Олег Верещагин - Чужая земля
— Готовьтесь к атаке, — приказала она спокойно.
Она опасалась протестующих криков, отказов. Но все произошло ещё страшнее. Никто не двинулся с места. Все плотнее прижались друг к другу и к камню. У Игоря лицо сделалось таким, словно он раскусил лимон.
— Ребята, надо, — тихо, но внятно сказала она. — Бригада погибнет, если мы не возьмем укрепления. Понимаете — бригада погибнет, пять тысяч человек. Вставайте же, ну? — не приказала, а попросила она.
Все оставались неподвижны, только косились в сторону бойниц, за которыми очередной огненный вихрь пожирал развалины. Джэн поняла, что они боятся. Настолько ярким было зрелище горящих людей, много раз виденное за последнее время, что представить себя на их месте было легче легкого. И никто не хотел умирать, как они.
Джен прошлась по траншее; те, мимо кого она проходила, притискивались к камню плотнее, словно боялись, что она станет их хватать и выбрасывать наружу, под огонь.
— Они не пойдут, — еле слышно сказал Игорь, подходя в обнимку со своей снайперкой. Джен бросала на него короткий взгляд:
— А ты?
Он оценивающе посмотрел на улицу. Пожал плечами;
— Бессмысленно. Метров тридцать пробежим — и все.
— Твой отец, кажется, погиб два года назад? — спросила Джен. Игорь понял ее и усмехнулся углом рта:
— Смерть — это не месть.
Она прошла к выходу из траншеи. Остановилась возле рыжего парнишки — лет 15, с усилием вспомнила его имя — Лэри. Джен еще ничего не сказала, а рыжий уже сжался в комок, глядя на нее огромными синими глазами.
— Лэри, надо, — со всеми доступными ей силами убеждения произнесла Джен почти ласково, надеясь на чудо: сдвинешь одного — пойдут и другие. — Ну понимаешь… надо, — она окинула взглядом траншею, повысила голос: — Ну мальчишки же. Ну, я понимаю все. Но НАДО. Наши ведь погибнут… Лэри…
Она осеклась — рыжий вдруг заплакал. Сначала тихо, просто роняя слёзы на обтянутые пятнистой синтетикой коленки, потом — навзрыд, сотрясаясь от плача — и в рыданиях прорвалось отчаянное и откровенное:
— Н-не-е… ппппойду-у… не мммогу-у… — и наконец — самое откровенное, вой, не крик солдата, а вой смертельно перепуганного ребёнка: — Стра-а-ашно-о-о!!!
Траншея заволновалась. Джен заморгала растерянно, наклонилась к рыжему, но тот, бросив «абакан», отшатнулся от нее, закрываясь руками и сжимаясь в комок — и девушка выпрямилась. Сама глотая слезы, закричала сорванно и бессвязно:
— Ну же, мальчишки!.. Ну, я знаю, что… да — страшно!.. Надо, мальчишки!.. Ребята — надо, надо же, ну — плачь не плачь — пошли!
Они — не шли. Нет, они не были трусами, и она это знала. Просто есть вещи, которые превышают человеческие возможности — например встать, сделать полсотни шагов и заживо сгореть в высокотемпературном пламени. И главное — заранее знать, что сгоришь. Солдат идет в бой, надеясь, что убьют не его, а другого. На верную смерть людей словами не поднять. Тогда она выхватила «гюрзу» из открытой набедренной кобуры и, потрясая ею, закричала, перемещая речь русским матом, которому ее научили мальчишки — не эти, но такие же, давно почти все лежащие мертвыми среди развалин Сельговии:
— А ну встать! Застрелю! Трусы! Вперед! Вперед, подонки, предатели!
— Стреляй лучше ты, — сказал кто-то тихо, но она услышала. И поняла — не пойдут. Она их не заставит.
Почему-то от этой мысли стало ясно-ясно перед глазами, а все вокруг как-то отдалилось. Она огляделась и, чувствуя, как закипает на непослушных губах сладкая вязкая пена, а голова куда-то уплывает, чужим голосом сказала;
— Значит, боитесь? — ее пальцы сняли «абакан» с предохранителя, потом переставили переводчик на автоматический огонь. — Ладно. Тогда я сама. Одна.
Она проскочила мимо окаменевшего Игоря (кажется, он рванулся следом, крикнув: "Стой, Женька, дура!!!") и выбросила послушное тело наружу…
…Прихлынувшие к бойницам ребята молча смотрели, как она бежит и стреляет.
Скиутты сожгли ее в пятидесяти шагах от траншеи. Все видели, как Джен сделала в огненном вихре еще несколько шагов, продолжая стрелять, молча — а потом упала вниз, не сгибаясь и не останавливаясь.
Уже обугленной костью.
Тихо-тихо было в траншее.
Да. Словами на смерть людей не поднять.
