Игорь Осипов - Лешие не умирают

– Дня два. Там старенький «ЛАЗ» вполне пригоден. Говорит, со временем можно и движок перебрать – будет бегать, а сейчас только ходовую подмазать, и все, а вот с «мерсом» придется повозиться. Еле дотащили. Боялись, что развалится по дороге. Но Михалыч божится, что в два дня уложится. – Латышев развел руки, мол, за что купил, за то и продаю.

– Посмотрим… А теперь не менее важное – как сходили? – Эта фраза была обращена к Даниле, но тот или опять задремал, или собирался с мыслями, с чего начать, так что ответил не сразу.

– Мост есть… Цел… Зарос слегка, но вполне проходим, – сталкер замолчал, словно сомневаясь, говорить или нет. – Мы, правда, на него не выходили…

– А чего так?

– Да и так торчали на открытой местности больше часа, как прыщ на известном месте. Чудо, что на нас никто не вылез. Вот и ушли, чтобы дальше судьбу не искушать. Ну, и что-то не то с ним.

– В смысле?

– Без смысла. Мост как мост, хоть танк выдержит. А вот взойти на него мне почему-то не хотелось. – Данила пожал плечами, как бы подтверждая этим жестом свои ощущения, на которые слов у него явно не хватало.

Сенатор долго внимательно смотрел на Данилу, пытаясь разобраться, что там мог почувствовать старый следопыт, но потом хлопнул по столу ладонью.

– Ладно, ребят, идите отдыхать. Хорошо поработали. Нам два дня на сбор группы и разработку маршрута, так что давайте завтра ко мне со своими предложениями, кого хотите видеть в группе. А нам еще с Духовщиной связаться надо… порадовать людей, что приедем. – Еремин поднялся первым, показывая, что разговор закончен.

Максимыч провалился в сон. Дом окутал его заботой и уютом, убаюкивая теплом, звуками житейской возни матери на кухне, тихим монотонным голосом отца, который рассказывал очередные новости. Последнее, что он еще слышал, – это как мама возмущалась, что сын шляется целый день голодный по поверхности, и она сейчас что-нибудь быстренько придумает. Он сел рядом с отцом, откинувшись на спинку старенького дивана, честно собираясь дождаться этого «чего-нибудь». Накопившаяся за день усталость тут же взяла в плен, спеленав по рукам и ногам, положила пудовые гири на веки. Он даже не понял, как очутился в своей кровати, и заботливые руки матери укрыли его колючим, но таким желанным одеялом. Провалился в омут Морфея – без сновидений, какой-то предварительной дремы. Чик – и выключили сознание.

Чик – и включили.

Утро. Черт его знает – утро ли? Свет в коридоре горит. Ночью его приглушают, оставляя только дежурные лампы. Значит, уже день.

– Кто сказал, что Бог снов ласков? Влепил, как дубиной по башке, да так, что она гудит до сих пор. Гудит и урчит. – Максимыч потянулся.

Из коридора аппетитно потянуло котлетами и снова заурчало. «Слава богу, это в животе, а не в голове. Неудивительно, я же ел последний раз больше суток назад». Максим сел на кровати, свесив босые ноги на холодный кафельный пол, и еще раз потянулся. В темную комнату заглянуло лицо матери, обрамленное светлыми волосами, светящимися в свете электрической лампочки, как нимб.

– Проснулся? Вставай, соня, уже второй раз котлеты разогреваю, – мать улыбнулась и исчезла за дверью.

«Хорошо дома! Почему-то эта мысль приходит в голову только после тяжелого рейда, и хватает ее ровно на день. Да какой там на день – уже к обеду буду метаться по бункеру, ища повод, чтобы выйти на поверхность».

Котлеты удались. Максим, честно, и не знал, что мама делала плохо. Если она бралась за дело – сделано оно было на все сто, а может, даже и на двести. Причем независимо от того, котлеты это или сложная операция. Прямо посреди завтрака, а скорее, судя по стрелкам на часах, обеда, когда Максим с сомнением приглядывался к четвертой котлете, в комнату заглянул Латышев. Он бесцеремонно уселся рядом с другом, заглянув в его тарелку.

– Котлетки? Не будешь?… А я поем. Пока ты тут дрыхнешь, я, как заведенный, по всему Измерителю ношусь, – он подвинул тарелку к себе, отобрал у Максима из рук вилку и запихнул котлету к себе в рот целиком. – Ты жнаешь… блин, горящая, – он прожевал котлету и помахал рукой на обожженный язык. – Еремин с Васильевым группу формируют. Ты да я, Торгачев нам в начальники экспедиции, ему в помощь двух-трех пулеметчиков – еще не решили, Васильев пулемета еще одного жмотится – двух водил, ну и медика.

– А чё так мало?

– Народу много назад везти надо, поэтому загрузка по минимуму.

– Не хватит. Надо еще хотя бы парочку: Молодого взять, ну и Данилу.

– Данилу не пустят, я уже предлагал. Он большой, да и дома оставить надо же кого-то. Но Молодого можно выторговать, – Саныч с тоской посмотрел на еду, стоящую на краю стола. – Слушай, дай мне еще котлетку? Голодный, как волколак, а Маринка, мать твоя, такие вкусняшки делает, что можно вместе с вилкой проглотить.

– Бери, конечно, – Максимыч подвинул сковородку ближе к другу. – А медиком кто? Тетя Надя, вроде, уже немолода, да и на поверхности не была ни разу. Неужто батя мой собрался?

– А вот тут смешно. Да, он хотел, но Еремин сказал: негоже, чтобы Сенатор в полевого санитара переквалифицировался. Тогда Максим рекомендовал… – Латышев запихнул себе в рот очередную котлету и многозначительно замолк, пережевывая.

– Да не томи уже…

– Да что тут непонятного – Алинку твою! Сказал, что ручается за нее. А она, как услышала, что ты в группе, так чуть опять из «комбеза» не выскочила – когда, говорит, поедем? Готова хоть прямо сейчас.

– Кто?!! – Максим замер, переваривая информацию. – Они что там, с ума сошли? Она ж безбашенная!

– Не, тут ты не прав. После той экскурсии на поверхность подуспокоилась чуток девка.

– Именно, что чуток!

Саныч усмехнулся.

– Не наговаривай на девчонку. Нормально ее поверхность подрихтовала. Мозг вывихнутый вправила – и на место поставила. Делом, видишь, занялась. Поняла, что амурные дела – это совсем не главное. Да и то, что наверху творится, она посмотрела и, думаю, теперь дуром не полезет туда, куда не следует. Слыхал: за битого двух небитых дают, – он отодвинул пустую тарелку. – Да и кого тогда, если не ее – мать твою или отца?

– Я с ней поговорю… Если из-за меня… чтобы и не думала.

– Спустись на землю. Конечно, из-за тебя, как же иначе. Но не только. Частично, так сказать. – Латышев поднялся. – Ладно, ты тут разбирайся со своими бабами, а я пошел Молодого выторговывать. А то действительно маловато как-то – будем метаться по всему автобусу.

Максим проводил взглядом скрывшегося за дверью друга. Слова его заставили задуматься. А действительно – чего он хочет? И важно ли то, чего он хочет? Он хочет быть с Ириной, а она против. Зато Алина хочет быть с ним, против чего уже он сам. Вот такая «мертвая петля», и как из нее выбраться, Максим не знал. А впрочем, что врать-то себе – знал. Способ был один: разрубить этот узел, потому что, распутывая его, запутаешь еще больше.