Сергей Москвин - Метро 2033: Увидеть солнце
— Вообще-то радио... нукле-отиды выво-дит не... коньяк, а... крас-ное вино, — заметил Вольтер. Язык у него уже начал заплетаться. Понятно, что его никто не стал слушать.
— А ты молоток, пацан! — похвалил Сергея бритоголовый и, забрав у него фляжку, повернулся к Полине: — Ну а ты, красавица, выпьешь со мной за удачу?
Не обращая внимания на сидящих рядом мужчин, словно их не было вовсе, он положил руку девушке на колено и принялся тискать ее бедро.
Сергей замахнулся, чтобы съездить наглецу по физиономии... точнее, лишь попытался это сделать. Руки вдруг стали неподъемно тяжелыми, язык онемел, а голова свесилась набок, и Полина с облапившим ее бритоголовым хамом сразу пропали из поля зрения. Зато под этим углом Сергей увидел Вольтера. Ученый сидел на своем месте, откинувшись на спину, и пялился бессмысленными глазами в чугунный свод туннеля, а изо рта у него тянулась длинная нитка тягучей слюны.
* * *Полина привыкла рисковать. Жизнь одиночки приучает к этому. А с тех пор, как потеряла отца, она всегда была одна, Флинт и его подручные — не в счет. Им было наплевать на нее, да и ей на себя саму тоже. Но в тюремной камере в Роще все переменилось. Это произошло, когда сын железного и безжалостного полковника Касарина сказал ей: «Ты должна жить». И еще раньше, когда Сергей развязал ей руки, а потом насмешил ее своим ответом: «Тебе же было больно». По-настоящему больно ей стало потом, когда она поняла, что боится его потерять. Эта была какая-то особенная боль, потому что чем больше ее тянуло к Сергею, тем сильнее она становилась. Новое чувство оказалось очень опасным. Мало того, что оно терзало душу, но еще и притупляло инстинкты, те самые приобретенные с потом и кровью инстинкты выживания. Боль сделала ее доверчивой, а значит, слабой и беззащитной. А слабые и беззащитные в метро не выживают. В чем она вскоре и убедилась.
Жизнь научила ее: когда все идет слишком гладко — жди беды.
Но, доверившись людям, пообещавшим решить сразу все проблемы: избавить от преследования октябрьских катал и отвезти на Речной Вокзал, она совершенно об этом забыла. Мало того, заглушенные душевной болью и страхом за Сергея инстинкты не подали сигнала тревоги, хотя вызвавшиеся им помочь перевозчики вели себя неестественно и настораживающе. Полина думала о своем и ничего не заметила. Проглядела — и села в дрезину. А когда, наконец, прозрела, было уже поздно.
Лысый верзила нагнулся к Сергею и выхватил у него свою фляжку. У Полины перехватило дыхание, потому что когда перевозчик вытянул руку, рукав его плаща сполз и она увидела татуировку, которая снилась ей в ночных кошмарах последние четыре года, — распятую голую женщину, примотанную к кресту колючей проволокой. Именно эта рука нажала на спуск пистолета, направленного в живот отцу, а потом в числе других грязных и потных рук шарила по ее брошенному на рельсы телу. Она узнала даже шрам между большим и указательным пальцем — след своих зубов, оставленный в тот момент, когда насильник зажал ей рот. А вот самого насильника и убийцу не узнала. Возможно потому, что четыре года назад он не был таким худым и лысым, а может, потому, что искалеченная пятнадцатилетняя девчонка и не могла запомнить лиц тех, кто издевался над ней. Но эту руку с жутким распятием, вытатуированным на тыльной стороне локтя, она запомнила очень хорошо.
— Ну а ты, красавица, выпьешь со мной за удачу? — обратился к ней лысый урод, положив руку ей на колено.
Он тоже не узнал ее! Но для него это не имело значения. Он и спустя четыре года остался тем же грабителем, убийцей и насильником, и его дальнейшие намерения не оставляли сомнения.
Полина хорошо представляла, что нужно сделать: ударить ублюдка локтем в нос, вскочить и сдернуть с плеча автомат, а дальше — как получится. Ни у лысого, ни у его скалящегося напарника нет в руках оружия, значит, они на равных. Она дернулась, но в этот момент случайно взглянула на Сергея и обмякла. Он вдруг покачнулся и завалился на бок, уставившись в пустоту остановившимися, застывшими глазами. Его нижняя челюсть отвалилась, и изо рта вывалился сморщенный, словно сведенный судорогой, неестественно белый язык. Мертв?! Отравлен?!
«Во фляжке яд!» — сообразила Полина.
Отказываясь признать очевидное, она взглянула на Вольтера. Ученый застыл в такой же неестественной позе, а на губах у него пузырилась пена.
