Борис Орлов - Испанская партия
- Вздор! - резко оборвал их Мехлис. - Что же я за командир и комиссар, если побоюсь? Других под пули подставлю, а сам отсиживаться буду? Это, товарищи, не по-большевистски. Да и не по-честному...
Он оглядел бойцов, задержал взгляд на громадном Семейкине, сидевшем неподалеку, на минуту задумался, вспоминая его имя, но, так и не вспомнив, обратился к нему по званию:
- Товарищ звеньевой, пойти со мной не побоитесь?
- Никак нет, товарищ Мехлис! - Семейкин вскочил и тоже одернул форму. - Я готов.
- И вы, пожалуйста, - обратился Лев Захарович к горнисту.
Он критически оглядел себя и двух своих спутников, вздохнул, попытался стряхнуть с кожанки пыль, но, поняв тщетность попыток, махнул рукой:
- Пойдемте, товарищи...
...Навстречу советским парламентерам шли легионеры. Тоже - не парадного вида, хотя более чистые и свежие. И наверняка сытые. Лев Захарович усмехнулся: еда кончилась еще вчера утром, но сегодня, проснувшись, он обнаружил в своей фуражке узелок, а в нем - три больших куска сахару. Выяснилось, что тот самый белозубый башнер последнего уцелевшего танка - Каплер, ночью положил ему свой сахар. Весь, что у него оставался... Он собирался, было, разбранить хорошенько непрошеного доброхота, но, увидев огорченные глаза парня, просто не смог. Обнял его за плечи, и пояснил, что комиссар - такой же человек, как и все, а сахар нужно отдать раненым. Перед маршем их напоили сладенькой водичкой и погрузили в автомобиль... А эти сегодня плотно позавтракали. Даже побрились...
Лев Захарович машинально провел рукой по давно небритой щеке, усмехнулся. Переводчика-то он и не взял. Ну-ну...
Легионеры подошли совсем близко. Один из них - высокий, усатый, человек лет сорока на вид, внезапно заговорил по-русски:
- Испанское командование предлагает вам, во избежание бессмысленного кровопролития, добровольно сложить оружие. Всем пленным гарантируем жизнь, даже, - он чуть поморщился брезгливо, - даже жидам и комиссарам...
- Товарищ комиссар, - тихо попросил Семейкин, - разрешите, я ему вмажу?..
Не смотря на то, что говорил он очень тихо, усатый расслышал. Он презрительно взглянул на десантника, потом перевел взгляд на Мехлиса.
- Объясните вашему троглодиту, что такое парламентер, - гордо произнес он. - От взбесившихся хамов трудно ожидать ведения войны по правилам цивилизованных людей, но...
- Объясню, - спокойно ответил Лев Захарович. - Можете не сомневаться. А заодно, - он слегка улыбнулся, - объясню ему, что такое недобитая белая сволочь. У вас все?
Легионер побагровел, но сдержался и ответил:
- Испанское командование дает вам один час на размышление. Доведите до сведения ваших людей наши предложения. Честь имею!
- Где? - поинтересовался Мехлис с невинным видом. - И раз имеете - почему не пользуетесь?
В ответ раздалась матерная брань...
-...Вот, товарищи, и все, что предлагают нам фашисты, - Лев Захарович обвел взглядом окруживших его бойцов. - Что скажете? Примем предложение? Что будем им отвечать?
- А хер им в глотку не предложить? - спросил кто-то.
В толпе красноармейцев раздались смешки. Мехлис нахмурился:
- Кто это сказал?
- Ну, я, товарищ корпусной комиссар, - вперед протолкнулся Веня Каплер. - Могу и еще раз повторить: хер им в глотку, а не сдаваться!
Мехлис подумал, а затем широко улыбнулся:
- Кто-нибудь не согласен с мнением товарища Каплера?
Бойцы словно взорвались! Они орали, свистели, улюлюкали, почище немногочисленных басков, которым еще только переводили Венины слова. Сквозь шум и гам прорезался могучий бас Домбровского:
- А глубоко, товарищ Каплер?
- Что "глубоко"? - опешил Веня.
- Хер в глотку, глубоко?
Каплер не успел ответить, как вмешался Киреев:
- Чтобы из жопы вылез, товарищ старший лейтенант!..
Лев Захарович смотрел на своих бойцов, и в груди у него растекалось какое-то удивительное, сладкое чувство, словно у отца, смотрящего на подросших, окрепших сыновей. Красноармейцы, которым скоро предстояло пойти в атаку, у которых кончилась еда и были на исходе патроны, веселились! Забыв о смерти, они хохотали, корчились от смеха, хлопали друг друга по плечам и спинам - словом, вели себя словно расшалившиеся дети. Мехлис незаметно смахнул слезинку:
- Товарищи! Товарищи...
