Грэм Макнилл - Ангел Экстерминатус
— Что это?
— Мы называем его «Лакримоза», — сказал Эйдолон. — Восхитительное вино, полученное из слез рабов.
Фулл Бронн осторожно выпил. Глаза его распахнулись. Вкус, как Эйдолон и обещал, был восхитителен. Страдания тысяч смертных, дистиллированные в один глоток. Во вкусе смешались боль и наслаждение, это была головокружительная симфония ароматов, от возбуждающих до омерзительных. Это был весь спектр эмоций, от высочайших до низменнейших, в жидкой форме. Он запрокинул голову, осушая кубок, и пораженно увидел портрет, висящий высоко над их кабинкой.
Он ахнул, узнав в изображении Фулгрима — в том облике, в котором он его видел, казалось, целую жизнь назад. Пластины его доспехов ярко сияли, изогнутые линии золотого крыла палатинской аквилы на героической фигуре были изображены так реалистично, будто сам Фулгрим взирал на него с высоты. Фулгрим на этом портрете, в своей величественности способном сравниться с картинами во дворцах делхонианского тирана, был таким, каким он был в собственных глазах.
Фулл Бронн посмотрел в глаза на портрете, и Лакримоза свернулась у него во рту.
Его прострелил заряд изысканного удовольствия, затягивая глубже в пучину чистых ощущений. Он пришел сюда, преисполненный возмущения, и слабеющий голос в его голове еще кричал при виде ужасных вещей вокруг. Но та часть его, которая испытывала отвращение, уже уменьшалась, как ядро умирающей звезды.
— Мне не следует быть здесь, — сказал он, но слова будто слетали с чужих губ. — Не таков путь Железных Воинов.
— Мог бы стать, — заметил Эйдолон.
— Железный Владыка никогда на это не согласится, — сказал он, отчаянно пытаясь сохранить ясность мыслей.
— У него не останется выбора, если наслаждения, даруемые Властелинами разврата, проникнут в Додекатеон тайно. Они распространятся по всему четвертому легиону через его орден каменщиков, и Пертурабо будет вынужден принять чувственные высоты Темного Принца.
— Темного Принца? — спросил Фулл Бронн, тут же чувствуя, что вопрос уплывает от него.
— Разве не восхитительна та дрожь, которая охватывает тебя, когда ты преступаешь границы того, что большинство называет моралью, когда наслаждаешься тем, что прочие называют беспутством? — спросил Эйдолон, выдыхая клубы крепкого кальянного дыма ему в лицо. — Все мы нарушили самую священную из своих клятв, так что же с того, если мы нарушим еще одну? Или еще десять?..
Фулл Бронн кивнул; теперь ему было очевидно то, о чем говорил Эйдолон.
— Ты прав, — сказал он, несмотря на то, что внутренний голос кричал об опасности. — Сейчас я понимаю.
— Пей, — сказал Эйдолон, вновь наполняя его кубок. — Скрепи свой договор с Темным Принцем.
Фулл Бронн улыбнулся и поднес кубок к губам.
— Да, пожалуй, я так и сделаю.
Прежде, чем он успел выпить, возникший из дыма силуэт навис над ним и тыльной стороной руки выбил у него кубок. Он в ярости вскочил на ноги и обнаружил, что перед ним стоит Карадас Грендель.
— Железо внутри, Камнерожденный, — сказал Грендель, и слова эти были словно холодный нож, вонзенный в его сердце. — Вам не кажется, что нам пора уходить?
— Я убью тебя за это, — рявкнул Фулл Бронн.
— Нет, — ответил Грендель, бросая на Эйдолона ядовитый взгляд. — Вы мне спасибо скажете.
Бронированный кулак Гренделя обрушился на его лицо.
И из мира пропал весь свет и все удовольствие.
Прошлая неудача с созданием рабочей модели термического направленного дислокатора не отбила у фратера Таматики желание попытаться вновь. Более того, ему только сильнее обычного захотелось узнать, что пошло не так в первый раз. Он вышагивал перед контрольными приборами, наблюдая за стрелками, указывающими на предельные показатели энергии, питающей магнитные подвесы.
— Так-то лучше, — сказал он, постучав железным пальцем по индикатору, стрелка которого металась сильнее прочих.
Две новые сферы, отлитые из сплавленных остатков первой пары, вращались в концентрических кольцах в дальней стороне лабораториума. Окружавшие их магнитные поля были на порядки сильнее тех, которые он установил, когда Велунд приходил понаблюдать, и, следовательно, больше было расстояние между ними и его контрольным пультом.
