Диана Удовиченко - Эффект преломления
Вот на такой галерее и был установлен крупнокалиберный пулемет, который сейчас не давал выйти ни нам, ни отряду киан-ши, добравшемуся по другому тоннелю.
— Молитва не достанет, — прикинул отец Константин. — И пулей не снимешь, прикрыт, вражина…
— Сейчас-сейчас. — Чонг по-змеиному пополз к выходу, рассчитывая выскочить, пока пулеметчик отвлекся на его родичей.
Однако тут же, взвизгнув, отскочил назад — его чуть не срезали очередью.
— Смотрите! — В голосе отца Константина звучало изумление.
По залу неторопливо шел худощавый бритоголовый старик в сером монашеском одеянии. В руках его не было оружия. На плече деда сидела обезьянка.
Из истории рода Батори
Замок Биче, владения герцога Турзо, январь 1611 года от Рождества Христова
Доносы, жалобы, письма, свидетельства… Дьёрдь сидел за столом, а Петру Заводски, его бессменный секретарь, по очереди подавал герцогу бумаги. Два года, с того момента как Турзо получил распоряжение императора, до ареста графини Надашди-Батори, не были потрачены зря. Его нотариусы опрашивали свидетелей, собирали документы, искали сведения о виновных. Он не желал затевать судебный процесс на основании туманных слухов и домыслов, арестовал Эржебету, лишь когда получил убедительные доказательства ее вины.
Теперь в его распоряжении была полная картина преступлений графини. Она выглядела такой страшной, такой дикой, что Дьёрдь за два года так и не сумел с нею смириться. И сейчас время от времени щипал себя за руку, убеждаясь, что происходящее — не сон.
— Рассказ крестьян Иштвана и Марты Ковач, у которых погибла единственная дочь, — приятным голосом докладывал Заводски, передавая Турзо очередную бумагу.
…Девушка была взята в услужение к Эржебете, а всего три месяца спустя исчезла, и отцу с матерью даже неизвестно, где ее могила. Горбун Фицко, слуга графини, на робкий вопрос несчастных ответил, что девка оказалась бесноватой и сбежала из замка.
— Письмо барона Миклоша Ракоци…
Его шестнадцатилетняя дочь Ангесса, принятая фрейлиной к Эржебете, в письмах рассказывала о том, как зла и жестока графиня. Потом письма прекратились, вместо них пришло известие от самой графини, которая выражала соболезнование и сообщала, что Агнесса умерла. Когда же отец приехал в Чахтице, Эржебета даже на порог его не пустила, сказала, что девушка погибла от поветрия, и отказалась вернуть ее тело.
— Подобных писем от дворян еще десять, ваша светлость… А это из Пиштяна…
Свидетельства челяди из замка Пиштян о том, как Эржебета приказала на несколько дней запереть в подвал без еды и воды двадцать служанок. Все до единой скончались от холода, голода и жажды…
Убийства…
Пытки…
Казни…
Дьёрдь отложил бумаги, поник головой. Два года, целых два года он живет этим. Кажется, сам уже кровью пропитался…
Больше не было сил читать о зверствах, которым предавалась любимая женщина, представлять орудия пыток в тонких нежных руках, красивое лицо, искаженное больным сладострастием…
Зачем, Эржебета? И как я мог не верить в это? Говорят, любовь слепа. Вот и я был таким слепцом. Даже когда в Чахтице гостил и девки пропадали, все думал, не ты это, душегуб какой-нибудь из цыган…
Но почему? Чего тебе не хватало? Любящий муж, прекрасные дети, богатство, титул, красота и даже удивительно долгая молодость. А когда Ференца не стало, я был готов стать твоим мужем, снова дать тебе любовь и заботу. Ты всегда входила в Биче желанной гостьей, а если бы только захотела, могла войти хозяйкой. Теперь вот — узница…
И все равно ведь не стал бы давать делу ход, тянул бы дальше. Но император Матиас призвал палатина к себе и прямо потребовал наказать графиню.
— Свидетельство крестьянок Агнессы Ласло и Пироньи Ковач, — осторожный голос Заводски вывел из задумчивости, — о том, что графиня Надашди-Батори занималась колдовством…
Турзо выхватил бумагу из рук секретаря.
Купание в крови убитых девушек… изготовление зелий, которые Эржебета мешала человеческими костями… танцы в полнолуние на замковой стене… обращение в черную кошку… мольфарка Дарволия…
— Клятые курицы! Чтобы я этого не видел! Сожги!
— А если на суде заговорят?.. — уточнил Заводски.
— Нельзя! Тогда уж Церковь точно вмешается. Колдовство! Ты представляешь, что это будет? Да святые отцы спят и видят графиню Надашди на костре! А один раз получится — потом по всей Венгрии эти костры запылают… Не позволю позорить имя моего покойного друга, да и всех евангелистов тоже.
