Дэйл Браун - Железный волк

Но что-то блеснуло на земляном полу и привлекло его внимание. Он опустился на колени. Кто-то уронил пластиковую карточку, наполовину втоптав ее в землю грязным ботинком.

Офицер спецназа осторожно поднял карту с земли и внимательно рассмотрел ее под светом фонарика. Это было некое удостоверение. И лицо на фотографии было ему знакомым. Он резко выдохнул от удивления, вспомнив, где видел этого человека.

Покрывшись потом, Пелевин взглянул на имя и звание, указанные на карточке.

JANIK, KAZIMIERZ

KAPITAN, JEDNOSTKA WOJSKOWA GROM

Матерь божья, подумал он, бледнея. Террорист, убитый при нападении на занятый российскими силами конотопский аэродром, был капитаном самого элитного подразделения специального назначения Польши?

Все еще в шоке, Пелевин вскарабкался по лестнице и схватил своего радиста.

— Соедини меня с генералом Зарубиным! Сейчас же! Скажи, что это срочно!

ДЕВЯТЬ

«Прогресс начинается с веры в то, что необходимое стало возможным»

Сергей Тарзаров вошел в кабинет президента Геннадия Грызлова все той же неторопливой походкой, хорошо служившей ему в течение десятилетий, проведенных на верхних эшелонах российской власти. Долгий опыт научил его важности невозмутимого внешнего вида перед лицом любого кризиса. Его почти противоестественное спокойствие было испытанным средством ободрения подчиненных, успокоения начальства, и нервирования врагов.

Однако внутри, в своем усталом разуме, куда никто не мог проникнуть, Тарзаров ощущал себя толстым упитанным кроликом, внезапно приглашенным на обед с голодным тигром. Новости о теракте на авиабазе в Конотопе, судя по всему, грозили спровоцировать Геннадия Грызлова на еще одну разрушительную волну ярости, которые Тарзаров находил одновременно ужасными и утомительными. Всех знавших этого молодого человека за фасадом внешнего блеска и харизмы, эти истерики, достойные избалованного двухлетнего испорченного ребенка, сводили с ума. И, конечно же, выбирали у начальника его штаба все запасы терпения.

Он остановился у дверей. Иван Уланов, личный секретарь президента, имел осунувшийся вид и мутный взгляд, но не более того. Это был добрый знак, подумал Тарзаров. В не столь отдаленном прошлом, Грызлов имел обыкновение физически изливать гнев на беззащитных подчиненных — иногда вынуждая их обращаться в закрытие частные медицинские клиники для неотложной помощи.

— Вас ожидают немедленно, сэр, — устало сказал Уланов. — Президента только что проинформировал за защищенной линии генерал Зарубин.

Тарзаров кивнул. Он уже видел сводку по доказательствам, обнаруженным подразделением спецназа, приданным мотострелковой бригаде Зарубина. Его все еще поражал, что поляки оказались настолько глупы, чтобы прямо напасть на Россию, не говоря уже о том, чтобы попасться с поличным. И все же обличительные факты не оставляли никакого другого реального объяснения. Возможно, Петр Вильк не был настолько умен, насколько казался. Или же, находился в большей панике от российской оккупации восточной Украины, чем кто-либо догадывался. Тарзаров поднял бровь.

— И что же с мебелью в кабинете президента?

— Пока что все в порядке, — сказал с кривой улыбкой Уланов.

Тарзаров подавил внезапное, шедшее в полный разрез с его характером желание присвистнуть от удивления. На мгновение он подумал, что не знает, что его беспокоило больше — нетипичная демонстрация Грызловым самоконтроля или возможность того, что тот просто ждал подходящей аудитории для нового концерта.

Все еще озадаченный, он вошел в кабинет.

Грызлов поднялся из-за стола и коротко кивнул.

— Доброе утро, Сергей. Садитесь.

Тарзаров сделал, как ему было сказано, осторожно опустившись в кресло напротив президента[40].

— Да, господин президент?

— Вы должны организовать встречу совета безопасности в полном составе, — сказал Грызлов. — Сегодня в полдень.

— С целью обсудить обнаруженное нашими силами в Конотопе? — Уточнил Тарзаров.

