Алексей Пехов - Летос

— Послушай, — сказал Тэо мягко. — Я не понимаю, что происходит. Демон вселился в моего мертвого друга. Шаутт выглядел именно так, как говорили легенды. Лавиани тоже видела его, и у нее тоже нет выбора. Мы хотим пойти с тобой. Для меня это важно.

Она справилась с собой, хотя в голове все еще царил полный сумбур.

— Важно? — ровным голосом произнесла Шерон, убирая дельфина в сумку.

— Мне проще показать, — ответил он и быстро снял свитер.

— Эй, слушай… — попыталась остановить его вскочившая девушка и задохнулась от ужаса и отвращения, когда он стянул рубаху и повернулся к ней спиной. — Шестеро храни нас!

От черного, впитавшегося в кожу маслянистого рисунка, покрывающего всю левую лопатку, веяло недружелюбной силой. Он уже заполз на плечо, но здесь был пока еще бледным и не слишком заметным. Кожа в некоторых местах стала прозрачной, и под ней, словно через стекло, были видны сосуды, мышцы и сухожилия.

— Это знак той стороны?!

— Да.

Она впервые видела такое.

— Выходит, рядом со мной настоящий меченый?

— Прости? — не понял он.

— Так у нас называют пустых.

— Ты можешь избавить меня от него?

На ее ошеломленном лице отразился ужас:

— Я?!

— Ты указывающая.

— Но я не одна из Шестерых. И не великая волшебница. Метка водоворота и пустые — всего лишь легенда.

— Ну тогда обе легенды сейчас перед тобой.

— Это проявление магии асторэ. Темной силы, которую принес в мир Наездник. Могу я посмотреть поближе?

— Пожалуйста.

— Больно? — Она осторожно коснулась израненной кожи подушечками теплых пальцев.

— Немного, — неохотно признал тот. — Лавиани остановила это на время, но сказала, что указывающие справятся лучше. Именно поэтому я приехал в ваше герцогство.

Ее левая рука загорелась светом, Шерон ощупывала каждый дюйм рисунка.

— Кто она такая, раз смогла справиться с подобным?

— Я не знаю. Откровенность не входит в ее добродетели.

Девушка хмыкнула, закрыла глаза, глядя на все это иным зрением, потянулась… и ее буквально отбросило в сторону. Она очутилась на полу, тряся головой, а Тэо оказался рядом, с тревогой заглядывая в глаза.

— Ты в порядке?

— Дай мне минуту.

Стараясь не показывать, как дрожат пальцы, она вытащила из сумки плоскую кедровую коробочку, сняла крышку и вытащила одну из четырех тонких, но длинных игл.

— Ты знаешь, что в тебе есть магия?

— Во мне есть боль и ночные кошмары. Что ты намерена делать с этим орудием пыток? — В его голосе проскользнула настороженность.

— Я не смогу тебя избавить от того, что на спине, Тэо. Но уберу боль. Ты знаешь, откуда появилась метка?

Акробат хмыкнул.

— Долгая история. Ай! Скованный тебя забери! — Он дернулся, и в ушах странно зазвенело, когда Шерон ловко воткнула первую иглу прямо в центр водоворота.

Указывающая посмотрела на него неодобрительно, но ничего не сказала, и следующая игла вошла под кожу чуть ниже, теперь уже безболезненно.

— Это должно помочь.

— Зачем ты шаутту? Почему идешь на Талорис?

— Он украл у меня кое-что. Ребенка. Девочку.

Пружина помолчал, осознавая услышанное.

— Сколько лет твоей дочери?

— У указывающих не может быть детей. Она не моя в полном смысле этого слова. Найденыш. Мой муж привез ее с северных ферм. Единственная, кто выжил после зимней лихорадки. Эта болезнь в тот год убила многих.

— Мне жаль.

— Поверь, мне тоже.

Паром плыл, опережая рассвет.

Шлепал большими колесами по воде, обходил мели и острые, на мгновение показывающиеся из волн камни. Хрюли, недовольные тем, что их разбудили раньше времени и выгнали на холод из теплого хлева, сердито сопели и неохотно перебирали лапами в беговом круге, благодаря которому вращались водяные колеса. Иногда один или другой зверь тяжело вздыхал, почти как человек, уставший от жизни, и тогда на них покрикивала паромщица.

Тэо смог наконец-то заснуть. Он забылся на весь день и часть ночи, до тех пор пока они не пристали к берегу. Иглы Шерон сделали свое дело, прогнали кошмары. Акробат воспользовался подвернувшейся возможностью отдохнуть и грезил на палубе корабля, завернувшись в теплое серо-коричневое шерстяное одеяло, которое добыла для него указывающая на одной из остановок.

Сейчас он сидел не шевелясь, глядя на только-только появившееся, бледное холодное солнце. Лавиани, как обычно, торчала на носу и, судя по ее виду, пребывала в мрачной меланхолии. Шерон все еще спала, накрывшись алым плащом и положив под щеку ладошку. Пружина осторожно накрыл ее своим одеялом, отошел в сторону. Они были единственными пассажирами на борту.

Паромщица, ее звали Скела, совсем еще молодая девушка с двумя коротенькими косичками и треугольным личиком, на котором выделялись большущие светло-серые глаза, стояла у штурвала и отдавала приказы двум помощникам, присматривающим за хрюлями.

Утро выдалось очень холодным и туманным. Поначалу тот полз над удивительно спокойной водой фьорда, скользя над ней, словно конькобежец по льду, затем внезапно встал на дыбы, как дикий конь из просторных степей Лоскутного королевства.

Лоснящиеся хрюли в беговом круге, слушаясь команд, пошли медленнее, скорость упала. Помощник забрался на нос и выпустил в небо ручного альбатроса. Дымчатая птица распахнула огромные крылья и растворилась в молоке. Спустя минуту раздался ее крик справа, и девушка тут же крутанула штурвал в ту сторону.

Теперь они двигались, полагаясь лишь на дрессированную птицу, обходя невидимые в тумане скалы и опасные мели.

Через час проснулась Шерон, вымученно улыбнулась акробату, ежась от утренней свежести. Ее окликнула паромщица:

— Выпейте кипятка, госпожа! — Лицо у нее было задорное и смешливое. Было видно, что девчонка обожает свою работу.

Указывающей налили кружку горячей воды, бросили туда сухой малины, положили немного меда, и, грея о нее руки, та с удовольствием пила быстро остывающий напиток. Тэо также получил свою порцию, а Лавиани отказалась, отрицательно мотнув головой.

Она предпочитала помалкивать и на все расспросы указывающей о шаутте отвечала односложно, а затем и вовсе сказала, что не на допросе и, если ту что-то интересует, пусть пристает к акробату.

Туман начал подниматься и менее чем за полчаса превратился в низкие, капризные облака, грозящие в любой момент прорваться дождем. День сразу же стал серым и унылым, таким же, как и десятки других его осенних братьев.