Юрий Брайдер - Дисбат
— А как ты здесь оказался? — осторожно, боясь вспугнуть паренька, поинтересовался Синяков.
— Это уже совсем другая история. — Леха опять приложился к кружке. — Тебе ее знать не положено. Я хоть и дезертир, но не предатель. А что, если ты какую-нибудь лажу нашим ребятам готовишь! Потому и выведываешь всякие подробности. Уязвимые места ищешь.
— Дурья башка! — подал голос Шишига. — Тебе говорят — человек он! Сына своего разыскивает. Тот вроде тоже где-то здесь должен быть.
— Врете вы все, бесы поганые! — Леха уже порядочно окосел, да и сколько надо было такому заморышу. — Как его фамилия? В какой он роте?
— Синяков Дмитрий.
— Не знаю такого! — категорически заявил Леха.
— Его только три дня назад осудили.
— Тем более не знаю. Я уже две недели как в бегах.
— А капитана знаешь? Здоровый такой. Дарием зовут, — Синяков попытался зайти с другого конца. — Он еще на мотоцикле ездит.
— Кто же его не знает! Командир наш. Кличка — Архангел.
— Почему?
— А потому что он здесь вроде Михаила Архангела. Породу вашу поганую хочет под корень извести. Бесы его как огня боятся. Ох, силен мужик! Натуральный колдун! Как начнет всякую нечисть заклинать — мороз по коже!
— Между прочим, он свою колдовскую силу не только на бесов, но и на вас тратит. Ты хоть об этом знаешь?
— Он и не скрывает. На нас всех заклятие положено. Мы бы и хотели в нормальный мир вернуться, да не можем. А что ему прикажешь делать? Должность такая. То, что Архангел сволочь, я не отрицаю. Но видел бы ты его в деле! Орел, а не мужик! Спуска бесам не дает. И своего в беде никогда не бросит. Хотя если поперек его воли пойдешь — в порошок сотрет.
— Почему же ты от такого славного командира сбежал?
— Потому и сбежал, что однажды поперек его воли попер. — Леха демонстративно перевернул пустую кружку кверху дном. — Да я об этом и не жалею ничуть. Что у нас там за жизнь была! Жрали холодную кашу с сухарями. Спали прямо на земле, да и то не вволю. Каждый день жизнью рисковали. Осточертело все. Да и тяга у меня к побегам осталась. Дай, думаю, к бесам переметнусь. Авось не съедят…
— И не съели? — спросил Шишига с какой-то странной интонацией.
— Вот ты о чем… — горько усмехнулся Леха. — Нет, живой пока. Сам видишь. Скитаюсь по разным забегаловкам. Многие меня уже за своего принимают. Если ты и в самом деле человек — присоединяйся. — Это уже относилось к Синякову.
— Сказано тебе было — он сына ищет! — повысил голос Шишига.
— Не надо на него кричать, — вступился за Леху Синяков. — Смотри, он и так еле живой.
— Сам виноват! — отрезал Шишига. — Знал, на что идет.
— Кто виноват? Я? — Леха, уже почти лежавший грудью на столике, резко выпрямился. — Вурдалаки проклятые! За сладкую ягодку меня здесь держите? Да еще подбиваете дорогу в наше расположение показать! Думаешь, я не понимаю, для чего этот разговор затеяли? — он гневно уставился на Синякова. — Сыночек, видите ли, у него пропал! И я за кружку бормотухи должен объяснить, где его искать! Выложить все подробности! А вокруг сто ушей! Даже вон та падла мордатая нас внимательно слушает! — Леха указал рукой на привратника.
Хотя от амбала в ливрее их отделяло чуть ли не десять столиков, за которыми громко гомонила нетрезвая публика, тот на слова Лехи отреагировал незамедлительно.
— Опять выступаешь, сморчок? — зловеще осведомился привратник, направляясь в их сторону.
— Молчу, молчу… — Леха втянул голову в плечи, словно черепаха, заметившая приближающегося шакала.
— Выметайся отсюда! И вы оба тоже! — Его указательный палец, на котором вместо ногтя имелся устрашающего вида кривой коготь, ткнул сначала в Шишигу, а потом в Синякова. — Только рассчитаться не забудьте!
— Один момент! — Шишига торопливо полез себе за пазуху.
— Не суйся! — рявкнул привратник. — Уж если в вашу компанию человек затесался, пусть он и рассчитывается.
И тут до Синякова дошло, что слова эти касаются вовсе не дезертира Лехи, уже торопливо пробирающегося к выходу, а лично его самого.
Шум в пивной стал быстро стихать, как это бывает в театре, когда поднимается занавес. Все сидевшие поблизости пялились на их столик. Еще оставалось неясным, какое именно представление здесь сейчас разыграется — трагедия или фарс, — но главным действующим лицом в нем (наряду с привратником, конечно), предстояло быть Синякову.