— Вам когда-нибудь надоест пользоваться такими сухими бюрократическими эвфемизмами, Сергей? — Спросил президент с тонкой улыбкой без всякого ощущения юмора. — Давайте говорить прямо и по существу. Наш совет национальной безопасности должен собраться, чтобы определить ответ на четкое, прямое и неопровержимое доказательство предательской агрессии Польши простив нашей Родины и ее граждан. Обсуждать что-либо еще не будет никакой нужды. И желания.

Тарзаров кивнул, признавая его точку зрения.

— Да, господин президент, — он посмотрел на электронные часы на столе Грызлова. — Мне нужно время, чтобы захваченное орудие и документы польского спецназа доставили сюда для более тщательного изучения.

Грызлов покачал головой.

— В этом также нет необходимости, — поджал он плечами. — Или, если на то пошло, нет возможности. Я уже избавился от этих доказательств.

Тарзаров выпрямился, будучи застигнут врасплох.

— Что?

Грызлов улыбнулся.

— Неужели все-таки лед тронулся? — Усмехнулся он. — Не волнуйтесь, Сергей. Я не спустил эти винтовки и документы в унитаз и не сжег все это. Я просто отправил доказательства туда, где они смогут нанести нашим врагам наибольший ущерб.

Тарзаров медленно выдохнул. Возможно, президент России обнаружил, что мог приводить своих подчиненных в ступор юмором с той же эффективностью, что и своими граничащими с умственной неполноценностью приступами ярости? Возможно, устало подумал он. Откинувшись на спинку кресла, он попытался придать себе более расслабленный вид.

— Могу я спросить, куда именно, господин президент?

— В Женеву, — просто ответил Грызлов.

Резиденция ООН в Женеве, Дворец Наций, была известна открывавшимися видами на Женевское озеро и заснеженные пики французских Альп, язвительно подумала министр иностранных дел Дарья Титенева. К сожалению, эти захватывающие виды предназначались только для туристов. Работа дипломатов была привязана к набору душных кабинетов и конференц-залов.

В переговорах этим утром с миниатюрной американской госсекретарем Карен Грейсон ничего особенного не было. Вместе с соответствующими помощниками, а также наблюдателями от Польши и других стран НАТО, они собрались в зале совета дворца. Расшитые золотом шторы занавешивали окна во всю стену, оставляя ее в зале, который зеленый ковер, зеленые кожаные кресла и белые мраморные стены давили на нее, делая это место похожим на кабинет директора перегруженного похоронного бюро, чем на место проведения серьезных переговоров. Золотые и светло-коричные фрески, демонстрировавший якобы прогресс человечества через технологии, здоровье, свободу и мир не могли разрядить обстановку. Еще одна замечательная ирония заключалась в том, что эти фрески, выполненные каталонским художником Хосе Марией Сертом, были переданы предшественнице ООН, Лице Наций, жестоко ею нелюбимым испанским правительством в мае 1936, всего за несколько недель до того, как испанская гражданская война разорвала Испанию на части.

Возможно, холодно подумала она, была правда в старой поговорке, что дипломатические встречи начинались тогда, когда подлинные мир и справедливость намеревались умереть.

По крайней мере, на данный момент Титенева и ее американская коллега были заняты процессом убийства в относительно приватной обстановке. Галерея на втором этаже с видом на зал была закрыта. Ни одна из сторон, участвовавших в переговорах, ни была готова делать детали достоянием общественности.

То есть, до этого момента, подумала она, прочитав короткий шифрованный текст на своем планшете. Повернувшись к своему ближайшему помощнику, она прошептала:

— Пора, Миша.

Тот кивнул, незаметно поднялся и тихо вышел.

Титенева откинулась, делая вид, что внимательно слушает американского госсекретаря. Миниатюрная женщина пустилась в очередную серию жалких заявлений на тему непричастности ее страны или НАТО к террористическим атакам, направленным против России и ее интересов. Судя по болезненному выражению старшего представителя Польши, министра иностранных дел Анджея Ванека, он находил речь Грейсон столь же наивной и от этого чувствовал себя столь же неловко.

Как и должно, холодно подумала Титенева.

— Как вы все знаете, президент Барбо дала мне указание передать ее глубокие соболезнования по поводу гибели русских людей, — сказал американский госсекретарь. — Такие акты терроризма искренне осуждаются и всегда должны искренне осуждаться любой цивилизованной нацией.