Роман Злотников - Последняя крепость. Том 2

— Ваше величество, крепитесь, — было первое, что сказал архимаг.

Лития побледнела.

— Говорите сразу, — произнесла она. — Сразу и все. У вас вести от его величества?

— Да… Я смотрел на него… Я видел битву… Вы же понимаете, ваше величество, Ордену нужно быть в курсе того, что происходит…

— Я понимаю, архимаг. Не тяните, во имя Нэлы.

— Битва проиграна, — сказал Гархаллокс. — И его величество погиб. Я сам видел его смерть… Его и сэра Бранада. Мне очень жаль, ваше величество…

Лития молчала.

— Теперь вы, ваше величество, властитель Гаэлона, — сказал маг.

Лития молчала. Глаза ее не выражали ничего, словно она еще не поняла, что услышала.

— Ваше величество… — негромко позвал Гархаллокс.

— Благодарю вас, архимаг, — выговорила Лития.

Она двинулась вперед. Гархаллокс посторонился, пропуская королеву. Ступая очень твердо, она достигла своей опочивальни, вошла — и плотно закрыла за собою двери.

Архимаг постоял немного в пустом коридоре, покусывая губы. Потом вздохнул и, хмурясь, медленно побрел прочь.

Ее величество королева Гаэлона Лития Прекрасная медленно отодвинула полог балдахина и опустилась на постель.

Королева как-то… ничего не чувствовала. Пусто было в ней. И оттого она даже удивилась, когда поняла, что по лицу ее текут слезы.

Она припомнила, что последний раз плакала, когда узнала о смерти отца, короля Гаэлона Ганелона Милостивого.

Мысли и чувства возвращались к ней постепенно. Но о том, что она чувствовала и о чем думала тогда, так никто и не узнал.

Лития три дни и три ночи не покидала своей опочивальни.

Он тонул в бескрайнем море из кипящей лошадиной и человеческой крови. Тяжелые красно-черные волны то вздымали его высоко над косматой морской поверхностью — и тогда он мог видеть непроглядно темное небо, которое никогда не знало ни солнца, ни луны, ни звезд, — то, расступаясь, швыряли на самое дно. И ползающие там, на дне, демоны, безглазые и плоскобокие, вонзали в его тело лапы-крючья, стремясь затащить его в узкие донные расщелины, где царил уж и вовсе неописуемый ужас. Но крюки рвали плоть в лоскуты, не удерживая тело. И, беззвучно крича от жуткой боли, он снова взлетал к низкому темному небу. И снова погружался на дно.

Это продолжалось долго, очень долго. Целую вечность.

Но, когда и вечность кончилась, утопив в пустоте и море, и небо, боль осталась. Боль никуда не ушла. И он, тонувший, но не утонувший, тоже остался покачиваться на крыльях бесцветной пустоты — потому что боль не может существовать сама по себе. Ей необходим кто-то, кого можно грызть.

Он открыл глаза и ничего не увидел. Вернее, увидел — ничего. Пустоту. И спустя мгновение обнаружил, что пустота воняет конским потом, пылью и горькими травами.

Тело все еще ощущалось пульсирующим сгустком огненной боли, но теперь эта боль была другой. Не всеобъемлющей, как раньше, вмешавшей в себя море из лошадиной и человеческой крови, непроглядно темное небо и безглазых демонов, таращившихся из донных расселин. Она была обыкновенной, вполне выносимой — вроде боли, которую испытывает поджариваемый на медленном огне… или сжираемый заживо колонией муравьев.

Где-то над ним вспыхнул свет.

Он моргнул, потом моргнул еще раз. И, когда лохматые желтые пятна, плававшие в глазах, растаяли, увидел склонившегося над ним человека. Человек держал над головой масляный светильник, в плошке которого плясали язычки бледноватого пламени.

Некоторое время он смотрел на бесстрастное лицо склонившегося над ним, на его тонкие, плотно сжатые губы, глубоко запавшие глаза, обладавшие, казалось, способностью видеть гораздо больше, чем положено всем. Потом он заметил, что человек был одет в расшитый диковинными знаками балахон, — и понял, что перед ним маг.

Черты действительности медленно проступали сквозь небытие. Он, мучимый болью, понял, что лежит внутри крытой движущейся повозки — впрочем, лежал на чем-то мягком, что позволяло почти не замечать тряски.

Маг, подняв выше светильник, заговорил. Голос его был под стать лицу: холодный, ничего не выражающий.

— Рука прекрасно прижилась, — говорил маг, — словно бы и не была отсечена… Но за это я и не беспокоился. Равно как и за перебитые ребра, сломанные кости ног и глубокие раны на груди, животе и спине. А вот с пробитой головой пришлось повозиться. Мы сделали все, что могли, но я до последнего сомневался, что он будет жить, и, признаться, до сих опасаюсь, что он не сможет говорить, думать и чувствовать, так же, как и до… того, как его убили. Впрочем… я смотрю в его глаза и, кажется, вижу там мысль…

Маг говорил явно не с ним, только что вынырнувшим из небытия. А с кем-то другим.

Чуть повернув голову, очнувшийся увидел, что за спиной мага стоит еще один человек. Это оказался невысокий юноша с очень нежными, почти женскими чертами лица и курчавым светлым облаком волос. Юноша походил на весенний цветок, и очень странно было видеть, что он облачен в настоящие боевые доспехи. Лет юноше минуло — ну никак не больше пятнадцати.

Должно быть, паж. Но почему его лицо казалось незнакомым?

— Удивительно, — выдохнул паж. — Он… он живет! Он ведь был мертв, когда его нашли! Совершенно мертв!

— Всего несколько часов, — невозмутимо подтвердил маг. — Нам удалось вернуть душу в его тело… Вернее, в ту груду нарубленного мяса, которое представляло собой его тело. Но только боги ведают, чего нам это стоило.

— Воды… — попросил очнувшийся, глядя на пажа, — принеси мне воды…

— Заговорил… — с удивлением, прорезавшимся в бесстрастном голосе, молвил маг. — Я полагал, он уже никогда не будет говорить… Сильный человек. Очень сильный.

А паж, услышав слабый голос раненого, возрадовался совершенно по-детски.

— Он заговорил! Значит, он поправится. Правда ведь, Араир? Ты ведь говорил: если он заговорит, значит, обязательно поправится. Сэр Эрл, — обратился он, отстранив мага. — Вы поправитесь!

Сэр Эрл! Эрл! Это имя впилось в мозг раненого, словно игла. Вот тогда он по-настоящему пришел в себя. Потому что осознал себя — собой.

Спустя мгновение воспоминания облепили его разум черным пчелиным роем.

— Каков исход битвы? — захрипел Эрл, силясь приподнять голову. — Как корпус генерала Иврида — он укрепился на позициях? А сэр Бранад? Ему удалось отвести своих всадников на холмы? Постойте… — Эрл наморщился, припоминая. — Он… жив? А я… мои люди — сколько уцелело из отряда, которым я командовал?

Треклятущий Харан! Последние-то минуты той схватки окутывал плотный туман.