Людмила Белаш - Русская фантастика 2010

— Только я и начальник охраны, который первым к тебе подбежал. Но он знал об этом с самого начала.

— А Внутренние Расследования?

— Он спал в ту ночь. И всё пропустил. Слушай, может быть, полежишь? — Глава Станции с любопытством следила за моими неловкими движениями, но мне уже было всё равно.

Лёгкий запах дезинфекции, тени на полосатых стенах, цветочные голограммы на столике — мне действительно нравилась здешняя девичья легкомысленность. Было в ней что-то живительное.

— Ну, если хочешь, тогда пошли, — леди Кетаки подхватила меня под руку, и вовремя, так как я уже начал крениться набок. — Народ должен видеть своего героя, — и она вывела меня из больничной палаты.

— А герой должен видеть свой народ, — пробормотал я, но шутка потонула в аплодисментах.

Перед палатой собрались все, с кем я успел поработать или просто пообщаться за последние полтора дня. Довольный Нортон, который то и дело оборачивался к стоящей рядом брюнетке с гордым: «Это я его привёз!» Операторши из координационного центра — они все порывались накормить меня печеньем собственного приготовления. Седенький майор Штольц в своей клоунской форме. Следователь из Внутренних Расследований с ясно читавшимся на лице: «Я тоже много чего успел сделать». Мой будущий противник по каратэ-у, подмигнувший с хитрым видом — мол, готовься к бою! И раскрасневшаяся Энджи с прижатой к груди ушастой шапкой.

Поскольку другая шапка пребывала у неё на голове, нетрудно было сделать очевидный вывод… О нет! Только не это!

— Мисс Кетаки, а можно? Подарок! Можно я ему это надену?

Пять секунд до ответа показались мне вечностью.

— Можно, — разрешила королева, довольная моей реакцией. — Когда будет в вашем отделе — можешь надевать это на него!

— Спасибо! — и Энджи повернулась ко мне. — И тебе спасибо, Рэй! За то, что ты… За Хитоми и других… И что теперь никого… — она смутилась и поспешно отошла.

— Хочу лавровый венок, — пробормотал я, когда мы наконец-то прошли сквозь ликующую толпу и остались в относительном одиночестве. — Венок и лепестки роз под ноги. И…

— Спокойно, мальчик, ты ещё не президент.

— Я и не мальчик.

Глава Станции пренебрежительно фыркнула.

— Меня-то уж не дури! У тебя отлично получается играть взрослого, но я-то знаю, что из пробирки тебя вытащили всего-то восемнадцать лет назад.

— Двенадцатилетним вытащили. Итого тридцать, — уточнил я, что вызвало у неё очередной приступ веселья.

— Хорошо, хорошо, уговорил! Тридцать! За проявленный героизм награждаю тебя выходным днём. Можешь взять его в любое время, когда разберёшься со всеми делами.

Это значит «никогда», но я не стал ей говорить об этом и лишь устало заметил:

— Не было никакого героизма, и вы знали об этом с самого начала. Три пальца на меня не действуют. Это не отключение.

Она остановилась, пристально всмотрелась мне в лицо и поправила чёлку, чтобы лучше скрыть знак на лбу.

— У него было оружие, Рэй. Если выстрелить из травматики с близкого расстояния в глаз или в сердце, то можно убить. У нас уже был такой случай. И ещё этот жуткий кол…

Я покачал головой и осторожно снял ресницу с её щеки.

— Нет, леди Кетаки, он бы не стал стрелять, пользоваться электрошокером или чем-то ещё. У меня есть кнопка и знак. Я — модель «A». Таких не убивают, а отключают. Три пальца и провернуть в любую сторону до щелчка. Убивать меня как человека — значит признать во мне человека. Сомневаюсь, что он был способен на подобное.

Она сдула ресницу с моего указательного пальца. Уверен, леди Кетаки загадала что-то совершенно несбыточное.

Для женщины, которая исполняет роль мужчины, который остаётся женщиной, она была чересчур романтичной. Идеалистка! Будучи человеком, который играет андроида, который прикидывается человеком, я целиком и полностью поддерживал её.

Никакого выбора. В конце концов, андроидом я стал три года назад, когда приняли Закон о Статусе. До этого я считался человеком, пусть и не помнящим первые двенадцать лет жизни. Впереди много времени — много новых законов и правил.

Orchidmantis так похож на орхидею, что уже не может быть чем-то другим. Но хотя богомол неотличим от цветка, он остаётся самим собой. Главное, не запутаться — быть не тем, чем кажешься, а тем, чем должен быть, и при этом не казаться тем, чем не являешься на самом деле.

И почаще шутить и корчить смешные рожи, быть естественнее, проще, понятнее — чтобы никто не заподозрил, не догадался, насколько хорошо я понимаю людей и насколько умело способен притворяться.

