Вячеслав Шалыгин - Провокатор
Грин глубоко вдохнул холодный воздух, на пару секунд задержал дыхание и медленно, протяжно выдохнул. Хорошо дышалось перед смертью. Вкусно.
Сзади послышались шаги. Короткие, женские. Фил закрыл глаза.
«Интересно, приговор зачитывать будут? Ну, хотя бы резюме. Именем трудового народа или, там, прогрессивного человечества. Хотя нет, некогда. Ролик должен быть показательным, но коротким. Чтобы с одного взгляда все стало ясно. Как про Саддама. Раз–два, и все кончено. А слова пусть остаются за кадром, пылятся себе в толстых прокурорских папках».
Командир расстрельной команды был полностью согласен с выводами Фила, хотя и не слышал ни слова из его мысленных фраз.
– Вы все знаете, кто этот человек, – торжественно, даже пафосно заявил Ворон. – Это Филипп Андреевич Гриневский, известный также под псевдонимами Грин и Фил, по вине которого в августе текущего года в одной только Москве погибли сотни тысяч бойцов Сопротивления…
«Сто шесть тысяч семьсот бойцов, – мысленно исправил Филипп. – Плюс полторы сотни человек пропали без вести, как подсчитало следствие. И не в одном только августе, а за весь отчетный период. С августа по ноябрь 2014 года. Так что ты, Ворон, ври, да не завирайся».
– …Были разрушены десятки городов и нанесен значительный ущерб мировой экономике…
«Мировой экономике! Ну, ты загнул! Ни один человек не может нанести ущерб, тем более – значительный, тому, чего давно не существует. Все равно что обвинить меня в разрушении Бастилии. Помочиться на ее контуры, что выложены мостовыми камнями на одноименной площади, я еще мог бы, но разрушить – явно опоздал. Так и с мировой экономикой. Трехлетний кризис ее неслабо подкосил, а чужаки добили одним мощным ударом в начале 2013 года, не дав ей, бедняжке, очнуться».
– …На основании вышеизложенного и безусловно признавая, что этот человек особо опасен, трибунал Сопротивления приговорил Филиппа Андреевича Гриневского к высшей мере наказания – расстрелу! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Казенный язык – худшая матерщина. Одна «высшая мера наказания» чего стоит. Абсурд! Наказание, как и поощрение, должно иметь реальные последствия. Наказали – человек задумался, пересмотрел свою жизненную позицию, начал делать все так, как положено. Поощрили – он воодушевился, начал работать еще лучше. А если человека расстреляли, какое же это наказание? Убийство, и только. Так почему нельзя сформулировать четко: мы посовещались и решили этого человека убить. Нет же, «наказание»! Кому оно нужно, это лицемерие? Хотя понятно, что вопрос не к Ворону и не к трибуналу. Не они придумали этот странный «язык закона». На нем лицемерили до них, на нем же будут лицемерить после них. Всего–то разницы: кто–то это делал (и будет делать) лучше, а кто–то хуже. Суть от этого не менялась и не изменится никогда. Вот большевики, например, называли это же самое убийство «высшей мерой социальной защиты». Звучало честнее, но заканчивалось тем же убийством. Так что вопрос не к Ворону…
«Боже мой, о чем я думаю в свои последние секунды! Помолился бы лучше!»
– Привести приговор в исполнение!
«Ну! Вот сейчас должно произойти нечто такое, что положит конец этой трагикомедии. Примчится кавалерия или всю расстрельную команду накроет залп из шокового оружия. Ну!»
Ничего такого не произошло. Грин услышал, как Вика снимает пистолет с предохранителя и загоняет патрон в ствол. Лязг металла был оглушительным.
«Все! Провал!»
Филиппа охватила натуральная паника. Такая продуманная операция оказалась фантазией сумасшедшего! Предвидения воображаемого голоса извне, сверхчеловеческие усилия, моральные и физические мучения – все это вмиг потеряло всякий смысл. Грин допустил роковую ошибку и теперь расплачивался за нее жизнью.
«Но ведь предвидения не подводили! До самого конца не подводили! Почему сейчас? Что за жестокая шутка воспаленного воображения, если дело реально в нем? Проявилась скрытая тяга к самоубийству? Но почему в такой изощренной форме, почему просто не застрелился или не встретился с серпиенсом лицом к лицу? Нет, это не может завершиться вот так, глупо и жестоко! Какой в этом смысл?!»
Грин зажмурился. Возможно, смысл был как раз не в жизни, а в смерти. Возможно, все шло к тому, чтобы Грин стал символом именно после гибели. Каким символом и для кого? Символом самопожертвования? Но ведь для всех он провокатор, предатель, шпион. При чем тут самопожертвование?