— Так что делать с бабами? — спросил секретарь.
— Денег дай. А если упорствовать будут, то и… — Дьёрдь красноречиво провел ладонью по горлу.
Заводски понятливо кивнул.
— Ракоци, Вереши и остальные дворяне требуют присутствия на суде.
— Отказать.
— Возмущаются, ваша светлость. Говорят, сроду не было такого, чтобы палатин устраивал суд в собственном замке.
— Отказать, — повторил Дьёрдь.
Почему он решил провести суд в Биче? Потому что Биче — несокрушимая крепость. Стены его неприступны, и охраняют их две сотни отборных гайдуков. Год можно осаждать Биче и не осадить.
Турзо был готов и к такому повороту событий. Более того, он не побоялся бы повернуть оружие против королевского войска, пойти на бунт. Лишь бы не выдать Эржебету…
«Может, она и вправду ведьма?» — в который раз подумал Дьёрдь. И горько усмехнулся. Нет, это я глупец, придумавший себе когда-то прекрасную даму и не желающий расстаться с нею.
— Завтра суд, Петру. Позаботься обо всем.
— Слушаюсь, ваша светлость.
Секретарь вышел.
Дьёрдь подошел к окну. Завтра суд. Завтра все это безумие наконец кончится. Он непременно сделает так, чтобы кончилось.
Пойти к ней, поговорить? Нет. Что он скажет? Да и не хочет он видеть женщину, которую любил всю жизнь. Думал — богиня, а оказалась — чудовище. Дурак!
Дьёрдь горько рассмеялся. Потому так больно, потому он чувствует себя обманутым. А ведь никто не заставлял боготворить. И ей тоже не нужна была эта любовь. Он сам, добровольно обманывался, так может ли винить в обмане ее? Нет. И никому не позволит…
Почувствовав, что еще немного — и сойдет с ума, Турзо встал и отправился в свои покои. Спать. Завтра трудный день.
Биче, замок герцога Турзо, январь 1611 года от Рождества Христова
— Вот ваша скамья. Вот здесь — окошко, через которое вы можете следить за судом, — холодно пояснил Петру Заводски. — Прошу вас не пытаться выйти. За дверью стоят вооруженные гайдуки.
Секретарь Турзо поклонился и покинул комнату. А Дьёрдь так и не пришел, подумала Эржебета. Ни разу, после того как арестовал ее, не попытался поговорить. Отвернулся, выбросил из жизни. Видно, отвратительна ему Эржебета. Чудовище.
Черный человек кивал согласно. Конечно, чудовище. А ты разве не знала этого о себе?
Графиня опустилась на скамью, открыла крошечное оконце в стене. Дьёрдь устроил суд в той зале, где два года назад праздновали свадьбу его дочери. Сейчас в середине стоял стол, за которым сидели сам Турзо, кардинал Франсуа Форгач и два священника. Возле стен замерли гайдуки. За конторкой поодаль притулились два нотариуса для ведения протоколов.
— Суд идет! — объявил Дьёрдь. — Привести первого обвиняемого.
Два солдата втолкнули в залу Фицко. Следом вошел палач с плетью. Лицо горбуна, прежде миловидное, было искалечено до неузнаваемости. Правый глаз окружен страшным кровоподтеком, вместо левого почерневшая дыра в глазнице — выкололи раскаленным прутом. Губы разбиты, на плечах сквозь прорехи в рубахе видны уродливые раны.
Дьёрдь заглянул в бумаги, спросил:
— Янош Ужвари по прозвищу Фицко, признаешь ли ты себя виновным в убийствах, свершавшихся в замке Чахтице?
— Да, — твердо ответил горбун.
— Сколько девушек ты убил?
— Не считал.
— Позвольте, позвольте, — вмешался кардинал Форгач. — У меня есть вопрос к подсудимому. Скажи, Янош Ужвари, признаешься ли ты в том, что служил графине Эржебете Надашди, урожденной Батори?
— Конечно, служил, — твердо ответил Фицко.
— Хорошо. А признаешься ли ты, что, служа ей, исполнял то, чего добрый христианин исполнять не должен?
Дьёрдь нахмурился, недовольный тем, что речь зашла об Эржебете. Во время пыток он не требовал от слуги такого признания. Горбун молчал. Кат поднял плеть.
— Признавайся: твоя госпожа убивала девушек? — выкрикнул кардинал.
Фицко закрыл руками лицо. На плечи его обрушились удары.
— Присыпать солью, — нежным голосом приказал Форгач. — Муки пойдут на пользу подсудимому. Это боль во искупление.
Карлик надрывно кричал, когда плеть рассекала кожу, сдирала корки с едва зарубцевавшихся после старой пытки ран. Хрипел, когда соль впитывалась в свежие ссадины.