— Надо быть поосторожнее, — прошептала леди Кетаки, как будто прочитала мои мысли. — Ты слишком удобный. Легко привыкнуть и расслабиться. А мне тебя ещё проверять и проверять…

— Буду стараться, — пообещал я и, поскольку поблизости никого не было, посмотрел ей в глаза — как равный.

— Ты должен поступать естественно, спонтанно, — поправила она. — Без анализа. Не продумывать каждое действие.

— Не умею. Придётся научиться. Научите?

Генри Лайон Олди

Семь смертных

Вторник. Гнев

Люська опять ела арахис.

Какое там ела — жрала, давилась, чавкала. Ухватит пальчиками и давай жмакать, шелуху лущить. И в рот, в рот! — один желтоватый катышек за другим… Запах — от стены до стены. Ошмётки шелухи — где ни попадя. На клавиатуре, на полу, у неё на коленках, туго обтянутых колготочным ажуром; у меня, блин, в печёнках!

— Корова! — не выдержал я. — Жвачное, растудыть!

Люська не откликнулась.

— Я тебе сколько раз?.. Сколько, я спрашиваю?!

Молчит. Жуёт.

— Щас по морде размажу! Жрёшь как не в себя…

Хлопнув ресницами — точно, коровьими! угадал… — Люська ткнула остреньким маникюром в эмо-карту, висевшую у неё над столом, между видом на гребаный Колизей и конопатой мордой Сеньки, её дебила-сына, заключённой в рамку, как в тюрьму.

Я пригляделся.

Делать мне нечего, как её карту помнить. Ну да, точно. Людмила Марковна Нечувалова. Вторник: Ч-62 %. Подпись доктора, закорючка астролога-аналитика; печать клиники. Дата последнего освидетельствования. «График недельных колебаний без существенных отклонений…» У этой бурёнки по вторникам чревоугодие, да ещё и выше среднего. Сегодня разве вторник? Вечно забываю, чтоб её, дуру… Потому как у меня по вторникам Г-71 %. Гнев, значит. И процент выше Люськиного. Натянуло бы до восьмидесяти пяти, подал бы заявление. На отгулы. Отгулов, ясен пень, не дали бы, пожлобились, зато позволили быработать на дому.

Гнев от 85 % — социально опасен.

— Убью, — буркнул я, душевным усилием гася ярость до приемлемой.

— Я в столовую, — доложила Люська. — Тебе принести бутерок?

— Пошла в жопу!

— Иду, уже иду…

Цок-цок, каблучки. Задом виляет, торопится. Шалава.

— Виктор Павлович, вас шеф зовёт.

— Какого чёрта?!

— Придёте — узнаете…

У секретарши Валечки по вторникам Л-47 %. Она от лени на ходу засыпает. Ко мне еле дотащилась. Зевает во всю пасть. Хоть бы рукой прикрылась, лимита деревенская. Когда на работу брали, вторничная лень у Валечки фиксировалась не выше тридцатки. Ещё год-два, и с такими темпами роста…

Ничего, шеф ей напарницу подыщет. Это у него, козла, быстро.

Когда я вошёл, шеф быстро шаркнул мышкой.

Это он зря. А то я не в курсе, какое окошечко он сейчас свернул. Sexopilochka, новые видеоролики. Чёрненькие, беленькие, жёлтенькие. Деточки, развратницы, толстухи. Горы совокупляющегося мяса.

— Репортажец, — буркнул шеф.

Он сопел и пыхтел, с трудом восстанавливая дыхание. Узкий лоб взмокрел, покрылся блестящими каплями пота. Бисер, значит. Сам перед собой мечет.

— «Княжий двор», новый ресторан в парке. Оператором возьми Генчика, он в курсе.

— Генчик? — Я сжал кулаки. — Генчик идёт лесом! Он у меня полтинник занял.

— И что?

— Ничего. Не отдаёт. На фиг Генчика!

— Не морочь мне голову.

— Я ему морду разобью. И объектив.

Шеф сощурился, вглядываясь в меня.

— А-а… Забыл. Ты ж сегодня полное Г. В четверг сходи. У тебя что в четверг? Чревоугодие? — Он вывел на дисплей эмо-карты сотрудников, нашёл мою. — Ага, хорошо. Вот и поешь от пуза. Княжата обещали, от щедрот.

Он все глядели глядел на меня, словно впервые видел.

— Слушай, как тебе Валька? — вдруг спросил он. — Ну, с утра?

— Дырка с ручкой, — честно ответил я. — Гнать поганой метлой.

— Вот и я так думаю. Томная, тёплая. Драть метлой. Скажи ей, пусть зайдёт. Я ей кое-что продиктую.

— Глубже диктуй. С подтекстом.

— А ты не хами, не хами. Забуду, что друг детства, вставлю по самоё… — Взгляд шефа лип к телу, как мокрое бельё. — Без вазелина… Короче, возьми Генчика. Возьми его за это… за самоё…