Мертвый свет - Эл Лекс
— Ты меня вербуешь, что ли? — изумился я.
— Да что ты! — Вамай замахал руками. — Слово еще какое… «Вербуешь»… Словно я — Арбисанд Арамаки, а ты — потенциальный просветленный, которого можно заграбастать себе в отряд МОТЛ. Я просто не хочу, чтобы после всего того, что ты пережил, чтобы добраться сюда, ты пережил все это еще раз, но уже для того, чтобы выбраться отсюда. А уж сколько и чего тебе придется пережить, когда ты доберешься до Города — я вообще не способен представить. Тебе, возможно, будет непросто это понять, но для нас жизнь здесь, практически посреди ноктуса, кажется намного более простой, понятной и привычной, чем там, в Городе. И знать, что ты возвращаешься туда, это… Ну, все равно, что знать, что ты собираешься нырнуть в заводь к акулам. Может, ты и окружил себя какой-то защитной клеткой, может, даже стальной, но где гарантии того, что от соли в воде эта сталь не проржавеет и не распадется быстрее, чем ты это поймешь?
Впервые за все это время в глазах Вамая промелькнуло… Сожаление. Сочувствие. Беспокойство. Неужели за меня?
Черт возьми, вот я тупой! Он же сам говорил, что у них тут с детьми совсем туго, рождаемость практически на нуле. При этом он все равно что признался сам, что у него тоже были дети… Как минимум, один ребенок… Ну, конечно, у него был как минимум один ребенок — откуда-то у него же появилась внучка! Внучка, которую он так беззаветно любит и в которой, кажется, видит смысл всей своей жизни!
А что, если я ему напомнил его ребенка? Что, если отец девочки — это его сын? Сын, которого он потерял много лет назад и о котором осталась одна лишь память. Потому старик и относится ко мне так… Открыто. Он видит во мне своего погибшего сына, он переносит на меня все то, чего не успел или не смог дать ему. Вряд ли я подхожу по возрасту — здесь моему телу всего чуть больше двадцати, — но, может, я похож по характеру? Ведь, как я понял, его ребенок сгинул, когда попытался узнать, что такое лозы Тьмы, а кто полезет это выяснять, если не повернутый на исследованиях и полнящийся любопытством человек?
Только вот Вамай не знает, что любопытства во мне чуть, а на исследования мне вообще чихать с высокой колокольни. У меня была совсем другая мотивация для всего, что я делал…
Хотя…
А какая мотивация у меня теперь? Если я действительно излечился, то что мне действительно мешает остаться здесь? Какая мне, по сути, разница, где жить в этом мире и чем заниматься? Может, во мне прямо сейчас умирает великий агроном, прямо Мичурин местной биологии, а я не замечаю его предсмертных криков?
Но я не хочу быть агрономом. Я не могу быть агрономом. После всех этих событий — разве я могу быть агрономом? Я умудрился вляпаться в паутину событий, которая без дураков охватывает собою весь мир, или как минимум, весь пока еще живой мир. Я стал практически центром этой паутины, возможно, я стал действительно уникальным, единственным в своем роде, живым существом на этой планете. И после этого — выращивать картошку и убирать помет за коровами? Просто закапывая все то, что я узнал, чего добился и что обрел?
Ни за что. Это и есть то, что не позволит мне стать одним из казадоров, влиться в их общество — они хотят спокойной жизни, чтобы их никто и ничто не трогало.
А я — нет. Никогда не хотел. Ни в прошлой жизни, ни тем более в этой. Особенно в этой, в которой у меня появились уникальные способности и передо мной открылись не менее уникальные возможности.
В конце концов, я по-прежнему ничего о себе не знаю! В смысле, о теле, в котором я оказался — кому оно принадлежало? Почему в нем стоят импланты? В конце концов, как и почему я вообще в нем оказался?
Поэтому я медленно покачал головой в ответ на вопросительный взгляд Вамая и ответил максимально кратко:
— Скажем так… Я считаю, что таков мой путь.
И он понял. Я знал, что он поймет.
— Путь это очень важно. — кивнул Вамай. — И я не вправе тебя останавливать… Просто постарайся, чтобы это не оказался путь в могилу.
— Я самое последнее лицо в мире, кто в этом заинтересован. — серьезно ответил я.
— Тогда я попрошу караванщиков, чтобы взяли тебя сегодня с собой.
Остаток дня я провел с Вамаем и его внучкой, отвечая на их вопросы о Городе и жизни в нем. Несмотря на то, что я уже несколько дней находился у них в гостях, до такой простой вещи, как банальный обмен информацией, как-то и не дошло, и вот теперь мы вовсю наверстывали упущенное. Не то чтобы я сильно много мог рассказать — как-никак, я всего ничего в этом мире, — но, к моему счастью, интересующих их аспектов жизни тоже было не сильно много, поэтому беседа вполне себе клеилась.
И вот, когда на поселок казадоров опустилась тьма, я попрощался с Вамаем, который сильно пожал мне руку, с внучкой, которая порывисто и по-доброму обняла меня, как старшего брата, и выдвинулся с караванщиками за пределы барьеров.
После этого я снова, уже привычным образом, ушел на крыши, преследуя этим сразу несколько целей. Во-первых, не позволить ТТ сгруппироваться вокруг караванщиков и привлечь к ним ненужное внимание с дирижабля, которое и так наверняка повышено после того, как я сюда на нем прибыл. Во-вторых, облегчить мне само проникновение на дирижабль, которое с земли, понятное дело, провернуть будет непросто.
Несмотря на то, что я боялся повышенного внимания к каравану и к окружению вообще со стороны городских, ничего такого не было. Вокруг дирижабля не роилось облако дронов, он не ощупывал пространство вокруг себя прожекторами и даже количество мотыльков, которые спустились расчищать площадку, было таким же, как и в прошлый раз. Как будто ничего такого и не происходило.
На дирижабль я проник без проблем. Даже можно сказать — с легкостью проник. Новое состояние моего оружия, которое еще только предстояло раскрыть на полную, уже позволяло мне творить невероятные вещи. Как минимум, я выяснил, что прежний потолок длины цепи теперь увеличился как минимум вдвое. Как максимум… А вот максимум мне еще предстояло выяснить.
