Роман Глушков - Свинцовый закат

Выдрав из бедра торчавший осколок, я вдруг почувствовал себя настолько обессиленным, что мне стало откровенно начхать, каким образом разделается со мной этот разумный слизняк. Наверное, нечто подобное испытывают перед смертью кролики, коими в зоопарках кормят удавов. Абсолютная безнадега. Какой смысл метаться от прожорливой змеи по тесному террариуму, если тебя затем сюда и бросили, чтобы ползучая гадина утолила тобой голод?.. Как там любил напевать пьяный любитель экстремального сафари Рауль Диас, которого мы с Бульбой брали с собой в пару рейдов по отстрелу мутантов?

Таракашка, таракашка Уже не может убежать, Потому что у нее нет, потому что нет Двух задних ног…

И при этом наш мексиканский приятель еще отплясывал, словно подражал тому покалеченному таракану, о котором пел. «Кукарача» – так назывался шуточный танец, который Рауль исполнял всегда, когда праздновал с нами в «Сто рентген» удачное окончание охоты. Многие из нас успели научиться у Диаса «Кукараче» – и танцевать, и даже наигрывать на гитаре, прежде чем Рауль покинул Зону после того, как в очередном сафари псевдособака отгрызла ему правую ступню. «Накаркал, компаньеро», – заметили тогда по этому поводу сталкеры. Они не шибко жаловали появлявшихся здесь туристов из дальнего зарубежья, но в веселом бесшабашном мексиканце нашли-таки родственную душу. И с тех пор, когда очередной бедолага-сталкер лишался руки или ноги, в разговоре о нем кто-нибудь непременно да замечал: «Кукарачу сплясал». В общем, если в солнечной Мексике этот танец считается праздничным, то у нас с некоторых пор он стал ассоциироваться с пляской смерти.

Которую, похоже, настал черед исполнять и мне.

Вряд ли я взялся бы делать это буквально – в конце концов, Мракобес ведь не эскимос и не индеец! – если бы мысль о наступившей для меня «Кукараче» не воскресила вдруг в памяти историю куприяновской бабки, которая, узрев готовую обрушиться на нее смерть, не придумала ничего лучше, как встретить ее громогласной песнью. С певческими данными мне по жизни не повезло, так что столкнись я нос к носу с тем тигром и запой, он не только не удрал бы, а, наоборот, поспешил бы избавить и меня, и себя от мучений. Пытаться огорошить Скульптора моим жалким пением было и вовсе глупо, ибо он попросту не расслышал бы его из-за собственного шума. Но для исполнения «Кукарачи» особых вокальных талантов не требуется, что в свое время не раз демонстрировал нам в дупель пьяный Рауль Диас. А изобразить несколько незамысловатых танцевальных па мне по силам даже с раненой ногой.

– La cucaracha, la cucaracha, ya no puede caminar! – заголосил я, пускаясь в пляс, и, вынув из разгрузки две последние гранаты, взялся трясти ими как маракасами. – Porque no tiene, porque le falta, las dos patitas de andar!..

«Помирать, так с музыкой!» – говаривали семеро сказочных козлят, завидев на пороге своей хижины голодного серого волка. Воистину, правы были и они, и бабка Тимофеича, царство небесное этой отважной женщине! Стоило только припомнить уроки Рауля и взять нужный ритм, как ноги сами начали выделывать коленца, как у заправского мексиканского плясуна. И даже постигшая меня хромота отнюдь не вредила, а придавала моей «Кукараче» еще больше комичности, что при исполнении шуточного танца пришлась как раз в пору. Я же ничуть не сомневался, что окончательно и бесповоротно рехнулся, и от осознания этого еще сильнее впал в раж. В ушах у меня звенели гитары, щелкали кастаньеты, пиликало концертино, били кимвал и тамбурин, а также дул в трубы маленький духовой оркестр. Порождаемый Скульптором шум уже не мог пробиться сквозь эту музыку, слышимую лишь мной одним. Не самая подходящая отходная молитва, ну да ведь редко кому везет отправиться в мир иной, весело отплясывая «Кукарачу», а не лежа на смертном одре и слушая горестные причитания родственников. При всей популярности последней смерти в рейтинге самых желаемых человеком смертей первый вариант мне все равно импонировал больше. Ибо как любой из сталкеров, я всегда сомневался, что доживу до преклонных лет, и потому совершенно не представлял себя умирающим старцем.

– La cucaracha, la cucaracha, – продолжал горланить я, выдергивая из «маракасов» чеки, – ya no puede caminar! Porque no tiene, porque le falta…

Всего за минуту я практически вошел в транс, который был хорошо знаком пляшущим с бубном шаманам. Правда, никакие духи со мной при этом в контакт не вступали – видимо, мой отвратительный испанский акцент и фальшивое пение резали слух чувствительным обитателям высших сфер. Что делать с гранатами, я еще не решил. Швырять их в Скульптора было бесполезно, а подрывать себя, пока он позволял мне радоваться жизни, как-то не хотелось. Я поглядывал на растущего слизняка и тщился угадать его реакцию на мое выступление. Единственное, что было очевидно, зритель не швырял в меня тухлыми яйцами, хотя мог в любой момент устроить горе-артисту такую обструкцию. Впрочем, сдержанность Скульптора еще ни о чем не говорила. Возможно, он всего-навсего подбирался поближе, как кот к расчирикавшейся на ветке птичке.

Я же отплясывал как заведенный, вновь и вновь распевая один-единственный заученный мной куплет испанской песенки. Несомненно, сегодня я был просто в ударе. Видел бы меня сейчас покойный Бульба, ни в жизнь не поверил бы, что Леня Мракобес способен отколоть такой фортель на трезвую голову. Да что там Бульба! Я сам почти не верил в то, что со мной творилось. Не верил и все равно продолжал свою пляску смерти, понятия не имея, как ее остановить. Я был убежден в том, что, едва это произойдет, мне моментально придет конец.

La cucaracha, la cucaracha Уже не может убежать…

Солнце скрылось за горизонтом, и до наступления полной темноты остались считаные минуты. Не ее ли, случаем, дожидается Скульптор? Меня и его разделяло теперь не более десятка шагов, однако тварь упорно медлила с атакой. Не то увлеченному пляской, не то уже впавшему в предсмертную агонию, мне было некогда пялиться по сторонам, но не рассмотреть своего палача я просто не мог. Тем паче пока это позволяли последние крохи меркнущего солнечного света.

Выяснить, из какой серой мути сотворен слизень, оказалось проще простого. Да и не слизень это был вовсе. Пыль, гравий, сухие листья, прочий сор – все, что устилает улицы мертвого города и что может быть поднято в воздух, к примеру, ураганом, отрывалось от земли и оставалось висеть над ней. Но не пеленой и не облаком, которые могут двигаться под порывами ветра, а цельной массой, как будто растворенной в прозрачном киселе. Именно из-за полной неподвижности зависших в атмосфере миллиардов частиц и мелких объектов возникала иллюзия, что некая бесформенная масса разрастается словно на дрожжах и заполняет собой улицы. В действительности же, надо полагать, подножный мусор и пыль удерживались на месте той силой, которая до этого изничтожила здесь мутантов, а потом швыряла в меня что ни попадя. Неужто она существует сама по себе, а Скульптором ее прозвали монолитовцы, тоже, небось, ломающие головы над тем, как выглядит этот могучий монстр?