Мастиф - Елизавета Огнелис
— Пойду за картошкой, — наконец пробурчал Александр. — Сварилась, наверно…
После обильного возлияния и плотной закуски бывших «невольников» разморило, они перестали даже разговаривать, только лениво переругивались, сморкались на пол, выбирали себе место для ночевки. Саша, поняв, что его лакомство в немытых «мундирах» уже никому не нужно, поставил кастрюлю на нижнюю полку «Смоленска», закрыл дверцу — словно клыками лязгнул, и сказал:
— Слушать меня. Если я говорю: «пейте» — можете пить. Говорю: «не жрать», а потом нахожу в умат пьяного — пускаю ему пулю в лоб. Говорю один раз и больше предупреждать не буду. Если мне что-то не понравится — сворачиваю башку без объяснений. Они дуракам не нужны. Усекли?
— Усекли, — ответил за всех Алексей.
— Всем спать, — негромко произнес Александр. — Завтра оружие получите. Завтра тяжелый день.
Оставив «псов», Александр снова пошел на первый этаж. Надо было предупредить Наиля, иначе тот с пьяных глаз может что угодно подумать. Не хватало вместо одного еще двенадцать хоронить. Что мы — похоронная команда? Это сверхчеловекам хорошо — подумал, и нет трупа, одна земля голая. Волшебнико — мутанты подземно-бытовые.
— Где Наиль? — спросил он второй раз за этот вечер. Непонятные разговоры утихли, прекратилась возня и звяканье, лишь свечи потрескивают.
— Что делаете? — строго спросил Саша.
— Патроны, — ответил за всех Тимур.
— Где Наиль?
Из-за стола поднялся Равиль. В правой руке он держал клещи.
— Саш, не шуми. Здесь Наиль. У Женьки сидит. Заперлись. Я стучался час назад — не открывают, разговаривают, по-моему, — Равиль пощелкал клещами и улыбнулся — широко, открыто, обнажив безупречные белые зубы, хищно сверкнувшие в неровном свете.
— Ладно, — медленно произнес Саша. — У Женьки, значит.
Ни для кого не было секретом, что татарчонку нравится жена Андрея Павина. Бывшая жена — поправил себя Саша. Бывшая жена бывшего Андрея. Расхотелось бежать и матерится, может быть — вытаскивать обоих из постели, бить морду, разругаться вдрызг около кухни, где на столе лежит давно окоченевшее тело. Ни к чему это, да и незачем, жизнь расставила все на свои места. Жизнь, но не смерть — еще раз напомнил себе Александр. Смерть бесполезна, она не стоит внимания, она не может быть священна и уважаема только по определению, по самой сути. Так пусть два человека станут счастливы хотя бы в этой жизни, ведь это так просто — прийти и найти утешение друг в друге, без всяких предисловий, без глупых слов, без стеснения, и не надо унижаться. Мертвые не понимают унижения, «сраму не имут». А вот как быть живым?
Александр медленно поднимался по лестнице. Как теперь быть ему? Что говорить и что, в конце концов, думать?
Нечего тут думать. Наташа его жена, они одна семья, одно целое, нерушимое, неделимое на свое и чужое. Да и какое может быть чужое? Это же ребенок от его жены, от Наташи, одна кровь. Значит это и Сашин ребенок. Все, баста, никаких сомнений, никакой неприязни, неужели он позволит какому-то сверхчеловеку встать между ними? Наоборот, это даже вызов, это проверка на прочность, на человечность, в конце концов. Ну что же, посмотрим какой из него отец…
Тихо лязгнул замок, Саша снял сапоги и прошел в зал. Наташе все еще было плохо, она тяжело дышала, нервно сглатывала тягучую слюну. Странно, неужели Он не хочет облегчить её страдания?
— Котенок, все хорошо, — шепотом сказал Александр и почувствовал, что Наташа от его ласкового голоса сжалась под одеялом.
— Ну, не надо, я же все понимаю, — сказал он еще тише. — Мы назовем его Иваном.
— Откуда ты знаешь? — спросила она после долгого молчания.
— Я чувствую, — просто ответил Саша. — Я же знаю. Ты сама сто раз говорила, что тошнота… и голова кружится… Не бойся, я не дам тебя и нашего ребенка в обиду.
Она затаилась, а Саша вдруг ясно понял, что это будет их ребенок, не чей-то чужой, не подкидыш, не выкидыш, и они будут вместе бороться за жизнь и жить друг для друга, быть может — ругаться, может быть терпеть лишения, а может — купаться в роскоши. Ведь это шанс, индульгенция, прощение, насмешка — называй как хочешь, — с яростью думал Саша. Да только он не животное, у него есть свой разум, своя голова на плечах и жить он будет только по-своему, без навязанной морали, без насмешливых шепотков за спиной, потому что каждый будет знать, что за любое слово можно и нужно ответить. Маленький человечек, может быть даже не плод, а только клетки — четыре, или восемь — уже наделенные чудовищной силой, — он то в чем виноват?
— Я же видел. Он приходил к тебе, потом ты видела сон, так и не рассказала, хотя всегда рассказываешь. Он завладел тобой или ты сама — мне все равно. Что буду делать я — это мое дело. А ребенок наш. Видела, как он Шпака вылечил? Все будет хорошо…
— Саша, — прошептала Наташа. — Мне страшно, иди сюда…
И он залез к ней под одеяло, вдохнул знакомый и до ломоты в затылке желанный запах, гладил по волосам, по спине.
— Не бойся, — говорил он. — Не бойся. Я сильный. Уже сильный. Со мной нечего боятся. И никого не бойся. А надо — говори мне. Я теперь много могу, правда…
Дверь в зал тихо скрипнула.
— Мама, можно мне с вами? — тихонечко спросила с порога Люда.
— Нет, — шепотом ответила Наташа.
— Иди сюда, — сказал Александр.
Дочка послушала папу, прошлепала через комнату, забралась на высокую самодельную кровать, «лежбище», как называл его гордый Саша.
— Пап, а пап, ты куда сегодня ездил? — спросила Люда после того, как устроилась под одеялом, прижавшись к его спине, сопя под мышкой. Саша погладил длинные кудряшки.
— В город ездил. Там плохие дяди хотели сделать папе «очень плохо», — Александр секунду размышлял, но потом решил продолжить. Не
