Юрий Гарда - Код власти
Вернувшись в отведенную ей комнату, Лидка внимательно рассмотрела находку. Действительно кристалл, крупный, около семи, а то и восьми сантиметров в длину, а шириной, пожалуй, сантиметра четыре. Грани? Граней было много, и они, преломляя падавшие из окна солнечные лучи, ослепительно сверкали. Бриллиант? Может, и так, хотя вряд ли. Да и какая разница, бриллиант или нет: Лидка инстинктивно чувствовала, что ценность кристалла вовсе не в этом. По-настоящему странным было иное – кристалл и снаружи, и даже изнутри был пронизан тончайшими, едва заметными взглядом нитями-проволочками. Цвет? Вот только что был совершенно прозрачный, даже, пожалуй, с легкой прозеленью, и вдруг стал мутнеть, наливаться алым, будто настоящей кровью. Бачинина быстро сунула находку в карман, едва успев обернуться к двери. Секундой позже вошел Данила:
– Ты куда запропастилась? А я тебя ищу-ищу, обедать пора.
– Иду! – резко сказала Лидка. – Я сейчас спущусь.
Данила внимательно на нее посмотрел – пожалуй, даже чересчур внимательно, – но ушел без единого звука, лишь непонимающе пожав напоследок плечами. Девушка же снова достала таинственную находку. Резанула мысль: а что, если парень сейчас стоит в коридоре и ждет, пока она потеряет бдительность? А потом – раз! – и распахнет неожиданно дверь: ну-ка, показывай, что нашла! Но кристалл снова стал прозрачным, и Лидка вдруг поняла: если возникнет опасность, он предупредит ее. Повертев находку в руках, девушка задумалась. Интересно, что это такое? Может, какое-нибудь приспособление или часть приспособления? Или вообще детская игрушка, например фонарик сказочного существа, снабженный простейшим, безобидным для детской психики мнемогенератором? Вещающим что-нибудь типа: «Не бросай меня, никому обо мне не говори, спрячь меня», – и тому подобную чушь? Да нет, вряд ли, слишком сложно. Девушка задумчиво потрогала пальцем тончайшие нити «оплетки». Проволочек было всего две, но они столь причудливо изгибались вокруг и внутри кристалла, что выглядело это все как-то очень, ну, законченно, что ли? Идеально? Лидка встревожилась, а что, если кристалл каким-то образом влияет на ее сознание? Последнее умозаключение показалось самым неприятным – только этого еще не хватало! Надо бы убрать его от греха подальше. Она решила, что после обеда обязательно спрячет находку понадежней, благо мест в пилотском комбезе можно найти сколько угодно. А сейчас – вниз, чтобы сержант не вернулся проверить, почему ее все нет и нет…
«А Данька-то молодец!» – подумала девушка, спустившись и увидев заставленный тарелками стол. При этом она даже не заметила, что впервые со времени их знакомства мысленно назвала сержанта не «этот», не «наглая рожа» и даже не «Данила», а сокращенно-ласкательно «Данька». Впрочем, помянутый сержант и на самом деле оказался молодцом. На обед он наловил или настрелял чего-то местного, щедро сдобрив готовку найденными у хозяина дома приправами.
– Десантник, а тем более диверсант, должен уметь выжить в любых условиях, – важно пояснил Баков, глядя на расползающиеся от удовольствия лица товарищей, – а точнее – обязан. Но ведь лучше выживать с комфортом, верно?
Патрик радостно кивнул, Лидка же просто наслаждалась обедом, но нет-нет да и наталкивалась на настороженный сержантский взгляд. Вот вроде и физиономия довольная, и улыбнуться готов в любую минуту, а взгляд тревожный. Почему? Из-за нее, что ли? Чувствует, что что-то не так? Что-то знает? Или просто его извечная диверсионная подозрительность?..
После обеда Баков вдруг жестом фокусника вытащил из кармана колоду карт:
– Проведем время с пользой, а?
Оказалось, что ни Лидка, ни Патрик вообще не знают никаких игр, в которые можно было бы играть такой колодой, и Данила взялся их обучать. Через полчаса девушка уже азартно хлопала картами о стол, бурно радуясь, когда ей удавалось выиграть, и не менее бурно расстраиваясь, когда проигрывала.
Выигрывал чаще всего Данила.
– Ну конечно, ты же эту игру давно знаешь, – обиженно буркнула Лидка после очередного проигрыша.
