Михаил Тырин - Синдикат «Громовержец»
— Не знаю… Как он мне сделал. Я раз тоже уснул в —гараже, так он мне штаны и рубаху скобами к полу прибил. Мне на работу вставать — а не могу. Думал, парализовало, чуть с ума не сошел. Щас я ему тоже сделаю…
Санька куда-то убежал. Было пасмурно, по небу плелись рваные серые облака. Зрители покуривали, с нетерпением ожидая продолжения семейной драмы.
Санька вернулся, прижимая к фартуку целый кулек осклизлых мясных отходов.
— Щас, щас… — пообещал он, склоняясь над телом брата. — Вот тебе, Коляха! Получи, братишка!
К восторгу и удивлению публики он аккуратно пересыпал содержимое кулька прямо в штаны Коли Веточкина, безмятежно спящего под сенью гипсовых героев-трактористов.
— На тебе, дорогой! — прошипел он и застегнул брату ширинку.
— Хыть у одного совесть!. — сварливо бросила проходящая мимо женщина. — Хыть один додумался страмоту человеку спрятать.
— Ну чего… — пробормотал Санька, отходя назад и прячась за спинами зрителей. — Пускай просыпается. Поглядим на него, умника…
Но Коля Веточкин не просыпался, лишь сучил ногами, которым стало мокро и неудобно.
— Алле, пацаны! — призвал Санька. — Есть рогатка? Будите его на хрен! Прямо в задницу садите.
Рогатка нашлась. Какой-то второклассник тщательно выбирал гнутик, прежде чем сделать выстрел. При общем дефиците цветных металлов алюминиевые гну-тики для рогатки ценились в городке не меньше, чем патроны для «кольта» на Диком Западе.
После первого выстрела Коля лишь взбрыкнул ногами. После второго зашевелился всем телом и вдруг замер. Медленно поднял голову, посмотрел непонимающим взглядом по сторонам. Затем сунул руку в штаны и тут же вскочил.
— А-а-а! — вырвалось у него. — Врача! «Скорую»! Его шатало, лицо было испуганным и растерянным. Говяжьи обрезки вываливались через штанину на ботинок.
— «Скорую»! — хрипло взывал он, не понимая, зачем вокруг так много людей и почему они корчатся от смеха.
В этот момент из дальнего угла сквера появился Дрын, сопровождаемый двумя приятелями. Навстречуему тут же выскочил из толпы маленький Бивень.
— Ну, Дрын, ты такой концерт пропустил! — воскликнул он, исступленно затягиваясь «Примой». — Иди скорей, еще не кончилось.
— Обойдусь без концертов, — бросил Дрын, искоса поглядев на ошалевшего Колю, который метался между забором и кустами и блажил, словно умалишенный. — Мне ты нужен. Что ты там про Паклю говорил?
— А-а, — понимающе кивнул Бивень и тут же стал серьезным. — Точно, видал я Паклю.
— И что, в натуре, прячется?
— Ага, — Бивень обкусил болячку на кулаке и кивнул в неопределенном направлении. — За кладбищем на старой фабрике. И никаких с ним амбалов нет. Я их не видел, хоть долго смотрел.
— Хе… — Дрын ухмыльнулся, блеснув большими зубами. — Значит, довыпендривался, хорек вонючий. А чего сразу не сказал?
— А ты чего хотел-то? — спросил в свою очередь Бивень, хотя и сам обо всем догадывался.
— А хлебало ему расковырять я хотел, — охотно ответил Дрын. — Сам не знаешь, что ли?
— Так и я пойду! — воскликнул Бивень.
— Все пойдем, — многозначительно пообещал Дрын. — А Поршня ты с ним не видел?
— Нет, никого больше не видел. Один он там. Когда пойдем?
— Скоро. Пацанов соберем и пойдем. Только надо бы сначала… Короче, воздух там сначала надо понюхать. Сходить тихонько, поглядеть… Чтобы все без накладок.
— А-а… ну сходим, поглядим. Когда? Давай сейчас.
— А концерт досматривать не будешь?
Бивень обернулся на Колю Веточкина. Тот уже расстегнул штаны и горстями высыпал из них кровавую говяжыо мешанину, время от времени вскрикивая от ужаса.
— Да ладно, — махнул рукой Бивень. — Уже досмотрел. Пошли на фабрику.
* * *В живодерку Поршень спускался в отличном настроении. Однако стоило ему лишь раз вдохнуть тошнотворные запахи подземелья, настроение скисло. Он зашел в «кабинетик» и застал Паклю лежащим на диване в хмельной полудреме.
— Собирайся, поехали, — сказал Поршень, стараясь, пореже дышать.
— Куда поехали? — выдавил из себя Пакля. Его взгляд был заторможенным и мутным, хотя иногда в этой мути мелькали живые полубезумные искорки.
— Поехали, говорю. Я ж обещал — шашлыки, природа… Шевелись скорее, люди ждут.
Пакля присел на диване, потряс головой. Поршень смотрел на него, пытаясь скрыть брезгливость. Приятель напоминал старого, больного и завшивленного кота.
— Какие еще люди?.. — спросил Пакля. — Пельмень, что ли?
