Николай Полунин - Цербер
— Батя…
— Очнись! — Голос у Павла был злой. — Сколько было на часах, когда мы начали крутить?
— Девятнадцать-пятнадцать. Как уговаривались.
— Сколько всего продлилось?
— Ну… полчаса. Меньше.
— Сколько в тоннеле просидели?
— Ну пусть столько же. Батя, сколько сейчас?
— Ноль один-тридцать шесть, я на станции еще посмотрел. Что же получается, ОНА у нас почти пять часов украла?
Глава 12
Добрая Маринка, увидя, как подруга измучена, недолго приставала с задушевными вопросами. Она вручила Елене Евгеньевне свой безразмерный мохнатый халат в черно-желтую полосу и пошла готовить постель.
«Хорошенькое я произвожу впечатление, — думала Елена Евгеньевна. — Явиться среди бела дня, чтобы лечь спать. Маринка — свой человек, к ней можно».
Полосы на халате были не продольными, а поперечными, и, посмотрев на себя, Елена Евгеньевна решила, что похожа на осу. Наверное, тот, кто выдумывал этот халат, предполагал нечто подобное, но Маринка все равно оставалась в нем похожей на гиппопотама. Правда, на раскрашенного.
— Будешь что-нибудь? — спросила Маринка. — Может, кофе?
— О, нет. — Елена Евгеньевна содрогнулась от одной мысли о кофе. — Только не это, хватит с меня кофе на сегодня. И вообще…
— Понятно, понятно. Иди, Лелька, ложись, на тебе лица нет. Я разбужу.
Но ее разбудил телефон. Хоть звук был совсем тихий, она его услышала. Маринка отвечала еще тише.
— Нет… нет, повторяю, вы ошибаетесь. Какой знакомый? Нет, ее нет, с какой стати она вообще здесь должна быть… ну и что! Нет, она не подойдет, она отдыхает. Хорошо, я так и передам — Андрей Львович. А сейчас я вас попрошу не звонить больше.
— Маринка, дай мне…
Она протянула Елене Евгеньевне аппарат с видом одновременно загадочным и любопытным. Маринка, разумеется, не знала Андрея Львовича.
— Слушаю. — Трубка была теплой от раскрасневшейся Маринкиной щеки. — Я слушаю тебя.
— Прошу извинить, Елена Евгеньевна, что прерываю ваш отдых. Нам необходимо встретиться как можно скорее, я предлагаю — у вас. Почему вы не поехали домой?
— Ох, Андрюш, у меня просто сил не было. Да и что такого? — Елена-вторая просыпалась. — Заехала к подруге. В конце концов я не обязана…
— Хорошо, обсудим и это. Через сколько вы можете быть?
«Ого, — подумала она без волнения, — он сердит».
— Будет лучше, Андрей Львович, — сказала она, — если вы подошлете сюда машину. Телефон нашли, значит, и адрес вам узнать несложно. Через полчаса я смогу выйти.
— Так и договоримся. И еще я попросил бы вас соблюдать сдержанность, Елена Евгеньевна, хоть бы по дороге. — И, не прощаясь, отключился.
— Дважды уже звонил, — сообщила Маринка. — Бусыгин приятелей подсылает или это твой новый?
— Это по делам, — сказала Елена Евгеньевна, но прикусила язык.
— По каким таким делам? Хотя постой, чем это ты таким занялась? Ой, Лелька, смотри…
На Маринку звонок произвел большое впечатление, хотя к каким только звонкам она не успела уже привыкнуть, будучи «надежной тихой гаванью» как для замужних подруг, так и — Елена Евгеньевна знала — женатых друзей.
Все двадцать минут, пока она одевалась, причесывалась и подкрашивалась неописуемой Маринкиной косметикой, которую надо было выбирать из общих куч в трюмо, тумбочках и ящичках, Маринка как привязанная ходила следом и только повторяла: «Ой, Лелька…» Пыталась заглянуть в глаза. Качала головой. Бог уж знает, что она себе там вообразила.
Елена Евгеньевна, скрепя сердце, молчала. Ну что тут скажешь? Да и мысли заняты не тем.
Она проспала три с половиной часа, но чувствовала себя отдохнувшей. «Ты готова к грядущим боям, голуба моя? — задала она себе вопрос, обмахиваясь Маринкиной лысой пуховкой. — Что они грядут, можешь не сомневаться. И первый из них не далее чем через несколько минут… А все-таки лучше, если бы ничего не было. Совсем».
С Маринкой она расцеловалась на пороге и с благодарностью пожала Маринкину руку, похожую на недопеченный калач.
— Ох, Лелька, смотри…
Поджидала ее большая черная машина с притененными стеклами, а за рулем был водитель, который приносил розы. Василий Васильевич его, кажется. Где она все-таки его видела? Тоже весь в черном. Он открыл перед ней дверцу.
