Кит Ломер - Земная кровь
Сидис повернул к нему свое татуированное лицо.
— Что это значит, босс? А как же ты…
— Я вас прикрою, — сказал Роун. — Подожду минут десять, а потом двинусь за вами…
Сидис повернул было назад, но Роун жестом остановил его.
— Если выберетесь, подождите меня минут денсять. Может, они войдут не в эту дверь… Снизу орал Аскор:
— Хэй, в чем дело? Что там говорит нэп?
— Заткнись и двигай вперед. Если удастся уднрать, то вернитесь за мной и вытащите меня отнсюда…
— Мы без тебя не пойдем, нэп, ты сам знанешь…
— Они меня не убьют, — уверенно произнес Роун. — Я чистого происхождения, забыл? А вот вас двоих они спалят, только так…
— Мы зашли слишком далеко и…
— Вы вообще когда-нибудь слышали о диснциплине? — хрипло прошипел Роун. — Это наш единственный шанс. Я вам приказываю! Вы когнда-нибудь научитесь выполнять приказы без пренпирательств?
— Ну, если ты так хочешь, кэп, — Сидис винновато смотрел на Роуна. — Но мы вернемся. Понстарайся остаться в живых, кэп.
— Обязательно постараюсь, можешь не сомненваться. Ну, давай, двигай отсюда!
Когда они ушли, Роун опустил люк на место и повернулся лицом к двери.
Капитан Тришинист сидел за адмиральским столом в кабинете Старбеда.
— Ради чего, — кисло повторял он, — торчать семьдесят два часа в шахте для откачки нечинстот, без еды, питья и каждую секунду ждать, что вот-вот ворвутся мои люди. Зачем? Ты же понимал, что тебя все равно схватят.
Роун моргал, стараясь разогнать туман перед глазами. Голова болела, в горло словно сыпанули песка.
— И все это только ради паршивых животнных? — Глаза капитана блеснули. — Какую власть они имели над тобой?
— Они ушли? — спросил Роун севшим от уснталости голосом.
— Ты — дурак, — зло сплюнул Тришинист. — Но можешь мне поверить — ты у меня заговоришь!
— Даю голову на отсечение, они удрали, — воскликнул Роун, думая о своем. — Такие, как ты, их не остановят.
— Ты думаешь, тебе удастся взбесить мення? — Капитан самодовольно ухмыльнулся. — Действительно, умно придумано.
— А от твоей хитрости за версту воняет, — бросил Роун. — Но ты не посмеешь меня троннуть — ты же трус. Ты способен выпустить кишнки собственной бабушке или спалить своих детиншек, но настоящего землянина убить тебе духу не хватит.
— Не распускай язык, шпион, — зло прошинпел Тришинист.
Роун громко расхохотался.
— Ты — ничтожный полукровка, полный ненпомерных амбиций, и ты смешон. Даже нерастонропные гуки сумели обвести тебя…
Тришинист вскочил, трясясь от гнева.
— Твои гнусные отродья сдохли в нечеловеченских агониях! Через час после вашего побега они уже были у меня в руках!
— Ты лжешь, — спокойно сказал Роун. Тришинист в ярости брызгал слюной.
— Сдохли! — завизжал он. — Я схватил их и содрал с них шкуру, живьем…
— Ну что ж, покажи, — спокойно предложил Роун. — Покажи мне их тела.
— Ничего я тебе не покажу! Раб! Предатель! Шпион! Что я должен тебе доказывать?! Роун рассмеялся ему в лицо.
— Молодец Аскор. Я знал, что он пробьется. Надеюсь, он угнал одну из твоих шлюпок.
— Убрать его! — заорал Тришинист. — Бросить в яму! Пусть там сгниет!
Охранник, державший веревочную петлю, нанкинутую на шею Роуна, резко дернул верёвку, Роун едва не упал.
— А когда будешь готов раскрыть мне свои секреты, попроси, только как следует попроси, и, может быть, слышишь, может быть я найду время выслушать тебя!
Пока Роуна выводили из комнаты, Тришиннист посылал ему вслед проклятия. Затем Роуна потащили куда-то на веревке, через мощеный дворик, а потом дальше, по сухим затверделым кочкам. Ночной воздух холодил кожу. Звезды на небе мерцали сквозь туман. Роун споткнулся, еднва не шлепнувшись; веревка угрожающе натянунлась. Его потащили дальше.
Наконец охранник остановился и грубо тряхннул Роуна.
— Эй ты, не спи на ходу. Хватай веревку, если не хочешь оказаться подвешенным!
Он накинул петлю Роуну на руки. Роун не успел опомниться, как почувствовал толчок в спину и осознал, что земля уходит из-под его ног. Роун оказался в каком-то черном провале, с едва не вывернутыми руками. Он чувствовал, что его опускают. Веревка, шурша, натянулась в его руках; над головой все уменьшался и уменьшался круг синего ночного неба. А он опунскался все ниже, ниже и ниже…
Удар о землю ногами свалил его прямо в грязь, тут же послышался свист, и веревка упала рядом. Грубый мужской голос сверху протрубил:
— Может, Тришинист и не станет убивать тенбя, парень, но ты тут и сам сдохнешь!
