, что космическая экспансия человечества кому-то очень не по душе. Вернее, не кому-то, а именно Наблюдателю.
Бассард поджал губы.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, нас придерживают. Но позвольте спросить, почему? С какой стати? И почему именно теперь, когда мы покончили с антагонизмом в планетарном масштабе, когда социальная ветвь эволюции почти достигла наконец вершины?
— Потому что мы, к сожалению, продолжаем экспорт равнодушия, — сказал Томах. — Только раньше, два века назад, мы «владели» им локально, в пределах Земли, а теперь экспортируем равнодушие в космос.
— Поясните, — попросил молчавший до сих пор Спенсер.
— Пожалуйста. Давно ли мы согласились с тем, что космос — не свалка отходов человеческой технологии?
Бассард нахмурился.
— Сказано сильно. Мы давно используем безотходную технологию.
— Ошибаетесь! В Солнечной системе — да, используем, потому что это наш дом, но безотходная технология с замкнутыми циклами водо-, воздухо— и энергоснабжения дорога и применяется нами далеко не на всех планетах колонизируемой зоны. Примеры? Шемали, История, гамма Суинберна…
— Но это же… — начал Морозов. — Простите, я вас перебил.
— Вы правильно поняли. Именно на этих планетах, где не все благополучно с чистотой исследований, с экоэтикой, и проявил себя Наблюдатель. «Зеркала», например, впервые обнаружены на Шемали, хотя есть сведения, что нечто подобное наблюдалось и на Земле, и в Системе. А нарушения экоэтики? Ведь случай с экспедицией Моммы вовсе не единичен! Давайте посмотрим на себя со стороны, какими мы выглядим в глазах Наблюдателя? А то и многих Наблюдателей. Что мы успели сделать великого за двести лет выхода в космос? По-моему, самое великое — это успели кое-где исправить содеянные ошибки! Нет? Я читал дошедшие до нас произведения писателей-фантастов и футурологов прошлых веков. В одном из них говорилось, как Мироздание начинает бороться с нечеловечеством, чтобы сохранить себя, то есть Мироздание, таким, какое оно есть. Верх пессимизма! Мать рождает дитя в надежде, что оно станет заботиться о ней, любить, ценить и помогать. Мы, человечество, — дитя Мироздания, дитя Природы, почему же мы зачастую забываем о ней? Забываем до такое степени, что пробуждается обратная связь Природы, по выражению Филиппа, «глобальная совесть Вселенной», голос которой мы и слышим-то не всегда!
Но наконец заметили. «Зеркальные перевертыши» и все такое прочее. Дали формулировку — Наблюдатель. Да, возможно, это наш старший брат в семье Природы, так давайте же чаще оглядываться на уроки истории, лучше прогнозировать последствия своих действий, чтобы надежды Матери сбылись. Иначе снова когда-нибудь упремся в тупик загаженной среды обитания. «Человек-разрушитель» — красиво звучит? А ведь именно так мы, наверное, выглядим в глазах Наблюдателя!
— Выбирал бы выражения… оратор, — поморщился Бассард. — С экспедицией Моммы надо еще разобраться, а то мы любим вешать ярлыки. Нарушил инструкцию — хищник! Усилил требовательность — эгоист!
Богданов и Йос переглянулись.
— В торжественной речи Станислава, конечно, многовато патетики, — сказал Морозов, подмигивая Томаху, — но во многом он прав. Итак, ваш вывод — нет повода для тревоги?
— Повода нет, и он есть, — подумав, сказал Керри Йос. — Уверен, извне человечеству ничто не грозит. Поэтому поводов для тревоги такого масштаба нет. Наблюдатель в очень деликатной форме — смерть Василия Богданова не в счет — предупредил нас о пагубности экспорта равнодушия, говоря словами Станислава, и тут повод для тревоги есть. Он в нас самих, в нашем отношении ко всему, к чему прикасается человеческая рука.
— Схоластика, — буркнул Бассард. — Психологические этюды. Может, нет никакого Наблюдателя, а все эти ваши «проявления его деятельности» не что иное, как непознанные явления неодушевленной природы, фантазия которой, в отличие от нашей, безгранична.
— Такая мысль уже высказывалась, — мрачно сказал Томах. — Мне лично больше нравится выдвинутая Ромашиным идея глобального галактического поля совести. Все, что мы, люди, делаем, — отражается и преломляется в космосе и возвращается к нам обратной связью в качестве тех самых «психологических этюдов», о которых вы так пренебрежительно отзываетесь, то есть в качестве напоминаний: нельзя быть равнодушным к последствиям своих действий, слишком часто мы обжигаемся на этом; нельзя быть равнодушным к красоте, ибо в результате мы теряем ценнейшие качества души; нельзя быть равнодушным к чужой боли, потому что в этом случае мы в конечном итоге становимся равнодушными к самим себе.
