Чёрное лето - Антон Панарин
Её лицо расплывалось перед глазами, встревоженное, еще чуть-чуть и заплачет. Пытаюсь что-то сказать, но запас слов исчерпан, выдаю только невнятное мычание. Из темноты вышел Захар.
— О господин начальник. Доброго здравьица. Ох мать твою, ну ты и тяжеленный. А на вид щуплый. Зараза, если спину сорву, будешь мне больничный оплачивать. Что говоришь? Ага, и я рад тебя видеть. Фу, дыши в другую сторону пожалуйста.
Меня вытащили из уютного, хмельного барака и бросили на заднее сидение УАЗа. Машина зарычала, низкий утробный гул отдавался где-то в кишках. Машина тронулась. Я лежал у Нади на коленях, она гладила меня по голове. Ехали молча. За окном в рассветном мареве мелькали чёрные окна бетонных джунглей. На кочке тряхнуло, и тошнота моментально подступила к горлу. Я вскочил и открыл заднюю дверь чуть не вывалившись наружу. Рвота тугой струей расплескалась по асфальту. Прощайте галеты, по вам скучать я точно не буду. Когда спазм прекратился, Надя за пояс втащила меня обратно в салон. Я лег на колени и уснул.
Проснулся от того что меня бросили на диван. Захар смотрел на меня неодобрительно. Надя принесла тазик и поставила на пол рядом со мной.
— Захарка! Надька, вы мне так дороги! Я вас лю… буэээ.
Очередной спазм вывернул желудок наружу, с почином тебя тазик. Надя принесла с кухни банку молока.
— Пей сколько сможешь.
— Надюш, я не хочу молоко.
— Пей давай — сказал Захар и начал вливать в меня молоко.
Холодное, жирное, пахнет коровой.
— А пастеризованного не было?
Моей шутки никто не оценил, банка наклонилась и заставила меня глотать молоко, пил пока меня снова не стошнило. Надя укрыла одеялом, Захар попрощался и уехал.
— До завтра алкота.
— Да, да, я тебя тоже люблю, любитель женского белья.
— Захар, а о чем Макс говорит?
— Надь, ты посмотри на него? Он же невменяем, пусть проспится для начала. Всё пока.
Захар покраснел и выскочил на улицу. А Надя сидела со мной пол ночи, накладывала прохладные компрессы на лоб, пока я не пришел немного в себя.
— Максим, куда ты исчез? Я себе места не находила. Потом еще эти казни в юго-западном, взрывы в северном, я подумала, что ты погиб.
Надя отвернулась и шмыгнула носом.
— Я жив Надь. К сожалению жив.
— Дурак! Ты что такое говоришь?
Она заплакала и на душе так гадко снова стало. Захотелось опять в казарму, забыться в зловонном дыхании зеленого змея. Голова еще не прояснилась от суток пьянства, а комок уже подступил к горлу. Снова стало жаль тех, кто погиб по моей вине, жаль Надю, которая плачет из-за меня, стало жаль, что я существую. Какая-то ошибка природы. Еслиб меня не было, то всё это не произошло.
— Максим, расскажи, что случилось, почему ты так про себя говоришь?
— Да потому что я ничтожество! Кусок дерьма, из-за которого люди пачками отправляются на тот свет!
— Что ты? Я не понимаю. Расскажи, мы вместе сможем со всем справиться. Максим, не отталкивай меня, ты не один!
Она прильнула к моей груди и меня прорвало. Слёзы градом полились из глаз, говорил сбивчиво, периодически всхлипывая, а порой и вовсе срываясь на истеричный плач. В голове пульсировала мысль «Молчи! Молчи сука! Не говори ни чего!», но остановиться уже не мог. Выплеснул на Надю всё что произошло со мной за последнюю неделю, ничего не оставил себе. Пытки прапора, похищение Серёжки, неудавшаяся диверсия, убитые в подвале пацаны, четыреста девяносто висельников. Я договорил и потупил взгляд.
— Если ты меня прогонишь я пойму. Всего неделя, а я из айтишника превратился в убийцу.
— Ты пытал человека?
— Да. А знаешь, что самое страшное? Если бы я мог всё изменить, то я снова бы пытал его, а потом убил. Знаешь почему? Да потому что из-за этой мрази Пашка ногу потерял, потому что из-за него чуть ты не погибла, и Захар тоже! Единственное что я бы изменил, так это нашу вылазку в тыл врага. Я бы был аккуратнее, тысячу раз убедился бы что Крест точно там, а потом бы всё равно перебил этих сволочей. Единственное за что мне стыдно, это за мою неосмотрительность. Из-за моей глупости погибла куча невиновных, а я здесь, живой, почти здоровый. Да Надя! Да! Я пытал и убивал, и сделал бы это снова, лишь бы вы были в безопасности.
— Но, как же… Он же живой человек, у него же есть семья, родня.
— Надя, мне плевать! Да, я знаю, что у него есть жена, дети. Я всё это знаю, но это не отменяет того факта, что он на нашу территорию пропускал уголовников, из-за которых гибли наши люди, мои люди! Если будет нужно, я снова буду пытать и убивать. Ты не понимаешь, что значит стоять у операционной и думать выживешь ты или нет. Ты не понимаешь, что такое стоять и смотреть в глаза друга, который потерял ногу. Надеюсь, что ты этого никогда и не узнаешь.
— Макс, ты дурак. Ты правда полнейший дурак. Когда ты ушел, и я тебя не могла найти, я тебя мысленно уже похоронила. Всё я понимаю. Понимаю…
Слёзы градом покатились по щекам Нади, она отвернулась. Захотел обнять её, но почувствовал, что я грязный, нет не снаружи, внутри. Как будто если я обниму её, то своей внутренней гарью измажу, её белоснежную душу. Надя вышла из комнаты, внутри всё оборвалось. Она права, не стоит тратить время на меня, сможет найти себе кого получше, я кроме боли и страха ничего не смогу дать ей. Не успел я додумать, она вернулась.
— А знаешь? Я когда лежала на операционном столе, то у меня был только один страх. Я боялась, что не увижу тебя больше, не почувствую как ты касаешься меня, что мы больше не будем гулять по ночному городу, болтать о пустяках, о том что ты не угостишь меня кофе. Я не боялась смерти, мне было страшно потерять то, что мы с тобой начали создавать. Я понимаю почему ты сделал то, что сделал. А теперь ты пойми меня. Когда ты приходишь в крови, и ничего мне не рассказываешь, я за тебя так же боюсь, как ты боишься за меня, я так же просыпаюсь в холодном поту от кошмаров, в которых ты мертв. Не смей больше никогда, ни чего от меня скрывать!
— Не буду.
Простая открытость, а как будто камень упал с души. Груз ответственности никуда не ушел, но стало легче.
— Максим, ты