Вика медлила, и это давало Филиппу последнюю надежду. Грин не хотел цепляться за эту соломинку, но подсознание его не спрашивало, цеплялось без приказов разума. Фил сначала рассердился на себя за эту слабость, но потом насторожился. Все–таки подсознание трепыхалось не напрасно. Что–то происходило. Только не вокруг, а в мистическом мысленном пространстве. Грубо говоря, там поднялся какой–то шум. Грин сосредоточился и понял, что происходит. Кто–то мысленно кричал, обращаясь к Вике.
«Вика, спокойно! Сосредоточься! Он всех перехитрил, но ты сможешь все исправить!»
Мысленный крик не был отчаянным, скорее походил на обычный уличный оклик. Будто бы кто–то позвал Вику с другой стороны дороги. Почему его услышал еще и Грин, было непонятно, но, впрочем, и не важно. Такое уже бывало, и неоднократно. Впервые это случилось в декабре двенадцатого, рядом с «Соколом», когда Филипп услышал, как чей–то голос подсказывает Вике спуститься в колодец, чтобы убраться из опасной зоны. А повторилось недавно, во время штурма логова на Щелковском, когда Вика, инстинктивно доверившись подсказке голоса извне, точно определила, где прячется приор стражи. Грин и тогда был в курсе Викиного озарения, поскольку услышал ту же подсказку.
Правда, сейчас кое–что было иначе. Разница заключалась в том, что сейчас кричало вовсе не второе «я» Филиппа, как он сам его называл. Вику мысленно окликнул другой голос. Почему другой? Хотя бы потому, что он был определенно женским. То есть в мысленный эфир вышла какая–то незнакомая женщина, но и Фил, и, похоже, Вика услышали ее мысленный крик точно так же, как слышали они когда–то подсказки гриновского альтер эго.
А еще сейчас Грин не слишком ясно понимал, о чем толкует этот мысленный голос. Кто кого перехитрил, и что можно исправить?
Грин ощутил, как дрогнула рука девушки, как чуть сместился уткнувшийся в затылок Филиппу ствол пистолета…
Хлопок выстрела был громким, но Филу звуки были неинтересны, он сосредоточился на ощущениях…
* * *
…Труп казненного предателя рухнул на бруствер и медленно съехал в яму. Шлепок от падения безжизненного тела в грязь на дне могилы был негромким, но очень сочным. Бойцам даже показалось, что яма на миг ожила, проглотила жертву и от удовольствия причмокнула. Вторую жертву – пистолет, выпавший из руки палача, – яма приняла почти беззвучно. Третью – самого палача, рухнувшего в обморок, ей не отдали. Учитель подхватил Вику на руки и, не дожидаясь приказа от Ворона, понес девушку через лес к просеке, где был припаркован микроавтобус. Следом за ним потянулись Рыжий и Танк. Рядом с Воронцовым остались только Борис, которому нужно было еще упаковать аппаратуру, и Дед.
– Нет, ну нормально. – Ворон растерянно оглянулся. – Эй, куда все–то? Я один буду закапывать, что ли?
– Лопата все равно одна, – проронил Борис и запоздало прикусил язык.
– Вот и бери ее! – Воронцов вспомнил о своей начальственной роли и неубедительно нахмурился.
– В машине еще есть, я принесу! – мгновенно сориентировался Боря. – Момент!
Ворон не успел ничего возразить, поскольку слово «момент» Борис выкрикнул уже на ходу, исчезая в голом, но все равно густом подлеске.
– Да, Ворон, боец ты отменный, а вот командир из тебя, как из дерьма пуля, – скептически хмыкнув, сказал Дед.
– Оружие… – Воронцов нервно поправил ремень автомата и отвел взгляд, – доставать будете?
– Не закапывать же вместе с этим бабаем. – Дед, кряхтя, наклонился, поднял лопату и протянул черенок Воронцову. – Спрыгни. Будь так любезен. Заодно контрольный выстрел сделаешь. Желательно из моего же. Что–то не понравилось мне, как эта Никитa стрельнула.
– А вытянете? Я сто двадцать вешу без снаряги.
– Сто двадцать? – Дед удивленно округлил глаза и присвистнул. – Эк ты отъелся на казенных макаронах с тушенкой! А росту в тебе сколько? Метра два?
– Два ноль пять.
– Ну, с таким ростом ты и без меня оттуда выпрыгнешь. – Дед снова усмехнулся. Правда, теперь не снисходительно, а холодно, даже с оттенком презрения. Но тон не сменил. – Лезь, драгоценный мой, не раздражай.
Ворон недовольно поджал губы, повесил автомат за спину и молча направился к яме. Подход он выбрал явно неудачный. С той стороны ямы Фил набросал особо высокий бруствер, в основание которого легла самая сырая, а значит, и самая скользкая земля. Под тяжестью Воронцова земля поехала и осыпалась в яму. Вместе с грунтом в могилу съехал и командир расстрельной команды.