Шум стих словно по мановению волшебной палочки. Теперь все смотрели на комиссара...
- Товарищи! Родные мои... - голос Льва Захаровича предательски дрогнул. - Спасибо вам, дорогие мои... От всего сердца, от всего нашего Союза, от товарища Сталина - спасибо вам, ребята...
...Через час со стороны легионеров снова раздался сигнал к переговорам. Мехлис поискал глазами горниста, но тут...
Горнист, последний уцелевший из оркестра второго стрелкового полка поднес к губам сияющий медью корнет и в тишине раздались первые такты "Интернационала". Он стоял, над залегшими перед броском десантниками, стрелками, ополченцами, стоял гордо и прямо, выдувая бессмертное "Вставай, проклятьем заклейменный..."
- Весь мир голодный и рабов! - подхватил вдруг широкоплечий невысокий стрелок и встал с винтовкой наперевес.
Он чуть помедлил и внезапно шагнул вперед...
- Кипит наш разум... - легко, прыжком поднялся Домбровский и тоже шагнул вперед, сжимая в руках ППД.
- Возмущенный... - завопил старшина Политов, вскакивая вслед за своим командиром.
- И в смертный бой вести готов! - Мехлис зашагал вместе с бойцами, туда - к позициям легионеров.
- Это есть наш последний... - рычал мехвод Киреев, налегая на рычаги.
- И решительный бой! - орали на два голоса Ястребов и Каплер, мотаясь в башне.
- Con " Internationale"... - рявкнул могучий баск, торопясь за танком.
- Воспрянет род людской! - гаркнул Эпштейн, потрясая винтовкой.
С той стороны ударили было пулеметы, ожила пушка, но танк, расстреливая последние снаряды, заставил их замолчать. Горнист лежал в луже крови, последним усилием прижимая к груди иссеченную осколками медь, но над полем, не умолкая, гремело:
Никто не даст нам избавленья Ни бог, ни царь и ни герой! Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой!
С той стороны вдруг тоже поднялись цепи. Легионеры не выдержали ожидания и сами рванулись в атаку.
Это есть наш последний И решительный бой! С "Инернационалом" Воспрянет род людской!
Красноармейцы и баски рычали и хрипели грозные слова Эжена Потье, и последний БТ-5 будто аккомпанировал им лязгом траков и ревом мотора.
Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем...
Мехлис прищелкнул к маузеру колодку и приготовился стрелять. И в этот момент:
Смело мы в бой пойдем За Русь Святую! И как один умрем За дорогую!
Набранные в легион русские белоэмигранты решили внести свои пять копеек в общее веселье. Сомкнувшись плечом к плечу, выставив вперед маузеровские винтовки с примкнутыми клинковыми штыками, они шагали, точно на параде. Словно бы ожили кадры кинофильма "Чапаев" и вновь на красные позиции маршируют капелевцы...
Смело мы в бой пойдем За Власть Советов! И как один умрем В борьбе за это!
заорал кто-то над самым ухом Льва Захаровича. Мехлис невольно оглянулся: это был красноармеец Бабаяров, комсомолец-хлопкороб из Узбекистана. Нещадно коверкая слова, он даже не пел, а выкрикивал:
Рвутся снаряды, Трещат пулеметы. Врагу не сдаются Красные роты.
Песню подхватили, и тут же заглушили нескольких бывших белогвардейцев. Теперь над полем неслось и катилось:
Вот показались Белые цепи, С ними мы будем Биться до смерти!
Уже никто не шагал: друг на друга бежали две неуправляемые человеческие массы. Нет! Не человеческие! Навстречу друг другу мчались две звериные стаи, ибо ни в ком уже не было ничего человеческого. Мехлис выстрелил в набегавшего на него легионера - тот мгновенно упал, словно у него из-под ног выдернули землю. Рядом кто-то взревел, заматерился, и под ноги Льву Захаровичу рухнул, обливаясь кровью из разорванного штыком горла, еще один легионер. Началась всеобщая свалка, в которой изредка хлопали выстрелы, но больше было работы штыку-молодцу...
...Андрюша Буровский не служил в армии. Не считал нужным и всегда немного презирал "сапогов". Профессорский сынок, он был вывезен родителями из России тогда, когда его ровесники-гимназисты примеряли на себя юнкерские шинели, учились брать прицел и ходить в штыки. А Андрюша доучивался в это время в прекрасной Франции, не забывая, правда, на все лады проклинать при этом взбунтовавшихся хамов, отобравших у профессорской семьи... Да какая разница, что именно отобрали?! Хамы, и весь сказ!..