— А в чем, собственно, дело? — Он снизу вверх глянул на своего визави.
— Ты дурачка не валяй. Сам ведь знаешь, чем для нас человек интересен.
По бесстыдно-откровенному тону привратника Синяков сразу понял, что вляпался в очень даже скверную историю.
Никаких денег у него с собой не было (да и не о деньгах тут вовсе шла речь), а из оружия имелась только одна волшебная иголка. Уж если она в свое время вывела из строя такого опасного противника, как Дарий, то и против чересчур распоясавшегося беса должна помочь.
Стараясь не выдавать себя ни единым резким движением, Синяков осторожно сунул руку в карман, однако там уже шарила лапа привратника. Была она хотя и тяжелой, но какой-то мягкой, рыхлой, словно вылепленной из теста.
Синяков знал немало приемов, проводящихся на кисть руки либо на пальцы, но в их короткой вялой борьбе верх одержал привратник, и причина тут крылась не в силе беса, а в слабости человека.
Синяков, еще минуту назад вполне здоровый и энергичный, вдруг почувствовал расслабляющую дурноту, словно не пива перед этим выпил, а какого-то парализующего зелья. Не было сил ни шевельнуться, ни даже открыть рот.
— Вот это, оказывается, что такое! — Привратник со всех сторон рассматривал изъятую у Синякова иголку. — Вещь, конечно, завидная, да только здесь от нее никакого проку нет. Она в мире людей делалась и только там силу имеет.
Эта печальная весть еще не дошла до сознания Синякова (в данный момент сильно затуманенного), а привратник уже вложил иголку обратно в его беспомощную ладонь:
— Забирай назад, нам чужого не надо. — При этом он, словно невзначай, полоснул своим когтем, острым, как бритвенное лезвие, по запястью Синякова.
Кровь потекла тоненькой, неверной, болезненной струйкой, словно моча при аденоме простаты, и привратник ловко подставил под нее пустую кружку.
— Ты пальцами, пальцами шевели! — говорил он, низко склонившись над Синяковым. — И, главное, ничего не бойся. Подохнуть мы тебе не дадим. Вы ведь своих дойных коров тоже не режете.
«Вот это называется влип, — мысли в голове Синякова ворочались туго, словно шестеренки в изрядно заржавевшем механизме, — засунут меня сейчас в какой-нибудь чулан и постепенно выпьют всю кровь по капельке. Начхать бесам на это пиво. Им совсем другого напитка хочется…»
Не дождавшись, пока кружка наполнится до краев, привратник зажал рану пальцем и принялся шумно лакать кровь. Публика с нескрываемой завистью зашумела. Послышались реплики типа: «Куда тебе все одному, пиявка толстопузая!» и «Поделись, вахлак, с нами, а не то лопнешь!»
— Молчать, малахольные! — прикрикнул на них привратник. После выпитого глаза его сразу замаслились, а под носом нарисовались багровые усы. — Не про вас это угощение!
Затем случилось нечто такое, чего не ожидал никто из присутствующих, а уж привратник — тем более. Уходя, он, по-видимому, запер входную дверь на задвижку, потому что она вдруг с оглушительным грохотом слетела с петель. В пивную ворвалась весьма агрессивно настроенная толпа. Крайние столики были сметены в единый миг, а те, кто имел несчастье сидеть за ними, вдоволь отведали тумаков и затрещин.
Впрочем, побоище у дверей закончилось так же быстро, как и началось. Очистив подобающий плацдарм, вновь прибывшие почтительно расступились, пропуская вперед существо неопределенного пола, но невероятной телесной красоты. Это уж точно был бес — люди столь прекрасными просто не рождаются!
Шагая одновременно грациозно и мужественно, бес-красавец вышел на середину зала (всех, мимо кого он проследовал, неведомая сила отбросила прочь) и произнес звенящим от праведного гнева голосом:
— Что я вижу! В то время, как банды людей топчут ближайшие окрестности города, среди нас нашлись такие, кто честному служению предпочел бездумное веселье! Не разврат, не злые козни, не вредительство, что было бы объяснимо и даже простительно, а полнейшее безделье! Можно подумать, до вас не дошла весть об объявленной накануне немедленной и поголовной мобилизации!
Любители пива, уже приготовившиеся было к активной обороне, стали наперебой оправдываться.
Одни клялись, что заглянули в этот вертеп всего на минутку, чтобы в преддверии великой битвы выпить последнюю кружечку пива. Другие доказывали, что после сражений возле асфальтобетонного завода, у Каль-винского собора и на улице Клары Цеткин они признаны инвалидами. Третьи с пеной у рта утверждали, . что ни о какой мобилизации слыхом не слыхивали, поскольку накануне весь день спали, грезили, болели или вообще отсутствовали в городе.