– Да не в этом дело, – весело сказал диверсант, тасуя колоду: карты в его руках так и летали, – в этой игре важно именно везение. Нет, конечно, я запоминаю, какие карты уже вышли, но если нормального прихода не было, то и делать нечего. Просто мне везет. Есть, кстати, такая старинная поговорка: «Кому везет в карты, тому не везет в любви», – и он бросил на Лидку косой взгляд, которого она, впрочем, даже не заметила: фраза ударила, словно плеть. «Не везет в любви». А вот везло ли ей? У нее всегда было много ухажеров, и в школе, и, тем более, в кадетском и военном училищах. Девушек там было совсем мало, и, хотя однокурсники воспринимали ее исключительно как «своего парня», ребята с других факультетов были не прочь приударить. Тем более она на их ухаживания никак не отвечала, становясь еще более интересным объектом – охота испокон веков была типично мужским занятием. Охотиться на недоступную Лидку было куда интереснее, чем отбиваться от навязчивого внимания местных девушек, готовых вешаться курсантам на шею. Ну а она? Ей нужен был только ее Роман. Так почему же она ему об этом так ничего и не сказала? Или ее пугало, что Самарин не ответит на ее чувства? Но по крайней мере тогда бы все было определенно, а сейчас? Сейчас она даже не знала – может, будь она хоть чуточку менее самолюбивой, все это время была бы счастлива? «Лучше жалеть о том, что сделала, чем о том, чего не сделала», – как-то раз сказала ей старшая сестра, но она, наверное, была слишком мала, чтобы понять… Было больно, почти физически больно, и тем больнее, что слезы кончились. Поднявшись из-за стола, Лидка сухо извинилась, сославшись на головную боль, и отправилась в комнату. Сначала долго рассматривала фотографию на своем комме, фотографию, сделанную всего неделю назад. Слева – смущенный Джакомо: парень пытался приобнять ее за талию, а она пообещала, что если он будет распускать руки, оторвет яйца. Вот Кахи, а вот, чуть сзади, и Ромка-Тореадор. Он всегда становился чуть сзади, потому что был выше всех остальных…
Девушка глухо застонала. Стереть, стереть эту фотографию! Сколько же можно? Впрочем, нет, она не станет этого делать. Человек до тех пор и остается человеком, пока его душа сохраняет способность болеть. Прости, Рома, что я ничего не сказала тебе, прости, что все время спорила, ссорилась и говорила гадости. Просто я боялась, что ты догадаешься о моих чувствах. И, если уж быть совсем честной, боялась, что другие догадаются, какие чувства я испытываю к тебе. Прости, что не пошла на место аварии твоего истребителя – у меня не хватило бы сил смотреть на твое искалеченное, разорванное тело. Я все время старалась казаться крутой девчонкой, но на самом деле больше выпендривалась. Вся моя бесшабашность была просто не выветрившимся до конца из головы детством, ведь дети не боятся смерти, они точно знают, что с ними этого случиться не может. Но я… я повзрослею, уже повзрослела! Прости меня, Рома!..
Потом она долго стояла у окна, бессмысленно вглядываясь в непролазные заросли, окружавшие дом. Хотелось спать, но она боялась ложиться; боялась, что в эту ночь ей снова приснится Роман. С другой стороны, может, это и есть счастье, видеть его хотя бы во сне? Неожиданно припомнились неизвестно где слышанные строки:
…Тридцать лет под луной чередою апрели.На холодной земле все, как в песнях нам пели:Дом стоит, свет горит, из окна видна даль,Чай в стакане на кухне да на сердце печаль……То ли песни не те, то ли часто дожди…Тридцать лет под луной, тридцать первого – жди…
Вот уж точно «дом стоит, свет горит». Правда, с «далью из окна» автор явно перебрал, зато насчет печали на сердце – попал в самую точку. Эх, да ладно… И Лидка, свернувшись калачиком, неожиданно уснула. Во сне она снова летела в подбитом истребителе, и под нею мелькала пылающая, перепаханная взрывами земля. И рука снова рвала черно-желтую рукоять eject-системы, и чудовищная перегрузка лишала сознания вдавленное в ложемент тело. А потом, уже на земле, стоя на подгибающихся от боли ногах среди половинок раскрывшейся капсулы, она вновь поднимала голову – и видела чей-то падающий «шарк», слышала глухой взрыв, видела огненно-дымный шар над верхушками деревьев. И…
Лидка внезапно проснулась, разом вынырнув из вязкого омута страшных воспоминаний. В комнате было уже совсем темно, а возле кровати сидел на полу Данила и с тревогой смотрел на нее. Но отчего-то его присутствие совсем не возмутило девушку.
– Ты кричала, – негромко пояснил он прежде, чем она успела что-либо сказать. – Ты сильно кричала, и я уже думал тебя разбудить, и вдруг у тебя стало такое лицо… такое, как будто случилось что-то хорошее. Я уже собрался уйти, но ты проснулась.
«Терпеть не могу, если смотрят на меня, когда я сплю!» – хотела сказать Лидка.