Ужас увиденного лавиной обрушился на Полину, сломав чтото у нее внутри, что заставляло цепляться за жизнь. Ей больше не хотелось жить. Судьба и так под конец слишком расщедрилась, подарив ей два чудесных дня с любимым человеком. А без него жизнь потеряла всякий смысл. Так зачем сопротивляться? Пусть лучше все скорее закончится.
Убийца как будто прочитал ее мысли.
— Не бойся. Больно не будет.
Интересно, что они потом с ней сделают? Заставят выпить своей отравы, задушат, перережут горло? Что-то дернуло ее сзади — Миха, напарник лысого, стащил с ее плеча автомат.
— Это нам не понадобится, — засмеялся лысый, переглянувшись со своим подельником.
— И это тоже. — Прижав девушку к борту дрезины, он принялся лихорадочно расстегивать на ней одежду.
Все повторялось.
Все как четыре года назад.
Сначала отец, теперь Сергей. И она даже не сможет за них отомстить.
«Не сможет?» — спросила у себя Полина, и сразу все изменилось.
Сережа — ее Сережка, дурачок, идеалист, романтик, пошедший против своей родной станции, чтобы сохранить жизнь неизвестной ему воровки, мечтавший спасти загнанное под землю человечество, наивный, но такой неиспорченный — лежит без сознания и вот-вот будет зарезан, как свинья, этими двумя чудовищами в человеческой шкуре. Будет убит ни ради чего, для развлечения и десятка патронов.
Полина не собиралась спасать человечество — оно этого не заслуживало. Но она не могла позволила отнять у себя этого внезапно и горячо любимого человека. Робкий, слишком доверчивый, он заставил ее не только вспомнить свое прежнее имя, но и ту себя, которое раньше на это имя откликалась. За короткие два дня он пробудил в ней человека... А она стала его ангелом-хранителем, всеми силами пытаясь его защитить, вытащить из самых безнадежных ситуаций. Потому что он ей был нужен очень-очень.
И вот не уберегла...
Лысый быстро справился с застежками комбинезона и теперь, запустив за пазуху руку, тискал ее грудь. Его молчаливый напарник нетерпеливо сопел над ухом, ожидая своей очереди.
— Не надо... я сама, — с притворной покорностью прошептала Полина.
Ей требовалось хотя бы минимум пространства для маневра.
Поверят или нет? Поверили! Лысый убрал руки и отодвинулся.
— Вот это правильно. Люблю послушных девочек.
— А иногда мы их и вдвоем любим, на пару, — встрял крепыш-напарник, и они оба довольно зареготали.
Полина начала вытаскивать заправленный в штаны подол майки, постепенно продвигаясь за спину. Лысый жадно облизнулся, его напарник нетерпеливо закряхтел.
...Пальцы нащупали крохотную пистолетную рукоятку, указательный лег на спусковой крючок. Все!
Полина резко выдернула из-за спины руку. Лицо лысого вытянулось от изумления, когда он увидел, что находится в руке жертвы.
Первую пулю она влепила ему в оскаленную пасть.
Голова мерзавца откинулась назад, словно по ней врезали палкой, а Полина уже развернулась к его напарнику. Довольный оскал на лице того сменила гримаса ужаса. Он вытаращил глаза и попытался заслониться рукой от направленного на него ствола. Его широкая лапа была гораздо больше этого пистолета и могла накрыть его целиком, но выпущенную в упор пулю остановить не смогла. Пробив мякоть ладони, та срезала верхушку уха и оцарапала кожу на виске. Миха остался жив и даже не потерял сознание, но, оглохнув от боли и шока, сидел, подвывая, и тупо разглядывал сквозную дырищу в своей руке.
Полина выдернула у него свой автомат, потом столкнула с сиденья эту воющую тушу и ткнула стволом в вытаращенный от боли глаз.
— Помнишь девчонку, которую вы четыре года назад трахнули в перегоне между Площадью и Октябрьской после того, как застрелили ее отца?
— А-а, больно, сука! — верещал мерзавец.
Он ее даже не слушал.
Полина вдавила ствол в глазное яблоко так, что из-под века выкатилась капля крови. Мерзавец заголосил еще сильнее, но девушка лишь страшно оскалилась:
— Ей тоже было больно. И она тоже кричала. Отвечай, падаль: помнишь ее?!
— Нет! Ничего не помню! — взвыл корчащийся на полу дрезины урод. Между ног у него расплылось мокрое пятно. — Пусти-и-и!
Он не врал. Он действительно ничего не помнил. Мало ли было таких изнасилованных девчонок, чего их запоминать? Полина поняла, что не заставит насильника раскаяться. Да такие уроды и не способны на раскаяние. Они даже не знают, что это такое.
— Эта девчонка передает тебе привет, — напоследок сказала она, глядя в единственный открытый глаз негодяя, и спустила курок.