— Прошу, Елена Евгеньевна, — услышала она знакомый голос.
«Все-таки не удержался, сам прилетел», — подумала она.
Несколько неприятно было обнаружить в машине еще одного — бесстрастного, как каменное скифское изваяние, охранника на переднем сиденье.
— Зачем? — спросила она, имея в виду стриженый затылок перед собой. В салоне было полутемно из-за стекол. Андрей Львович пожал плечами:
— А чего бы ты хотела? Теперь всегда так будет. Ты же не хочешь нормальных рабочих взаимоотношений. Ночи напролет просиживаешь в сомнительных компаниях. А ночами теперь опасно, я должен заботиться о твоей целости и сохранности.
— Неужели ты думаешь, что я это потерплю?
— Твоему отцу приходилось терпеть и не такое.
— Что-то я не припомню. Где угодно, но только не дома.
— А ты Василь Василича спроси. Верно, Вас иль Василич?
Не поворачивая крупной головы с гладкой лысиной, тот отозвался:
— Точно так. Я от батюшки вашего, помню, на шаг отойти не смел. Даже, прошу прощения, в уборную вместе ходили. Теперь вот руководство ваше сподобился возить и вас.
— Между прочим, — показал Андрей Львович, — вот Василь Василич-младший. Тоже преемственность поколений. Я в это больше всего верю, так — надежнее.
— Будет со мной в уборную ходить? — зло поинтересовалась Елена Евгеньевна. Но она была смущена.
Машина свернула с набережной и через арку въехала во двор.
— Андрей, — начала она, — видишь ли, я обронила… забыла…
— Еще лучше, — сказал безжалостный Андрей Львович. — У него оставила? На память? Тебе, Лена, не охрана, тебе нянька нужна. Василь Василич, пойдем, твое мастерство требуется.
Елена Евгеньевна ожидала увидеть связку отмычек на большом проволочном кольце, как в фильмах о взломщиках. Василь Василич имел в руках компактный инструмент, размером и формой напоминающий отвертку.
Посмотрел замок. Посвистел носом. И отступил на шаг, махнув рукой младшему:
— Васька, делай. — Пояснил специально для Елены
Евгеньевны: — С таким-то и он должен справиться, а иначе чему ж я его учил.
Василь Василичу-младшему не понадобилось и полминуты.
«Бусыгин наглядеться не мог на свои новые японские замки», — подумала Елена Евгеньевна, входя к себе домой. Василичи остались снаружи.
Она прошла не на кухню — не желает она сегодня быть радушной хозяйкой! — а в гостиную, где буквально упала на диван.
— Отец и сын, трудовая династия, семейный бизнес, общее дело, «Коза ностра». Теперь мне ясны корни мафии, Андрюшенька.
— Я каждый день буду по два часа Господу Богу поклоны класть, если в этой стране воцарится настоящая мафия. От Кремля до Шепетовки нами владеют банды, которые между собой в постоянной войне. Мафия же в изначалии своем — «убежище». О чем, кроме убежища, мечтать, когда идет война? Но, по-моему, не тебе сетовать на трудовые династии.
— Именно что мне. Мой дед умер генерал-полковником, и за гробом несли тридцать девять медалей и орденов только потому, что какой-то другой дед, хоть того же Василь Василича-младшего в сороковом на допросе перестарался и сломал деду обе кисти. А после тюремного госпиталя дед попал в одну камеру с Рокоссовским, и тот его вытащил, когда вышел сам.
Мой отец всю жизнь работал на войну, и за это Василь Василич твой водил его под конвоем в уборную.
Я, кажется, могу уничтожить вообще все, что называется современной цивилизацией, и новый Василь Василич без ключа открывает дверь моего дома. Мы всегда служили, они — надзирали за нами.
— Лена, что за настроения? От кого глупостей набралась? Хватит уже оголтелых разоблачений, пора вперед смотреть. Занятные у тебя новые знакомые, если вы об этом с ними говорите. А какую роль ты отводишь мне? Надеюсь, не тех кровопийц рода человеческого, на которых тебе приходится подневольно служить?
Она и сама не знала, откуда взялись резкие слова.
Если она раньше и думала на эти темы, то отвлеченно, не применяя к себе. Что ни говори, а это был образ ее жизни. Может, оттого, что жизнь теперь пошатнулась? Или взыграло возмущение генерал-полковничьей внучки и академиковой дочки? Или просто сам факт, как ее собрались лишить последних собственных тайн?
Пусть маленьких, но своих. Сокровенных, любимых. Любимых… Миша…
— Тебе надо основательно отдохнуть, старуха. — Андрей Львович покачивался в папином любимом кресле. Благодаря пружине оно могло наклоняться в любую сторону. — Ты просто не в себе. Что произошло?