Сначала Роун все время испытывал чувство голода и жажду. Он пробовал жевать веревку и лизал воду, постоянно сочащуюся из стен грязнной ямы. Однако сдаваться он не собирался. Не раз он пытался вскарабкаться по скользким стеннам, обдирая на руках кожу и ногти. Однажды ему даже удалось одолеть несколько футов, но в тот момент кто-то сверху направил на него свет фонарика. От неожиданности Роун свалился вниз и долго лежал, не шелохнувшись, под аккомпаннемент издевательского смеха, эхом гулявшего по грязной яме.
Как-то вечером охранник бросил ему кусок хлеба, а потом что-то еще. Это что-то было живое и щетинистое, оно цапнуло Роуна за палец и отскочило в сторону. Тем не менее он все-таки успел ударить движущееся существо. Оно было не больше человеческой ступни, это и все, что удалось разглядеть в темноте.
Роун невольно вскрикнул от боли и почувстнвовал кровь на руке. Он прислонился спиной к холодной, вязкой стене, которая комками грязи налипала на его лохмотья. Нащупав хлеб, он стал жадно его глотать, осмысливая свое положенние. Роун уже и не думал мечтать о ванне, как перестал испытывать и постоянное чувство голонда. Он просто наблюдал за красными, горящими в темноте глазами крысы и вслушивался в скренжет ее когтей. Зверек неутомимо прыгал на стенну, неизменно шлепаясь обратно в грязь; потом принялся метаться по яме и проскочил по коленням Роуна. Но вконец измучившись, он останонвился рядом с Роуном, страшно хрипя, громко и надрывно, как насмерть загнанный человек, понтом понемногу успокоился. А Роун продолжал за ним наблюдать, вспомнив, что перед ним небензобидная крыса и что ее надо непременно принкончить… Только не сейчас, а потом, когда ненмного схлынет боль…
Роун очнулся и вздрогнул. Крыса подбиралась к его ноге, как видно, намереваясь на него нанпасть. Ругнувшись, он пнул это наглое существо. Оно отскочило на несколько футов и притихло в предвкушении скорой добычи.
Роун нащупал порез на ноге и текущую кровь. Укус на руке пульсировал пылающей болью. Роун почувствовал, что его лихорадит и сильно кружится голова, дотронулся до лба — он был сухой и горячий. Невероятным усилием воли он заставил себя выкинуть из головы все мысли, кроме одной-единственной — он должен выжить! Его совсем не прельщала участь быть заживо съеденным либо погребенным в этой вонючей яме. Чего бы это ему ни стоило, но он убежит и донберется до Земли! Пусть не сейчас, но это непренменно когда-нибудь свершится!
— Ты еще жив, парень? — разбудил его голос, и Роун в страхе открыл глаза. Он увидел наверху силуэт человека, вырисовывающийся на фоне темного неба.
— Да, черт побери, и я еще жив, и крыса тоже. Так что удвой рацион. Старый охранник рассмеялся.
— Такого приказа не было.
Кусок хлеба ударился о стену, отлетев в стонрону. Крыса молнией метнулась к нему. Роун с трудом поднялся, стянув тяжелый металличенский ремень и завязав брюки узлом, чтоб не спандали. Они теперь то и дело сваливались с острых, словно ножи, бедер.
Каждое движение рождало тошноту, комом подступавшую к горлу. Силы окончательно понкидали его.
Держа ремень за один конец, Роун двинулся на крысу и, подойдя почти вплотную, навалился на нее всем телом. Ему удалось схватить ее в тот момент, когда, казалось, она уже выскользнула из-под него. Колотясь в жидкой грязи, крыса занвизжала, пронзительно и отчаянно, как женщинна, и в воздухе повисло зловоние страха.
Но тут Роун почувствовал, как колени его разъезжаются. Он хлопнулся лицом в грязь, одннако это не помешало ему со звериным удовольнствием ощущать предсмертные конвульсии животнного. И даже когда крыса замерла, он, все еще до конца не веря в это, сдавил пальцы на ее горле. Изнурительный голод и слабость постепенно, день за днем, убивали его. Он знал это, но не хотел смириться. Он содрал шкуру с грызуна остнрой пряжкой ремня и накинулся на еще теплое, вонючее мясо.
Лихорадка отступила только через три дня. Роун пытался восстановить силы, насколько было можно, двигаясь по дну ямы и делая элементарнные физические упражнения. Труднее оказалось тренировать сознание. Иногда день пролетал нензаметно, как одна минута, а вот ночь тянулась до бесконечности. Разнообразие вносил лишь дождь, когда вода поднималась до колен, плохо впитываясь в размокшую жижу. Время тянулось монотонно и долго… Но вот наступил день, когда не пришел старик с хлебом. Роуну ничего не оснтавалось делать, как ждать. Ждать вопреки всенму. Звезды на небе появлялись и исчезали, снова появлялись, а к Роуну никто не приходил. И ему стало казаться, что он давно уже умер и именно такой должна быть смерть — бесконечная боль, ожидание, а весь мир — всего-то маленькая яма и крохотный круг недосягаемого неба над головой.
