Михаил Ахманов - Скифы пируют на закате
Скиф вздрогнул, подумав о снах и о том, что сказал на прощание Сарагоса.
Нет, она, Сийя, не была сном! Что бы ни утверждал Пал Нилыч! Она была теплой, живой, настоящей… такой же, как люди, окружавшие его сейчас… Она могла бы находиться рядом, ехать с ним… Куда? Домой, конечно же, домой!
Тут мысли Скифа невольно обратились к делам житейским, и он попытался представить свой дом – не родительскую квартирку, а собственное свое жилье, с тремя комнатами, с кухней и с ванной, где он мог бы вытянуться во весь рост. Если Джамаль не устроит скандала и не лишит названого племянника положенных премиальных, мечты эти вполне могли осуществиться. Каким-то шестым чувством Скиф предвидел, что скандала не будет и, уж во всяком случае, его оплошка в Амм Хаммате не скажется на финансовых делах. Ему выдадут все что положено, а значит, собственная крыша почти в кармане. Можно сказать, над головой!
Ну и что с того?
Он свирепо нахмурился, перепугав сидевшую рядом женщину с утомленным лицом.
Что с того? Ему-то нужна не крыша и не кухня с ванной, а Сийя! Предположим, он мог бы забрать ее с собой… взять на руки, произнести пароль… вырвать из Мира Снов, из миража фэнтриэла… Предположим! И что дальше?
Он не мог представить Сийю ап'Хенан, воительницу из Башни Стерегущих Рубежи, на питерских улицах, под серым питерским небом, среди машин, чадящих парами бензина, людей в унылых одеждах или в тесной квартирке многоэтажного дома; он не мог представить ее ни на кухне у плиты, ни в переполненном троллейбусе, ни за рулем автомобиля, ни в магазине – по любую сторону прилавка. Он не мог представить, как она тащит тяжелые сумки с продуктами или, достав кошелек и опасливо озираясь по сторонам, роется среди многоцветных ликов «портретной галереи»…
Пожалуй, этот его мир был не так уж плох, но в нем не оставалось места для стремительных конных схваток в безбрежной степи, для заклинаний и колдовских песен, для Белых Родичей и полосатых тха, для города Двадцати Башен, выстроенного на скале. Мечи и доспехи сменились пулеметами и защитной формой, скакуны – шестиколесными слидерами, волшебство чар – монотонным бормотанием телевизора. Пожалуй, между миром Земли и миром Амм Хаммата существовало лишь одно общее: и там, и тут были сену – живые мертвецы, которые по команде ели, спали и отправлялись на работу. Возможно, общее заключалось еще и в том, что обе реальности населяли демоны – таинственные фигуры, обитавшие в сером тумане обыденности.
Нет, Земля решительно не подходила для Сийи ап'Хенан! И отсюда следовал лишь один вывод, непреложный и "прозрачный, как хрустальное стекло: быть с ней – значит остаться в Амм Хаммате.
Некоторое время Скиф, тяжело вздыхая, обдумывал эту возможность, но тут вагончик метро добрался до «Академической», его станции, и он зашагал к эскалатору. Тяжелый пистолет оттягивал карман куртки, пластинка Стража, нагревшись, уже не холодила под ключицами, а напоминала о себе, слегка царапая кожу острыми уголками. Незаметно мысли Скифа переключились с пепельнокудрой Сийи на густобрового Сарагосу. Быть может, впервые он ясно осознал, что испытывает глубокое и нерушимое доверие к этому едва знакомому человеку, словно выписав ему некий карт-бланш, которым тот мог распоряжаться по собственному ведому и разумению. На этом доверии держалось все – и участие в невероятных экспериментах Доктора, и то, что Скиф старался не замечать всех странностей новой своей службы, всех недомолвок шефа. «Не спеши, парень, все узнаешь со временем», – сказал он… Оставалось надеяться, что время это не за горами.
Вернувшись домой, Скиф вытащил пистолет, сунул его за пояс и осторожно, стараясь не потревожить мать, прокрался в ванную. Под чугунной ванной лежало с дюжину переломанных керамических плиток – еще с тех времен, когда отцу пришла идея облицевать пол. Скиф, согнувшись в три погибели, нашарил плитку, пристроил ее на полу у бетонной стены и пальнул из лазера. Ни грохота, ни свиста; тонкий фиолетовый луч прошил обломок, оставив аккуратное отверстие с оплавленными краями размером с горошину. Отбросив плитку ногой, Скиф убедился, что лучик ушел в стену, хоть и не пробил ее насквозь.
В самом деле опасная игрушка, решил он; затем, покачав головой, стащил пропотевшую одежду и полез под душ.
