Афган - Сергей Линник
Место стоянки, до этого момента казавшееся небольшой горной турбазой, вдруг превратилось в ад. Кто-то еще раз выстрелил из гранатомета, пошла пальба из автоматов с разных сторон. И где наше охранение, спрашивается? Почему не лупят из пулемета? А мне куда стрелять? Что-то я противника не вижу нигде.
Пошла в ход ручная артиллерия – со стороны полевой кухни раздались разрывы гранат. Это что, духи так быстро подошли? Что за фигня здесь творится?
Ага, вот Карамышев кого-то узрел и начал стрелять короткими очередями. Только мне то направление перекрывала наша палатка, и я противника не видел. А лупить в воздушное пространство Афганистана не очень-то и хотелось. А хотелось куда-то спрятаться и не отсвечивать, пока все тут не кончится.
– Товарищ лейтенант, сюда! – крикнул мне Саидов с другой стороны машины. – Осторожно только! – и замолчал.
– Бахтияр! Ты что там? Ранен?! Сейчас, погоди!
Я на четвереньках побежал к палатке и схватил сумку с перевязкой. Но назад, к Саидову, попасть уже не смог. Сзади кто-то крикнул на русском, только с местным акцентом:
– Автомат на землю, шурави! А то стреляю.
Глава 16
Как же так? Почему это случилось именно со мной? Да не может быть, чтобы я – в плен!
Но действительность оказалась намного суровее – меня рывком подняли за воротник и довольно грубо толкнули в спину. Только я попытался повернуться в попытке увидеть духа, как тот вдарил мне прикладом по пояснице, заорал: «Пирёд, пилять!»
Возле нашей палатки с земли поднимали Карамышева. Особисту неслабо прилетело по голове, и теперь там кровило, заливая Толику левое плечо.
– Раненый, перевязать надо, – показал я на него, но мой конвоир снова ткнул меня стволом в поясницу. Чувствую, такими темпами скоро буду ссаться кровью и останусь без почек.
Четко и недвузначно обрисовали мне ситуацию с правами человека и всякими конвенциями в этой местности. Вот после последнего тычка я как-то вдруг сразу понял глубину жопы, в которой оказался. В голове всплыли увещевания замполита, что в плен лучше не попадать, потому что там только пытки и смерть. Как там звали того несчастного ефрейтора, о котором говорили в столовой? Он подорвал себя. Блин, а у меня гранаты не было. Я даже позорно не снял автомат с предохранителя.
Что я читал про всё это? Ведь теперь это про меня, да? Обидно мало. Вроде бы как единственный способ выжить – принять мусульманство, отрастить бороду и начать воевать на стороне духов. В таком случае они уже будут братьями-моджахедами. И что переходящих на свою сторону командиры вяжут кровью – заставляют убивать своих. Несколько выживших, которых потом нашли в девяностые, работали электриками и строителями. Ничего положительного.
Нет, было! Руцкого два раза из плена выкупали. Ага, он ведь генерал, а я тоже. Почти. Звездочки только побольше сделать и просвет с погона убрать. А что говорили про гонорары за пленных офицеров? Был же разговор, тогда, перед первым рейдом! Сто тысяч за летёху, точно! Меня продадут, а потом приедет Шемякин и спасет меня. Три раза, он это начал делать только после вывода войск. Фигня, осталось немного подождать, жалких семь лет. Обрезаться надо будет? Или так сойдет?
Мысли лихорадочно скакали в голове, но покоя от этого не было. И кавалерии из-за холмов я не ждал – судя по звукам стрельбы, бой там шел нешуточный. Там большая засада, здесь так, мелкий налет на обоз. Кому мы нужны сейчас?
Меня ненавязчиво подталкивали к полевой кухне. Наверное, там место сбора. Вон, на коленях стоит срочник какой-то. И тащат прапора. Как его? Лёнчик, точно. Веселый такой, улыбчивый, с утра поражал жонглированием разными предметами военного обихода. Шесть рожков от калаша летали в воздухе и радовали взоры. В цирк ему надо было попасть, а не сюда. Сейчас идет, потупившись, ухо черное, даже отсюда, метров с двадцати видно, и губы разбиты.
Вдруг прапор в каком-то неимоверном акробатическом пируэте оказался не на два шага впереди, а рядом с конвоиром, от всей души въехал ему кулаком в нос и совсем уж чудесным образом сдернул у того с шеи калаш. А он не только жонглировать умеет! Короткая очередь в тащившего его духа, еще одна – в стоявшего в стороне с рацией хрена. Да сейчас! Надежда вспыхнула во мне, чтобы тут же оборваться – духовский автомат, скорее всего, дешевую китайскую подделку, заклинило после второй очереди. В практически безоружного Лёнчика врезались очереди сразу с двух сторон, и он упал, не переставая улыбаться разбитыми губами и продолжая сжимать в руках бесполезный уже калаш.
Блин, в короткой перестрелке задело и срочника, стоявшего на коленях – пулевое в голову, и сейчас он лежал, судорожно подергивая ногой. Карауливший его бандюк взирал на это совершенно безразлично. Убили – и ладно. И дух мой упал еще ниже. Блин, я уже со страха высокопарно думать начал. Неужели мы попали к отморозкам, которые практикуют пытки и издевательства? Память услужливо предоставила словосочетание «красный тюльпан», и картинку в виде висящего вверх ногами тела с содранной с туловища кожей, завязанной над головой. Воображение добавило рой мух и слепней. А запаха крови в смеси с порохом хватало и так.
В итоге добычей душманов стали только я, какой-то срочник, которого я пока видел со спины, и покачивающийся Толик Карамышев. Неужели все остальные погибли? Или смогли отойти? Мы самые везунчики? Или чемпионы лузеров?
Пока мы стояли, сбившись в кучку, и я безучастно наблюдал, как Карамышев пытается остановить кровотечение собственной панамой, духи начали святое для победителя занятие – мародерку. Впрочем, делалось всё наспех и крайне поверхностно. Кто-то заглянул в санитарку и пошел дальше, не влезая в нее. У меня даже мелькнула мысль, что спрячься я там, не нашли бы.
Ох уж это сослагательное наклонение, едкая отрава для души. Бедствие уже случилось, и бередить воображение картинами, где хитроумный Панов прячется в автоклав, чтобы потом оттуда сразить врагов меткой пулеметной очередью, бесполезно. Как говорил персонаж какого-то фильма, наш разведчик, ожидающий смерти в американской тюрьме: «Что толку переживать о том, чего изменить нельзя?»
И я внутренне превратился в щепку, которую течение несет хрен знает куда.
* * *
Срочника отвели в сторону, и он больше не возвращался. Даже лицо его я не видел, только запомнил свежую прореху на правой лопатке и пробитую флягу, из которой до
