Бен Бова - Орион и завоеватель

Загадку разрешил Павсаний.

Он спустился посетить меня в моей камере. Однажды днем я услышал шаги за дверью и понял, что по коридору за шаркавшим ногами стариком, который приносил мне еду, следует кто-то еще. Одна из крыс оказалась возле трещины в стене коридора, и я смог воспользоваться ее глазами. Тяжеловесный Павсаний сотрясал почву перед чувствительными усиками крысы каждым ударом тяжелой ноги.

Стражник распахнул заскрипевшую дверь, Павсаний вошел в мою каморку. В правой руке его шипел разбрасывавший искры факел. Меч свой он оставил в комнате стражи.

– Выйди, – сказал он старику. – Я позову тебя, когда покончу с делом.

Старик без слов вышел за дверь и запер камеру.

– Ты похудел, – сказал Павсаний, глядя на меня.

Я заметил, как он повел носом.

– Воняет, что ли? – поинтересовался я.

– Ничего не поделаешь…

– Почему я здесь? – спросил я. – Почему мне не позволяют видеть царя… даже предстать перед судом?

– Суд будет скоро, – посулил Павсаний, лицо его оставалось мрачным, глаза он прятал.

– Что ты имеешь в виду?

– После свадьбы мы сможем тебя отпустить.

– Какой свадьбы?

Павсаний нахмурился:

– Царь выдает дочь за своего зятя.

– Свою дочь Клеопатру? Дочь Олимпиады?

– Она выходит замуж за Александра, царя Эпира.

– Брата Олимпиады? – Я был потрясен.

Он кисло улыбнулся и кивнул:

– Попахивает инцестом, правда? Надо же – выдавать четырнадцатилетнюю дочь за ее же дядю!

– Я думал, что Олимпиада находится в Эпире и живет у своего брата.

– Так и было. Но теперь она возвратилась в Пеллу.

Вот оно – искусство Филиппа управлять государством. Выдавая за царя Эпира свою дочь, он привлекал его на свою сторону. Получив в жены царевну, Александр Эпирский перестанет поддерживать Олимпиаду. Царица лишится брата, готового встать на ее сторону, предоставить ей кров, даже вступить в войну с Филиппом.

– Итак, одноглазый лис перехитрил ее, – пробормотал я.

– Ты так думаешь? – Павсаний горько усмехнулся. – Посмотрим.

– А как дела Александра? Как ведет себя Маленький царь?

– После женитьбы Филиппа на Эвридике он бежал в Эпир со своей матерью. Но царь приказал сыну явиться в Пеллу, и он покорно вернулся.

– Он предпочел послушаться отца вопреки прихотям матери, – проговорил я.

– Не спеши с выводами, Орион, – сказал Павсаний, – когда-нибудь Александр станет царем. Вот почему он вернулся в Пеллу: чтобы подтвердить свои права на трон. Ты ведь знаешь, что Эвридика родила Филиппу сына?

– Я слышал.

– Но этот ребенок никогда не станет царем Македонии. Александр намерен унаследовать престол даже против воли отца.

Я кивнул, а потом снова спросил:

– Какое все это имеет отношение ко мне? Почему я попал в темницу?

– Ты бежал со своего поста, – отвечал отрывисто Павсаний. – Ты бежал из столицы Персии и скрылся в пустыне. Или ты это отрицаешь?

– Нет, – признался я.

– Дезертиров обычно вешают, Орион. Я сохранил тебе жизнь. Когда брак свершится, ты даже получишь свободу.

– При чем здесь царская свадьба?

Он вновь отвернулся от меня, словно боясь, что я прочитаю в его глазах нечто важное.

– Говори, при чем здесь царская свадьба? – повторил я.

– Ты верен Филиппу, – пробормотал он, – а потому оставайся здесь, пока дело не будет сделано.

Я молча смотрел на него.

"Оставайся здесь, пока дело не будет сделано".

Схватив Павсания за плечи, я заглянул ему в глаза.

– Ты собрался убить царя!

Он не стал возражать.

– Олимпиада уговорила… или околдовала? – продолжал я.

Павсаний горько расхохотался:

– Ревнуешь, Орион? Решил, что она бросила тебя ради меня? Разве тебя это смущает?

– Это пугает меня. Я боюсь за тебя и за Филиппа.

– Филипп, – он словно выплюнул это имя, – он заслуживает дюжины смертей.

– Раньше ты любил его.

– Да! Но как он ответил на мою любовь! Зная, что Аттал сделал со мной, царь не стал наказывать его. Не стал! Я потребовал правосудия, но он не услышал меня.

– Царь назначил тебя начальником своей гвардии, – сказал я. – Это высокая честь.

– Тоже мне честь… Если он не наказал Аттала! После всего, что этот вонючий шакал сделал со мной, царь даже не шевельнул пальцем, чтобы покарать его, даже резкого слова не сказал.

– Царь должен предотвращать кровавые ссоры.

