Майкл Гелприн - Хармонт. Наши дни
Она взобралась на вершину невысокого пригорка и осеклась. В ста футах ниже по склону по камням карабкалась женщина, длинные чёрные волосы закрывали лицо. На мгновение Сажа застыла. Бог услышал мою молитву, подумала она и собралась уже закричать, чтобы та стояла не месте и не двигалась, но в этот миг женщина выпрямилась, смахнула волосы с лица, и Сажа узнала её. Секунда, в течение которой они смотрели друг на друга, вдруг растянулась, и Сажа успела за эту секунду извериться в издевающегося над ней Бога. А когда секунда, наконец, истекла, женщина в сотне футов ниже по склону вскинула руку, и тогда Сажа метнулась вправо, в падении вырвала из кармана «Глок» и дважды выстрелила.
Она поднялась на ноги и, так и не выпустив из руки пистолет, побрела вниз по склону. Франческа Панини была ещё жива, она корчилась на камнях, пытаясь дотянуться до отлетевшего в сторону дамского револьвера. Сажа пинком отправила револьвер к подножию и прицелилась умирающей в грудь.
– Подожди, – донёсся до Сажи голос Яна.
Секундой позже он оказался рядом и протянул руку. Подождал, пока «рачий глаз» перестанет пульсировать и вернёт себе матово-белый цвет. Затем убрал ладонь за спину.
– Она тоже, – сквозь зубы процедил Ян. – Неудивительно, что сумела добраться так далеко.
Сажа выстрелила Чёрной вдове в сердце, переступила через её тело, швырнула «Глок» на землю и молча побрела по склону вниз.
– Я просила у Бога помощи, – сказала Сажа с горечью, когда Ян догнал её. – Просила позволить мне спасти людей. А он меня заставил убить. Не будем больше разделяться, ничего это не решит. Мы напрасно идём, Яник. Я чувствую, нам не удастся вытащить никого.
Двумя часами позже они достигли предместий городка, сутки назад называвшегося на географических картах Хармонтом. Окраинный дом встретил их женским трупом в воротах и двумя мужскими во дворе. Стоявшее за ним здание развалилось, следующая пара сгорела, пепелища ещё дымились. Они, стараясь не смотреть на раздавленные, обугленные, потравленные «жгучим пухом» человеческие останки, пересекли предместья и выбрались в рабочий район.
– Кто-нибудь! – приложив руки рупором ко рту, во весь голос закричал Ян. – Кто-нибудь живой, отзовись!
Не отозвалась ни одна живая душа, и они, огибая завалившиеся и развалившиеся строения, сожжённые и раздавленные автомобили, вывороченные из цоколей уличные фонари, двинулись дальше, к центру. Они по очереди кричали, звали, голосили, сквернословили и богохульствовали. Они не нашли никого.
«Боржч» устоял, на пороге распахнутой настежь входной двери лежал скорчившийся, наполовину обугленный человек, изнутри тошнотворно тянуло горелым мясом. Ручеёк «зелёнки» вытекал из-под мертвеца и причудливым зигзагом струился по изрезанному трещинами тротуару. Они миновали «Боржч», пробрались через развалины банка, протиснулись сквозь загромоздившие улицу обломки железобетонных конструкций и вышли к «Метрополю». Крыша «Метрополя» обрушилась и развалила боковые стены, но фасад выстоял и ухмылялся аляповатой вывеской под чёрными, слепыми, лениво курящимися «жгучим пухом» провалами выбитых окон. Из подвалов воровато выглядывал «ведьмин студень», вибрировал на солнце голубоватыми языками.
К вечеру они прочесали центр, весь, каждую улицу и переулок. Сажа надорвала горло и теперь едва сипела, глядя на Яна затравленными, умоляющими глазами.
– Посиди здесь, – попросил он. – Я сделаю ещё круг.
Он всё же железный, думала Сажа, бессильно скорчившись в ожидании мужа на чудом уцелевшей резной скамье на краю развороченной детской площадки. У неё больше не было сил, не осталось, картина всеобщей гибели высушила, опустошила её, и от осознания собственного бессилия не хотелось жить.
Яна не было добрых полтора часа, потом он, наконец, появился и брёл к ней, пошатываясь, опустив голову, и Сажа подумала, что не такой уж он и железный, её огонь и воду прошедший муж, и ещё подумала, что пережитое сегодня они будут помнить в деталях до самой смерти, оба.
– Никого, – сказал Ян обречённо. – Ни-ко-го. Если бы кто-то остался в герметически запертом помещении и догадался бы сидеть там, не высовываясь, у того был бы шанс. Какие всё-таки гады, гадские, гадостные гады эти пришельцы. Какой же сволочью надо быть, чтобы затеять такое побоище. Знаешь, они ведь демонстрируют нам, показывают.
– Что показывают? – бездумно просипела Сажа.
– Показывают, на что способны.
