Русская война. 1854 - Антон Дмитриевич Емельянов
— Дальше мы уничтожили еще семь орудий, около пятидесяти солдат противника и подбили один из складов оружия, — ответил я.
— Нет, что было после того как враг решил подстрелить твоего «Карпа»?
— А, — отмахнулся я. — Просто сняли его стрелков. Они-то нас не видят в укрытии, а Степан наводил наших точно на цель. Без шансов. А вот когда они решили массой навалиться, было волнительно. Но штабс-капитан Григорьев заранее поставил часть пушек прикрывать окопы. Да и мы сами загодя прикопали на первой линии четыре малых орудия. В общем, ударили в лоб картечью, и враг отступил.
— Я слышал, что после этого вы сами пошли в атаку, — продолжал допрос Корнилов.
— Не совсем в атаку, — пояснил я. — Степан доложил, что враг откатился, но часть не добитых нами орудий осталась на местах. Вот владимирцы и отпросились у меня в набег. Вывезли две 6-фунтовых пушки и две легких трешки на кавалерийских лафетах. Все враг не успел заклепать.
— Итого четыре орудия захвачено, восемь уничтожено, почти двести солдат противника убито. И это из частей генерала Канробера, который принял командование всей французской армией.
— Хочу заметить, что подтверждения уничтоженным солдатам и орудиям у нас нет, — вмешался незнакомый мне полковник, кажется, только сегодня переправленный из лагеря Меншикова на усиление обороны города. — То, что захватили или побили перед своими позициями — тут нет вопросов, но остальное уж слишком фантастически звучит.
— Мы не представлены, — напомнил я. — Григорий Дмитриевич Щербачев.
— Еропкин, Василий Михайлович, — отозвался полковник. — Если что, я тут новенький, вернулся на военную службу после начала Крымской войны и, возможно, не знаю современных правил. Но вот в прошлую кампанию с турками подвиг нужно было доказать. Война — девица гордая, любит не слова, а факты.
Я с сомнением смотрел на моложавого франта с кудрявыми волосами и торчащими усами. Вот вроде бы и неприятный человек, по факту обвиняет меня во лжи и напрашивается на дуэль, но, с другой стороны, бросил какие-то свои гражданские дела и после двадцати лет перерыва снова пошел рисковать жизнью. И как к нему относиться?
— Не претендую на славу, но предлагаю использовать мой опыт на других участках фронта! — ответил я. — Готов передать по два отряда «Карпов» на каждую позицию, только прошу обеспечить прикрытие с земли и выделить связистов для принятия и передачи сообщений.
— Одного успешного опыта мало, однако… — задумался Корнилов. — Думаю, в целом можно распространить вашу практику на весь пятый бастион. Что же касается того, с чего мы начали этот разговор…
— Готов понести наказание за то, что никого не предупредил, — вздохнул я.
— Готов понести наказание за своего подчиненного, — рядом со мной склонил голову капитан-лейтенант Ильинский. Командир сводного морского отряда, в который я вхожу.
— Готов понести наказание, — к нам присоединился капитан Руднев.
Дальше уже молча сделали несколько шагов вперед и остальные наши офицеры. Григорьев, Лесовский, Эристов.
— Хм, — в повисшей тишине смешок Нахимова прозвучал словно пушечный выстрел.
— М-да, и что же с вами делать? — Корнилов задумался, а потом решительно рубанул рукой воздух. — Несмотря на все подвиги, вы, тем не менее, нарушили приказ: полезли вперед, не уведомив никого из вышестоящих офицеров. Вообще не предупредили никого о своем самоуправстве, и бог знает, чем бы все закончилось, если бы Павел Степанович не успокоил командиров на других участках фронта. Так что…
Я замер.
— Каждый получает по двадцать суток гауптвахты[30]! И месячное лишение жалованья.
Я перестал дышать. Двадцать дней в такое время, когда каждое мгновение на счету — это же целая вечность.
— Приговор будет приведен в исполнение незамедлительно… Как только будет снята осада Севастополя! — Корнилов закончил и замолчал.
Вся наша компания, которая еще мгновение назад мрачнела на глазах, разом ожила.
— Есть лишиться жалования и двадцать дней гауптвахты! — радостно выпалил я.
Деньги — в этом времени мне на них было совершенно плевать. Двадцать дней в карцере — после нашей победы хоть все сорок! Заодно отдохну. На лице сияла широкая улыбка, я радостно обвел взглядом всех собравшихся. Они тоже улыбались. Вот что значит свои люди. Даже полковник Еропкин усмехнулся и протянул руку, поздравляя с наказанием.
— Вот теперь словно в былые времена вернулся, — еле слышно сказал он.
— Лучше, чем в былые, — поправил я.
Разойдясь с полковником, я нашел Тотлебена и пригласил завтра посмотреть обещанные улучшения нашей артиллерии. А потом, позвав всех наших, выскользнул наружу. Каждому было что сказать, но я опередил их.
— Господа, понимаю, что мы все сегодня и поработали, и поволновались. Но могу я попросить еще несколько часов вашего времени?
— Что ты еще задумал? — вздохнул Ильинский.
— Доработка наших пушек, — на этот раз я уже ничего не скрывал. — Я давно об этом думал, но сегодня на практике убедился, что тянуть с этим нельзя. Первое, нужно что-то делать с отдачей, которая и время крадет и точность с ней из-за вибрации ствола падает. Второе же — скорость подачи снарядов. Вручную их слишком долго таскать, да и под обстрел попасть легко. В общем, надо это исправлять.
И я махнул рукой замершему в отдалении мичману Осипову, появление которого приметил еще во время доклада Корнилову.
— Ваше благородие, — молодой моряк подскочил и вытянулся во фрунт. — Задание выполнено! Одна сотня балок из разобранного корабельного обвеса обработана до нужной толщины и пропитана креозотом[31], как вы и приказывали.
— Сотня балок? Зачем они пушкам? — первым удивился отвечающий за нашу артиллерию Григорьев.
— Они нужны не пушкам, а снарядам, — довольно ответил я. — Железа у нас нет для нормальной железной дороги, но, чтобы катать тачки с ядрами, хватит и деревянной. Вот сегодня и будем ее укладывать!
Глава 21
Считаю дни. Я в Севастополе уже больше недели, Меншиков до сих пор стоит вместе с армией у Бахчисарая. Правда, насколько я помню, скоро начнутся дожди, и он вернется в город. Точную дату не скажу, но последовательность, какую это появление запустит — легко.
Сначала будет письмо Николая Первого, призывающего своего командующего действовать активнее. Что характерно, до Меншикова оно дойдет только через две недели, англичане с французами же благодаря своим агентам в Санкт-Петербурге узнают об этом