Но Павсаний не желал признавать разумных доводов:

– Он бросил мне кость, а Аттал, дескать, тут ни при чем. А теперь еще женился на племяннице этого сукина сына, и она родила ему наследника. Да он смеется надо мной!.. Каждый день они с Атталом осмеивают меня, едва только встретятся друг с другом…

Грудь Павсания вздымалась, глаза горели от ярости. Руки его тряслись, я даже боялся, что он выронит факел и подожжет мою соломенную подстилку. Нетрудно было понять: он говорит словами Олимпиады. Она вливала в его уши яд куда более смертоносный, чем тот, который таили в своих зубах ее змеи.

Павсаний постепенно успокоился.

– Но пусть это не волнует тебя, Орион. Тому, кто не рожден македонцем, следует радоваться, что он не из наших. Ты человек честный и верный царю, поэтому я и держу тебя под замком. А потом ты будешь свободен – ступай куда хочешь.

– Не убивай его, – попросил я. – Не позволяй Олимпиаде погубить тебя.

Горькая улыбка вернулась на его лицо.

– Филипп уже погубил меня, Орион, давным-давно. Теперь мне нечего терять.

Даже ослабевший после долгого заключения, я не сомневался, что одолею Павсания. Но прикажет ли он оставшемуся снаружи старику открыть дверь моей камеры? Быть может, я сумею потом справиться со стражей, занимавшей комнату в конце коридора. Но удастся ли мне добраться до царя и предупредить его?

Слишком многое зависит от удачи. Разве смогу я защитить Филиппа, если дворцовая стража зарубит меня, прежде чем он меня выслушает?

Павсаний приказал тюремщику открыть дверь. Я хотел было попробовать вырваться на свободу, но услышал в коридоре топот множества ног. Должно быть, старик, не желая рисковать, вызвал стражников.

Я попытался определить время с помощью крыс. Они вели в основном ночной образ жизни, хотя я и не представлял, как умеют они различать ночь и день в лишенном окон подвале. Но, следя их глазами за комнатой стражи, я видел, когда наступала ночь: воины укладывались спать на жесткие ложа. В караулке всегда находилось человек шесть, впрочем, у них и днем почти не было дел.

Я не знал, когда именно произойдет царская свадьба, однако ждать оставалось недолго. Прислушиваясь к разговорам, я выяснил, что свадьба состоится не в Пелле, а в Эги, древней столице. Через день-другой Филипп намеревался отправиться туда.

Я нуждался в информации и помощи и потому решил попробовать управлять действиями моих крыс. Не просто пользоваться их органами чувств как продолжением своих собственных, но активно управлять ими, заставлять выполнять мои поручения. Я должен был найти Гаркана. В Пелле я мог доверять лишь ему и Бату. Я послал своих крыс по дворцу и казармам. Это было опасно: крысы из других стай нападали на чужаков, оказавшихся на их территории. Но я продолжал рассылать разведчиков вдоль сети туннелей и подземелий, пронизывавших весь дворец, и наконец отыскал Гаркана и Бату, по-прежнему державшихся вместе.

Теперь я знал, где они, оставалось только добраться до них, то есть в первую очередь выйти из камеры, причем сделать это необходимо украдкой, не подняв во дворце шума. Итак, мне следовало поднять железный засов, закрывавший дверь моей камеры. Но как?

Я понимал, что мог бы вырваться из этого времени и пространства и перенестись через континуум в мир творцов, но тогда я, вне сомнения, возвратился бы в ту же точку пространства-времени, которую оставил, то есть в свою камеру. Горькая ирония судьбы: я способен путешествовать через бесчисленные века и преодолевать расстояния, разделяющие звезды, но это умение оказалось теперь бесполезным. Мне нужно просто выйти за пределы камеры, не прибегая к полузабытым мною знаниям. Приходилось полагаться на собственные руки и разум.

Кинжал так и остался у меня на бедре, он словно бы прирос к моему телу. Но что такое один кинжал против оружия всей дворцовой стражи? Однако я все же нашел ему применение.

Словно стамеской я принялся ковырять острием кинжала деревянную дверь там, где находился засов. Прочное старое дерево не поддавалось, оставалось гадать, как долго мой клинок останется острым. Я трудился всю ночь, отковыривая острием кинжала мелкие щепки. И время от времени с помощью крыс проверял, чем заняты стражники. Они храпели, даже старик тюремщик заснул, уронив голову на стол после того, как опустошил вечерний кувшинчик вина.

После многих часов упорного труда клинок мой прикоснулся к железу засова. Скрежет заставил меня вздрогнуть. Мне показалось, что такой шум должен был непременно разбудить спавших стражников. Но боялся я напрасно: тюремщики невозмутимо храпели. Наконец осталось лишь вставить кинжал в прорезь и поддеть им засов, не переломив клинка. Руки мои вспотели от усилий. Четыре или пять раз лезвие опасно гнулось под моей рукой, и я опускал его. Засов оставался на месте. Помедлив мгновение, я попытался найти другой способ, чтобы открыть упрямую дверь. Попробовал, уперев в засов острие, сдвинуть его в сторону. Но, не находя опоры, лезвие лишь царапало скользкое железо. Я вновь принялся ковырять дерево, чтобы расширить отверстие, наконец в дыру пролез мой указательный палец. Ощутив холодную круглую железку, я надавил пальцем и отвел засов в сторону на долю дюйма.