Игорь подошел к лестнице, опустил очки. Потом повернулся и сказал хрипло:
— Все, кто не гад — за мной…
…Оказывается, через огонь можно пробежать… Скиутт — огромный, в угловатой броне — стреляет раз, другой, двое падают горящими лохмотьями… скиутт отбрасывает оружие, взмахивает правой лапой в когтистой перчатке отшвыривает чье-то окровавленное тело… но рыжий Лэри подкатывается сзади ему под ноги, еще кто-то из пацанов с налета бьет в грудь, заваливает, цепляется за когтистую лапу, наваливаются спереди сразу трое, растягивают гиганта за все четыре — и Игорь, прыгнув сверху, со страшным матом вонзает нож в щель брони на горле — раз, другой, третий…
…Угол большого зала. На замусоренном полу — вперемешку мертвые люди и скиутты, оружие, кровь. Семеро скиуттов притиснулись к стене и друг к другу, выставив когтистые перчатки — последнее оружие ближнего боя, шерсть на всех слиплась от своей и чужой крови. Они хрипло, рычаще дышат — трое настоящие гиганты, четверо — ростом со взрослого человека, тоже подростки, последние резервы почти так же, как и Земля, перенапрягшейся в страшной войне планеты. Один скулит, поджав левую лапу к груди и тесно прижавшись к прикрывшему его собой взрослому.
Напротив — полсотни мальчишек, в ожогах и крови, в пыли и копоти, с выставленным оружием. Со свистом рвется возбужденное, яростное дыхание. Сквозь строй проталкивается Игорь и подходит почти вплотную к скиуттам. У него обгорело лицо слева, правая рука — в крови. Он говорит, не заботясь, поймут ли его:
— Сдавайтесь. Только дернетесь — мы вас в клочья голыми руками порвем.
Тишина, лишь скулит раненый, да похоже дышат те и другие. И вдруг один из скиуттов становятся на колени. Откидывается на спину (кто-то из остальных плачуще взрыкивает). Выпрямляет ноги. И закрывает морду скрещенными лапами.
Поза сдачи.
И ложатся остальные… Только один — подросток — вдруг отчаянно лает-хрипит, прыгает в сторону и перерывает себе горло когтями, сползает по стене, заливаясь кровью.
Остальные — сдаются. Впервые — сдаются людям. Горстке мальчишек…
Ноги больше не держат Игоря. Голова гудит, как колокол, голова раскалывается…
…Проснуться не получилось. Сон сменился и, хотя Игорь активно старался из него выкарабкаться, у него это не выходило и он обмирал, ощущая, как ледяные цепкие пальцы забираются к нему в мозг — вползают в уши и тянутся, а блеклые большие глаза, глядящие прямо в лицо, не дают придти в себя. С трудом опустив ментальную заслонку, он все-таки просыпался, дико озираясь, будил Борьку, и тот в конце концов обругал Игоря и лягнул его ногой. Похоже, что кто-то — или что-то — пытался — или пыталось — добраться именно до Игоря, забравшись в его сны — он предпочел бы и дальше видеть бои на Сельговии. Последний кошмар был самым чудовищным — из леса выбежало паукообразное существо со злым человеческим лицом и, вспрыгнув на грудь Игоря, начало прогрызать ее, одновременно глядя в лицо мальчишки все теми же блеклыми глазами.
На этот раз Игорь проснулся от конского храпа — жеребцы рвались с привязей к людям. Проснулся одновременно с Борькой — было светло, и первое, что Игорь воспринял, был крик друга.
Сперва он думал, что все еще спит, потому что паукообразный монстр величиной с хорошего пони, намеревавшиеся сверзиться ему на грудь с толстенной нити, мог принадлежать только сну. Но все-таки Игорь откатился в сторону, выхватывая свой карманный пистолет с термитом. Борька, стоя на коленях, ахнул по пауку — раз, другой, третий — из РПП, промахиваясь то ли спросонья, то ли от обалдения; чудовище с писком полезло обратно, вверх. Но тут как раз выстрелил Игорь — и старинная пулька калибра 6,35 сделала свое дело. Головогрудь паука взорвалась изнутри, и чудище мокро хрястнулось-таки оземь. Мальчишки большими глазами смотрели друг на друга через неподвижную тушу.
— Доброе утро, — сказал Борька:
— Ага, — согласился Игорь. — Тебе ничего не снилось? — Борька помотал чубом, сдул его с носа. — Ага, — повторил Игорь глубокомысленно. — Ну и гнусь… Этого как назовем?
— А это не арахнид, — Борька присел на корточки. — Педипальпов нет. И ног десять. О, жвала… Это какая-то многоножка, а на паука только похожа, даром что нить выпускает…
Игорь, достав из ножен полевку (тряхнуло — он ей забивал скиутта и помнил это!), подошел к мертвой твари, попробовал нить и, убедившись, что она не липкая, легко отсек невесомый шелковистый кусок.
— Что-то такое я подозревал… — пробормотал он. — Вот и разгадка тканей из Иппы… Давай-ка ее заснимем, Борь, это хорошая находка. Я такую нить — ткань из нее — видел в Иппе, столице Ваббама, Дзюба еще сказал, что не знает, из чего вабиска ее делают. Вот из чего. Можно ферму по разведению открывать.