Перед ним на трех длинных скамьях сидело тридцать бормочущих Калькулус Логи — словно молельщики перед варварской святыней. Эти автепты, с пустыми лицами и обритыми головами, были параллельно соединены друг с другом пучками разноцветных плоских кабелей, и их и без того поразительная вычислительная мощь была увеличена еще больше благодаря объединенному сознанию, которое он создал для самого впечатляющего своего информационного устройства. Закрыв глаза, чтобы свести к минимуму поступление ненужных сенсорных данных, они работали как единый мозг, обрабатывая гигантские массивы арифметических данных и параметров гексаматематической геометрии, которые были нужны ему, чтобы контролировать возрастающую энергию.
Таматика был уверен, что исключил из эксперимента любую неопределенность. Теперь нужно было лишь контролировать огромную поступающую энергию и соотносить ее с немыслимой требуемой энергией. Теория была выверена, но Таматика знал, что у теорий имелось неприятное свойство расходиться с практикой.
С десяток сервиторов, с которых он снял механические части — насколько это было возможно без потери функциональности — обслуживали задействованное в эксперименте оборудование в опасной близости от двух быстро вращающихся сфер. Сам Таматика не решался подходить к машине: он был слишком сильно аугментирован и не выжил бы в противодействующих магнитных полях. Их силы буквально разорвали бы его на части.
Он проверил потоки данных на многочисленных дисплеях — бегло, но достаточно внимательно, чтобы убедиться, что все идет по плану. Это был чрезвычайно опасный эксперимент, но Таматику подобные проблемы волновали все меньше и меньше после каждой механической аугментации. Сам Феррус Манус не раз говорил с Железным Братством об этой теряющейся человечности, и том, какие опасности это несет и как может лишить их способности сочувствовать, но если Братство когда-то и собиралось принять эти предупреждения к сведению, после смерти Ферруса Мануса о них забыли.
Мысль об убийстве примарха оставила Таматику странным образом равнодушным, и в некоторые особо тяжелые моменты он начал задаваться вопросом, разумно ли поступил легион, выбрав путь аугментаций. Он видел прямую зависимость между неспособностью воина к сопереживанию и уровнем бионических улучшений в нем. Это могло бы стать увлекательной темой для исследований, но сейчас было неподходящее время для подобных прихотей.
Во времена войны Железное Братство было больше занято созданием оружия, чем философскими вопросами. Последнее было в сфере компетенции библиариума — точнее, должно было быть, если бы у Железных Рук когда-либо была такая организация.
Он помотал головой, отгоняя ненужные сейчас мысли, и вернулся к текущим вопросам. Все значения мощности приближались к тому уровню, которые, по вычислениям Калькулус Логи, ему понадобятся, и магнитное поле было стабильно. Поскольку ему, как он и сказал Велунду, нужны были генераторы помощнее, он подсоединил свое экспериментальное оборудование к плазменным двигателям, направив их энергию в свой лабораториум. У него мелькала мысль, что на это следовало получить разрешение у Кадма Тиро, но раздражительный капитан все равно бы его не дал.
Какой смысл просить о чем-то, если знаешь, что тебе вернее всего откажут?
— Да, — сказал он самому себе. — Да, это сработает. А даже если не сработает, проще просить прощение, чем получать разрешение.[10]
Таматика нажал на кнопку активации на пульте, подводя энергию двигателей к оборудованию, питающему его изобретение. Показатели начали расти, а Таматика фиксировал их все с помощью записывающего оптического устройства в бионическом глазе.
Между двумя сферами проскочили молнии — до слез яркая изогнутая сеть. Троих сервиторов сожгло вырвавшимся электрическим зарядом, прежде чем в остальных заработали протоколы самосохранения, заставив отодвинуться. Используемая энергия могла испарить весь корабль, и Таматика начал переносить эту энергию в экспериментальное оборудование, которое будет проводить квантовую замену между сферами.
Ему оставалось только опустить два переключателя, которые замкнут цепь.
Но вдруг в глубине сознания всколыхнулось сомнение, и его руки замерли над переключателями.
— Что если не получится? — произнес он, поворачиваясь к бормочущим автептам Калькулус Логи.
У них не было для него ответа, лишь выходные данные и балансные показатели.
Поток гексаматематических вычислений был успокаивающим в своей простоте, и Таматика с облегчением выдохнул. Он кивнул и махнул рукой, словно хотел показать, что принял их совет.