Глава 18
Земля, Петербург, 31 июля 2005 года
Он снова принял бетламин, совсем немного, четверть обычной дозы. Проводив Скифа, он вдруг почувствовал, что сегодня не сможет уснуть: то ли сказывалось напряжение последних дней, то ли раздумья о предстоящих наутро делах – не слишком приятных, нужно признать, – не давали смежить веки. Что ж, решил куратор, обычное дело: его ждет бессонная ночь, не первая и не последняя, одна из многих в долгой череде таких же ночей. Припомнив выслушанный только что доклад агента, он усмехнулся. Эс-ноль-пятому, несмотря на молодые годы, тоже случалось страдать от бессонницы… не далее как позавчера, в амм-хамматской степи, озаренной светом трех лун…
Ночь трех лун! Когда мы молоды, подумалось ему, всякую ночь на небе сияют три луны, но в зрелых годах приходится довольствоваться одной. В старости, может, и ее не увидишь…
Он вздохнул и поплотнее уселся в кресле, собираясь обду' мать завтрашние неприятные дела – беседы с Догалом, лукавым компаньоном, и с заносчивым наследником грузинских князей. Еще вертелись у него в голове всякие идеи насчет любопытных клиентов, пророчеств Монаха да операции «Blank», нежданно вступившей в активную фазу; хотел он поразмыслить и об отчете своего агента, и о том, какие материалы пришлет Винтер в ответ на последний запрос. Миновало уже четыре дня, пора бы командору и откликнуться…
Однако ночи размышлений не получилось. Бетламин, коварное снадобье, не даровал ему сейчас привычной ясности мыслей – быть может, потому, что доза была мала. Но и уснуть куратору тоже не удалось; вместо этого он погрузился в какое-то странное забытье, балансируя на грани реальности и зыбкого тумана беспамятства.
Он будто бы видел сон, но не такой, как в прошлый раз. На первый взгляд этот мираж казался не столько угрожающим, сколь отвратительным; в нем не было ни туманной мглы, обители потерянных душ, почему-то звавшейся тайо, ни видений готового к атаке флота, подобно волчьей стае кружившего над Землей. Вместо этих позавчерашних фантомов перед широко распахнутыми глазами Сарагосы, куратора звена С, ворочалось в вышине нечто смутное и неопределенное, какая-то гигантская амебоподобная масса, истекавшая слизью, с мириадами щупалец, свисавших понизу густой бахромой. Щупальца эти находились в непрестанном движении: они подергивались и извивались, подрагивали над плотной толпой нагих людей, стиснутых будто сельди в бочке, сжатых плечо к плечу, грудь к спине. Казалось, на бескрайней равнине под колыхавшейся в небесах чудовищной серой амебой выстроено все земное человечество: смуглые арабы и индусы, темнокожие африканцы, обитатели Европы и их потомки, расселившиеся по всем земным градам и весям, курчавые австралийские аборигены, пигмеи из конголезских джунглей, бесчисленные монголоиды – от коренастых шерпов Тибета до стройных, изящных японцев. Щупальца неведомой твари скользили над людскими головами, жадным и вороватым движением касаясь то виска, то затылка, то обнаженной шеи; затем следовал наплыв, ближний план, как в кинофильме, и Сарагоса мог разглядеть одно-единственное лицо в восьмимиллиардной толде. Он видел рот, распяленный в безмолвном крике, стекленеющие глаза, дрожь сведенных судорогой мышц, тень ужаса и странной покорности в зрачках… Это было отвратительно, мерзко!
Но чудище, как мнилось ему, не убивало людей, домогаясь от них не жизни, не плоти и крови, а чего-то иного – возможно, более ценного. Он вдруг обнаружил, что может следить за толпой обреченных и в то же время размышлять – холодно, спокойно, логично, со всей мощью разума, тренированного опытом и годами. Похоже, на сей раз бетламин раздвоил сознание; и ту его часть, что оставалась трезвой и еще покорной ему, куратор мог вырвать из-под власти жуткого сна, наблюдая за ним извне, как бы с некоторого отдаления.
Это было непривычно, и мысли его вначале смешались Он пытался думать обо всем сразу – о пришельцах-двеллерах, затаившихся в сером тумане, о зомби с оловянными глазами и амм-хамматских сену, лишенных душ, о пророчествах Монаха насчет демонов злобных и зверей алчущих – не подобных ли тем, которых Скиф называл ару-интанами? Каким-то краешком сознания он размышлял и о бетламине – загадочном препарате крылатых шшадов; быть может, это средство даровало ему, человеку обычному, лишенному паранормальных талантов, пророческий миг предвидения? Потом раздумья Сарагосы пришли в стройный порядок, и он, продолжая следить за трепетавшими щупальцами монстра, сосредоточился на главной проблеме.
Итак, чего же О н и ищут на Земле? Что И м нужно? Или кто? Вероятно, люди, как подсказывал этот его сон. Но зачем? Что можно взять с человека как такового?
