Хисгальд. Смерть поселилась в моей голове (СИ) - Эндлер Жанель
Что-то нехорошее скреблось у меня внутри, когда я смотрел на этого человека, обходительного и образованного. И это «что-то» было оправдано.
Всего нескольких дней хватило страннику, чтобы выведать у моих друзей, что я рассказывал про голос в пещере. Вечером у нас в доме был гость. Он похвалил папину кузню и мамину стряпню. Вскользь выразив желание поговорить со мной. Под его пристальным взглядом я чувствовал себя словно жук, нанизываемый на соломинку. Скольких сил мне стоило всё отрицать. Говорить этому человеку, что мне почудилось, что от страха эхо показалось голосом. Он ухмыльнулся и протянул мне руку для пожатия. Край его куртки слез, и я увидел рваные шрамы вокруг его запястья. Это зрелище кольнуло сердце, но я пожал ладонь.
На следующий день он ушёл, со всеми распрощался и добродушно отказался от провода до окраины леса. Я помню, как выдохнул тогда. Будто руки, нагруженные камнями, отпустили свою ношу. Тревога уходила вместе с этим странником.
Близилась зима, и колючий ветер гнал тяжёлые тучи вдоль гор. Мы с ребятами реже гуляли из-за долгих дождей. Были последние дни перед снегом и последнее время, когда я мог смотреть на мир из узкого окна на чердаке.
Её хрупкую фигуру в ярко-голубом платьице я заметил сразу. Маленькая девочка мелькнула в двух домах от нашего и, свернув, скрылась из виду. Через пару дней я уловил её образ вновь, уже с другой стороны улицы. Поспешил поделился своими наблюдениями с родными. На что получил ожидаемый ответ — уже слишком холодно для летних платьев, может сквозь дождь мне почудилось.
С первым снегом в деревню пришла беда. Странная болезнь началась с кашля и рвоты. Затем усугублялась высокой температурой, бредом и гнойными высыпаниями. Моя мама — знахарка, пропадала днями, стараясь излечить деревенских. Возвращалась домой лишь сварить какое-то лекарство, взять новых трав и мазей.
Через неделю в каждом втором доме царила болезнь. Начались смерти. Первой ушла юная Эмма с её новорождённым сыном. Мама вернулась под утро понурая, с пустым взглядом.
— Я ничем не могу им помочь, — бормотала она и неутешно плакала на груди отца. Я помню, как горько мне стало от этого зрелища. Мамины слёзы капали и будто прожигали дыры на моём сердце. Лекарства не было, и смерть стала лишь вопросом времени. Осознать в десять лет, что конец может быть так близок и ужасен — сложное испытание. Страх, что болезнь унесёт всех родных, комом стоял в горле, душил, не давал мыслить, верить, надеяться.
В каком-то неуловимом стремлении я вышел тогда на пустые улицы деревни. Угнетённый своими думами, я почти дошёл до последних домов, как услышал тихую песенку. Совершенно незнакомый весёлый мотив. Стараясь определить, откуда доносится голос, я какое-то время плутал, пока не столкнулся с ней. На вид девочке было лет шесть. Кудрявые волосы растрёпаны, но заплетены в косичку. Чуть вытянутое лицо, раскосые голубые глаза. Таких детей я ещё не видел, но она была мила. Маленькие ручки девочки держали подвявшие красные цветы. Она помахала мне и направилась к ближайшему дому. Несколько секунд сомнение терзало меня, но любопытство заставило заглянуть за забор, чтобы опешить и пожалеть. Малышка раскладывала жухлые растения на пороге.
— Один цветок, чтобы отец занемог. Два цветка, чтобы мать умерла. Четыре цветочка для сына и дочки.
Под конец её голос дрогнул и из детского нежного сорвался на неразборчивый скрежет, что я слышал в пещере. Волосы зашевелились на моей голове, спину обдало холодом. Закончив свою жуткую считалку, девочка улыбнулась мне. Маленький пухлый рот расползся от уха до уха, открывая многозубую пасть.
Мне казалось, я за секунду добежал до дома. Захлопнув дверь, поймал укоризненный взгляд отца. Но папа поменялся в лице, едва завидел мой испуг. Не сорваться на крик и не разбудить спящую маму было сложно, но я смог. Собрался и подробно всё рассказал отцу. Он внимательно слушал, не смеялся и верил моим словам. Закончил я шёпотом, неугомонное сердце стучало в горле, волнение жгло щёки, а ужас периодически сотрясал тело.