Они отправились в обратный путь, когда уже стемнело, и шли под мертвенным светом полной луны всю ночь, подгоняемые утробными всхрапами «Бродяги Дика», оказавшимся никаким не бродягой, а самым настоящим душегубом и людобоем. «Комариные плеши», «мясорубки», «призраки» и остальные гостинцы, припасённые Зоной для людей и покрывающие Хармонт и его окрестности дырявым гибельным ковром, с отдалением от города стали понемногу редеть. «Пустышки», «батарейки» и прочий хлам, который и хабаром называть не хотелось и которого в мёртвом Хармонте стало теперь в избытке, тоже попадался всё реже, а на периферии, за милю-полторы до новой границы, почти иссяк.
– А ведь это их ничему не научит, – безучастно сказал Ян, когда на рассвете они пересекли границу и упали лицами вниз на живую, тронутую утренней росой траву. – Будут новые сталкеры, и новые скупщики, и новые кольцевые плантаторы, благо размеров кольца теперь хватит, чтобы потравить героином весь мир.
Сажа перевернулась на спину, подставив первым солнечным лучам заплаканное лицо. Отцепила от пояса фляжку, долгими глотками ополовинила и протянула Яну.
– Мы пробыли в Зоне больше суток, – проговорила она. – Я зверски, чудовищно вымоталась, но мне не хотелось ни пить, ни есть. Ни разу. Теперь я напилась и жутко голодна.
Ян уселся, принял флягу, вскинул ко рту и опустошил.
– Думаю, она подкармливала нас, – сказал он. – «Рачий глаз», видать, не только пропуск и не только «глаз», он ещё и рот, энергетический, что ли. Интересно, чем именно этот рот запитывали. Надо по возвращении спросить Ежи. Ладно, хотел бы я знать, что теперь делать.
– Теперь? – Сажа поднялась. – Возвращаться. А когда вернёмся, будем думать, как вытащить Карлика.
Ян угрюмо кивнул.
Доктор Ежи Пильман, 39 лет,
ведущий научный сотрудник хармонтского филиала
Международного Института Внеземных Культур
К полудню Ежи выбился из сил. Он шёл всю ночь, неумело ориентируясь по звёздам, с тех пор как выбросил взбесившийся компас, за которым последовал рюкзак с аптечкой и запасным комплектом одежды. Он дважды едва не утоп в болоте, один раз не удержал равновесия на склоне и скатился в расщелину, из которой трудно потом выкарабкивался, и несчётное количество раз ушибался, сдирал кожу и набивал синяки, пробираясь через буреломы из вывороченных с корнями погибших деревьев.
Когда солнце оказалось над головой, Ежи споткнулся, упал ничком в рассыпавшуюся под ним мёртвую чёрную колючку, с досады заколотил кулаками по земле. Он умудрился-таки заблудиться и понятия не имел, где находится. Натруженные ноги горели огнём, и он не раз уже успел пожалеть, что вместе с рюкзаком избавился от запасного комплекта носков.
Где-то далеко слева заворчало, всхрапнуло и смолкло. Ежи вскинулся, вскочил на ноги и поковылял в том направлении, откуда донёсся звук. Он брёл и брёл, потеряв счёт времени, бранясь на следующие параллельным курсом «Весёлые призраки», на измаравшую щиколотки сквозь изорванные брюки «зелёнку», на упорно лезущий в ноздри «жгучий пух»…
А ведь я могу отсюда не выбраться, думал Ежи, ожесточённо продираясь через очередное болото и задыхаясь от смрада. Заброшенные тренировки, сидячий образ жизни, излишний вес – он не помнил, когда последний раз посещал спортзал. Ян на семь лет старше, но ему проделать такой поход раз плюнуть, а он, Ежи… Как он будет выбираться отсюда, когда сил уже не осталось. Тем более если… Он выругался и заставил себя не думать о том, что идёт наверняка зря, что он сумасшедший, раз затеял всё это, что надо возвращаться, пока ещё не поздно, пока ещё способен переставлять ноги.
Он вышел к институтской лаборатории, когда начало уже темнеть. Он даже не сразу понял, что это лаборатория, увидев в отдалении бесформенные развалины, окружающие покосившийся остов уцелевшего корпуса. «Галоша», думал Ежи, хромая, как в детстве, к развалинам. Если ангар устоял, он выведет оттуда «галошу», и тогда…
Ангар не устоял. Ежи застонал вслух, увидев то, что от него осталось. С минуту он обречённо глядел на смятый, раздавленный металл и на пёструю кучу тряпья в том месте, где когда-то был вход. Затем, собрав остатки сил, двинулся дальше.
До клиники Каттерфилда он добрался, когда стемнело уже окончательно, последнюю милю преодолев под бледным рассеянным светом полной луны. К этому времени он наверняка знал, что идёт напрасно. Оставшиеся за спиной мёртвые городские кварталы были тому свидетелями.
