Негатив. Эскалация - Павел Николаевич Корнев
Вспомнил во всех подробностях перестрелку во дворе лесопилки. Осознал, что лежу на больничной койке и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, а ещё совершенно не чувствую сверхэнергию. Вернулась и боль, но скорее, в виде ощущения дискомфорта; меня определённо накачали лошадиной дозой обезболивающего. Ещё — фигуры в белых халатах. Толком разглядеть их не получалось, они то возникали, то пропадали из поля зрения, а, быть может, я просто отключался на время, этим и объяснялся такой рваный эффект.
Ну а потом — через минуту или месяц — у меня перед лицом пощёлкали пальцами.
— Просыпаемся, молодой человек! Просыпаемся!
И я проснулся. В палате властвовал полумрак, слева и вовсе было черным-черно, всё выглядело как-то непривычно, но чем именно было вызвано такое ощущение неправильности, понять не удалось. Просто было не до того.
Я сфокусировал взгляд на докторе и просипел:
— Что со мной?
Дискомфорт на миг преобразился в боль, будто бритвой по лицу резанули, но слова прозвучали достаточно громко и чётко, чтобы меня услышали и поняли.
— А что вы помните? — справился доктор.
— Всё, — выдохнул я.
— Отрадно это слышать. Так понимаю, вас волнуют полученные ранения?
— Да!
Доктор вздохнул и начал перечислять:
— Сквозное ранение правой голени, сквозное ранение левого бицепса, перелом левого четвёртого ребра, травма мышц брюшной полости, контузия, сотрясение мозга, ожоги третьей степени.
Я какое-то время переваривал услышанное, затем, уже не испытывая особенно болезненных ощущений, спросил:
— А сверхспособности?
— Временно заблокированы, — успокоил меня врач. — Кроме того, вы зафиксированы на койке, поэтому не можете пошевелиться. Двигательные функции организма нарушены не были.
— А глаз? — встревожился я, враз покрывшись липкой испариной. — Я ничего не вижу левым глазом!
Доктор наклонился, что-то поправил, и темнота слева от меня обернулась полумраком.
— Глаз не пострадал, в повязке больше нет нужды.
Глаз не пострадал? Накатило невыразимое облегчение, но тут же припомнил слова об ожогах третьей степени. Это как вообще? До костей прожарило? И лицо — тоже?!
Пульс разом участился, стало тяжело дышать, меня затрясло, и доктор велел кому-то сделать укол успокоительного.
— Господа! — заявил он после этого. — У вас не больше десяти минут.
— Этого недостаточно! — резко бросили ему в ответ.
— С учётом его массы тела препарат подействует даже раньше, — спокойно отметил врач. — Желаете потратить это время на пустые препирательства?
— Не желаю! — отрезал незнакомец, разглядеть которого не получилось.
Он занял стул сбоку от моей койки, а я чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы вертеть головой по сторонам. Судя по шуршанию одежды, в палату зашло сразу несколько человек, но остальные пока что сохраняли молчание.
— Для протокола, — под скрип карандаша стенографиста объявил этот настырный тип, — я, следователь республиканского идеологического комиссариата Ефим Яковлевич Суббота, в ходе расследования…
— Полагаю целесообразным формальностями пренебречь и сразу перейти к опросу свидетеля, — предложил смутно знакомый голос.
— Начинайте, коллега! — разрешил следователь.
— Добрый день, Пётр! — поприветствовал меня подступивший к койке Илларион Валерианович Спас, старший советник надзорного дивизиона ОНКОР. — Ты меня слышишь?
— Да.
— Расскажи нам о нападении.
Я закрыл глаза и начал:
— Мы возвращались с дежурства…
Под конец рассказа вновь пробила испарина, ладно хоть слушали меня не перебивая, и не было нужды отвлекаться на вопросы. И без того во рту пересохло и мысли путались.
— Так вас не таранили машиной? — уточнил Илларион Валерианович.
— Нет.
Это заявление привело Ефима Яковлевича в состояние немалой ажитации, следователь вскочил со стула и принялся вышагивать по палате.
— Сможешь опознать преступников? — резко выпалил он после этого.
— Нет, было темно.
Как ни странно, мой ответ Субботу всецело устроил, и он обратился к старшему советнику:
— Фотографии, коллега!
Илларион Валерианович отступил от койки, а потом шагнул обратно и продемонстрировал мне две фотокарточки. Лощёный господин лет сорока на одной из них показался смутно знаком, но в ответ на прозвучавший вопрос, не узнаю ли нападавших, я ответил хриплым шёпотом:
— Нет. — И добавил: — И там один точно оператором был.
— В курсе! — отмахнулся Суббота. — Скажи, старшина Ревень в кого-нибудь попал?
— Нет, — уверенно заявил я. — Оператор выставил кинетический щит…
— Но ведь перестрелка продолжилась и после того, как ты оставил старшину?
— Ему прострелили голову! — напомнил Илларион Валерианович.
— Мы не знаем, когда именно это произошло! — возразил следователь комиссариата.
— Я… Я видел, — заявил я, переборов странную слабость.
— Он не отстреливался от преследователей?
Своего ответа я уже не запомнил, да и не был уверен, что ответил вовсе. Отрубился.
Очнулся, такое впечатление, уже на следующий день; судя по заглядывавшим в окно солнечным лучам, — утром. Разбудил громкий спор за дверью, но пожаловали в палату не вчерашние гости, а давешний доктор в компании накинувшего на плечи белый халат капитана Городца.
— Нервотрёпка пациенту на пользу точно не пойдёт! — предупредил врач.
Георгий Иванович только хохотнул.
— Никто его нервировать не собирается.
— Было бы странно ожидать от вашего ведомства другого! — парировал доктор, который определённо имел представление о месте службы посетителя.
Городец это замечание проигнорировал и указал на меня.
— А чего это он у вас к койке примотан? Пациент в сознании и адекватен, а вы с ним как с буйнопомешанным!
Врач раздражённо засопел и покинул палату, буркнув перед тем:
— Сейчас распоряжусь!
Георгий Иванович переставил стул к моей койке и уселся на него, устроив на коленях кожаную папку.
— Доброе утро, Петя!
— Доброе… — вполголоса ответил я и ощутил резкую боль в уголке рта, будто там лопнула губа.
— Ты не напрягайся, — попросил капитан Городец. — Формально я пришёл тебя опросить, но это только предлог. Навестить решил, о здоровье справиться и от Альберта Павловича привет передать.
Я сглотнул и задал самый важный для себя сейчас вопрос:
— С лицом у меня что?
— Лицо у тебя на месте, — ответил Георгий Иванович, раскрыл папку и вытянул из неё несколько фотографий, развернул ко мне изображениями, показал. — Только в обморок не грохнись, а то эскулап меня живьём сожрёт.
Узнал себя на снимках далеко не сразу, но сознания не потерял. Очевидно, фотограф запечатлел меня непосредственно в приёмном покое, куда доставили с места перестрелки, и голову ещё не забинтовали, была видна покрытая волдырями и струпьями кожа. Правая сторона лица не пострадала, да и слева до глаза ожоги не добрались, пострадали только подбородок и скула.
— Думал, всё куда хуже, — сказал я с нескрываемым облегчением.
— Регенерация у тебя на загляденье, через месяц будешь как новенький, — уверил меня Городец. — Это не я сам