— И Пельмень. И еще кое-кто. Должны ведь мы нормальных ребят под собой собрать?
— Какие еще ребята… — тихо пробормотал Пакля, вставляя ноги в кроссовки и засовывая в сумку шлем, с которым в любом состоянии не расставался.
Они вышли на воздух, там у Пакли начала проясняться голова. Он расстегнул рубашку, проветривая давно не мытое тело. Дул прохладный ветерок, солнце время от времени высовывалось из-за серых облаков.
— Хорошо… — вздохнул Пакля, расчесывая бока. И вдруг удивленно присвистнул. — А это что такое?
Возле стены фабрики стоял, поблескивая недавно мытыми стеклами, небольшой серый джип. Старенький, угловатый, с неудобным «правым» рулем, но все-таки джип.
— Что это?! — еще раз воскликнул Пакля.
— А это… вот… — повел плечами Поршень — На нем поедем. Джип «Сузуки».
Пакля еще раз присвистнул и обошел машину кругом, тронул капот, крылья, ручки на дверях. От джипа шел волнующий бензиновый дух.
— Чей это?
— Мой, — скромно ответил Поршень.
— Твой? — проговорил Пакля с каким-то странным выражением. — Твой, значит, да?
— Ну да, нужна ведь машина-то…
— Машина нужна… — у Пакли неожиданно затряслись губы. И вдруг он перешел на истерический крик: — А где мой джип?! Говори, козел! Почему здесь не стоит мой джип?
Поршень, не ожидавший такой реакции, даже попятился.
— Тихо, тихо, — испуганно заговорил он. — Будет тебе джип. Хочешь — забирай этот. Только куда поедешь-то? До первого поста?
Пакля уже сбросил напряжение, хотя губы еще продолжали трястись.
— Я поведу, — произнес он таким решительным голосом, словно от этого многое зависело. — Говори, куда ехать.
Джип тарахтел и трясся, как трактор, но с места брал резво. Поршень со смешанными чувствами поглядывал, как Пакля ерзает по сиденью. Он словно боялся, что какая-нибудь зараза переползет с мятых заляпанных штанов приятеля на обивку.
— Так чего там у тебя за ребята?
— Нормальные пацаны, на Узловой познакомились, в кабаке. Двое с Шишорева, один с Мехстанции. Ломовые мужики. С нами теперь работать будут. Они уже на месте — костерчик разводят и все такое…
Пакля неопределенно хмыкнул. Поршень поспешил развеять его сомнения.
— Я им сказал, что ты у нас — бугор. Сказал, что ты в розыске и пока прячешься.
Ничего такого Поршень, естественно, не говорил.
Он бы просто постеснялся предъявить кому-то замызганного вонючего Паклю и назвать его своим бугром.
Умер бы со стыда.
В уютной ложбинке у ручья, впадающего в Подгорку, поднимался дымок. Аппетитно пахло жареным мясом и свежими огурцами. Пакля увидел троих незнакомых парней и Пельменя. Последний сидел, отсвечивая лысиной, чуть поодаль с лицом, как всегда, испуганным и настороженным. Впрочем, Пакля все равно был жутко рад его видеть.
— О, наконец-то! — пробасил один из незнакомцев — чернявый, широкоплечий, надутый мышцами, с тремя бородавками на лице. — Уже готово все.
Пакля вышел, выпрямил спину и сделал нахальное лицо — чтобы больше походить на главного. Сумку со шлемом он закинул за спину.
— Здорово, братва, — произнес он сквозь нарочито кривую ухмылку.
— Знакомься, — предложил Поршень, и Пакля начал пожимать руки.
Бородавчатого звали Хамыч, когда он улыбнулся, у него обнаружилось полрта золотых зубов. Второй — коротко стриженный, узкоглазый, с небольшими розовыми шрамами на запястьях — назвался Чингизом. И был еще один, сонный и апатичный, с печальными глазами, его звали Шуша.
Пакле они не понравились. Эти парни внушали ему какой-то подсознательный страх. Сразу было ясно, что Поршень собрал самых отъявленных отморозков, каких только нашел. И тем не менее, их сила и характер притягивали. С такими людьми лучше ходить в друзьях, чем наоборот.
Пакля был особенно рад видеть Пельменя. Он даже захотел потрясти его за плечи и закричать: «Здорово, Пельмень, как твои „селедки“?» Но сдержался. Просто сказал «привет» и солидно пожал руку.
— Все, садимся, — сказал Хамыч, снимая шампуры с углей. — Э, толстый, метнись за лекарствами.
Пельмень поднялся и поплелся к берегу, откуда вскоре принес авоську с мокрыми холодными бутылками водки. В приготовленных стаканах знакомо забулькало.
Пакля чувствовал себя как-то странно. Вроде бы он был тут главным, основным, ради него все затеялось… Но эти златозубые, плохо побритые, мускулистые и решительные пацаны все равно были главнее. Пакля попытался было смотреть на них покровительственно, но наткнулся на взгляд Чингиза и — съежился, отвел глаза. У Чингиза глаза были матовые, непроницаемые, безжалостные. Он, наверно, мог убить человека. Или уже убивал…