Под конец проснулась мама и начала крепко обнимать меня. Отец обвёл взглядом наш дом и сказал, что нам придётся переехать. Тихо собраться и через пару дней ночью покинуть родное место. Родители как могли незаметно организовывали сборы. Но у судьбы были другие планы.
Всё это время болезнь не трогала наш дом, хотя уже принесла горе во все избы деревни. Этот несправедливый факт не остался незамеченным. Наша последняя ночь озарилась ярким пламенем. Люди, что всю жизнь были рядом. Люди, которым помогали мои мама и папа. Все эти обезумевшие люди, потеряв человеческий облик, пришли в наш дом убивать.
Стены полыхали, едкий дым застилал глаза, выжигал легкие. Отец с кузнецким молотом в руках пытался удержать дверь. Но обезображенные яростью и, наверное, отчаяньем люди выбивали окна. Мы кинулись с мамой через сени. Перед самым выходом во двор сдержанный хрип раздался за моей спиной. Я обернулся на звук и увидел, как из маминого живота торчат вилы. Те самые вилы, которые папа делал для деревенских. Мне показалось, что внутри всё перемешалось в желчную жижу и вот-вот выплеснется наружу, но горло сжал дым. Слёзы от гари и самой большой потери в жизни лились по щекам. Я потянулся к самой любимой и дорогой женщине на свете.
— Нет, Хисгальд, беги! Ты должен жить, — прошептала она, падая на пол. Я поднял взгляд, пытаясь рассмотреть в серой пелене отца. Но звери в человеческом обличье уже повалили его и размозжили голову. Повинуясь неведомым мне чувствам, они злостно тыкали его обмякшее тело лопатами и вилами.
— Беги, — донёсся до меня тихий хрип мамы.
И я побежал, петляя между знакомых домов, через снег и заборы. Я бежал, оставляя это кошмарное место позади, рыдая и спотыкаясь, бежал прочь. Лишь у самой кромки леса я обернулся. Огонь занялся, и гореть начали соседние дома. От пламени было светло, как днём. Кто-то метался, кто-то кричал и плакал. Детские, женские и мужские голоса перемешались в вакханалии жутких воплей. Больные не могли выбежать, а живые потеряли рассудок. Во всём этом кошмаре наяву было что-то неправильное, что-то лишнее. Я повёл взглядом и увидел его. Не знаю как, но всем своим сердцем я чувствовал, что это ОН! Тот самый обходительный «учёный-странник» стоял с другой стороны деревни, а рядом виднелся крохотный силуэт в голубом платьице…
Я покачал головой, воспоминания не потеряли красок за эти года. Никто из друзей ни разу не перебил мой рассказ. Даже дождь прекратил стучать о водную гладь озера. Весь мир замер, внемля моему откровению.
Я продолжил:
Сначала у меня была одна цель — выжить. И злая, колкая ненависть, что помогла мне добиться цели. Я знал ближайший лес как свои пять пальцев. Несколько охотничьих домиков были мне укрытием и спасением. Там можно было спрятаться от холода, развести огонь, найти какое-никакое оружие, чтобы добыть еду. То, что зимой сюда не забредут по случайности, было понятно, однако с наступлением весны пришлось уходить. Опять бежать, ведь мне казалось, что вот-вот обезумевшие и выжившие люди из деревни начнут мои поиски.
На своём пути я встречал несколько других поселений, но до дрожи в коленях боялся заходить. Волей случая на меня натолкнулись две женщины и девушка, что пошли за грибами. Было в их добрых лицах что-то, что напомнило маму. Я не выдержал, и всё горе, что терзало душу, вылилось в нечленораздельный поток слов и слёз.
Меня отвели в дом, накормили и дали отоспаться. Рассказывать обо всём, что произошло, я не стал. Лишь про пожар и что деревни теперь нет. За меня искренне переживали и пригласили жить с ними. Где-то на месяц Висенки стали мне домом. Смотря на этих трудолюбивых, жизнерадостных людей, я понял одно — что больше никому не желаю повторения судьбы моей деревни. Того «странника» и девочку-монстра нужно было остановить. Но что одиннадцатилетний мальчик может сделать? Правильно, ничего. Я покинул добрых людей и решил стать сильным, очень сильным.
