Под ласковым солнцем: Ave commune! - Степан Витальевич Кирнос
Практически все в Улье утонули в море меланхолии и печали, но это коллективное умопомрачение не тронуло Давиана, которые после очередной феерической проповеди бесцельно гуляет средь серого народа, посреди обезличенного града, который стоит в стране, которая давно изгнала из себя человечность.
– Ну что ты здесь бродишь?! – послышался крик откуда-то справа и Давиан поднял голову, сокрытую под капюшоном и увидел, как на фоне серо-бетонных высоких строений, стоит мужчина и держит за шкирку кого-то мальчика, наверняка идущего со школы.
– А что такого? – попытался отмахнуться от хватки мальчуган в пиджаке и брюках, цвета здешней повседневности.
– Сейчас, по заветам наших великих вождей и лидеров, ты должен воздавать молитвы и ксомуны в Храме Коммунистического Юношества, как это делают все мальчики и девочки.
– А что я там должен делать? – пытаясь, высвободится из хватки, отвечает мальчик, но пальцы мужчины в каком-то бесформенном костюме крепко сжались на пиджаке мальчугана.
– Скорбеть!
– А я не хочу!
– Апостол же ушёл! Как ты не можешь не скорбеть по этому поводу!? – глаза черноволосого и весьма молодого мужчины блеснули отблеском солёной влаги. – Он же высшая стадия нашего существования, он наша суть… он отче великой страны, которого мы должны чтить в каждом слове. Он великая длань света, что озаряет наш мир ослепительным светом коммунистических истин. Он и его Партия избавили нас от всякого государства и сделали свободными!
«Скорее рабами общественности и Партии» – помыслил Давиан и с усмешкой вспомнил, как сам раньше считал Апостола великим человеком, а Директорию оплотом нравственности и справедливости.
– Отпустите! – брыкнулся парень.
– Ага, только Народных Милиционеров позову. Они быстро тебя уму-разуму научат. А ну успокойся!
И тут Давиан решил вмешаться, больше не в силах смотреть за этим.
– Стойте, уважаемый партиец! – слуга повинности Слова двинулся навстречу мужчине и вздел руку по направлению к нему. – Я служитель Партии и требую объяснений, что здесь происходит.
– Я не должен…
– Да, естественно, мы равны партийцы в обществе и требовать в полной силе от вас может только орган народной власти по этой улице.
– Почему по этой? Я живу на другой.
– Поскольку место деликта[10] улица, на который мы стоим, то согласно Народному Постановлению нашего Улья всё решается согласно общественным правилам по месту происшествия.
– А ты… знаешь правила, – проскрипел мужчина и ослабил хватку.
– Знаком с одной особой, знающей наш закон. Сейчас не об этом. Отпустите ребёнка, иначе я доложу Форосу Ди о происшедшем.
Лицо неизвестного парня скривилось в гримасе злобы, и он было хотел продолжить перепалку, но всё же не стал этого делать, а полностью разжал пальцы и отпихнул мальчугана, едва не повалив его на бетонную мелкую плитку, которой усеяна улочка, сжатая громоздкими постройками.
– Ладно, Апостол да прибудет с тобой, раз ты собираешься взять на себя это дитя. А я свой народной долг выполнил – заметил нарушавшего и передал его в твои руки, то есть – партийному лицу.
– Да-да, Форос Ди узнает о вашем поступке. Как вас зовут?
– Андерсон 41-Фил-5. Всё, бывай.
Мужчина зашагал прочь, явно не желая связываться с представителем самого Фороса, которого недавно повысили до самого Младшего Всепартийного Творца Слова, а равно, начальника всей повинности Слова по этой Коммуне. А с таким титулом лучше не конфликтовать, а то мало ли, куда в следующий раз словодельцы направлять волну народного гнева, как-то постоянно бывает с неугодными. И Давиан это понимает – Партия воспитала толпу фанатиков, которых можно направлять как идеальное оружие, как клинок, супротив врагов режима.
– Дядя, – мальчик одёрнул Давиана за рукав его новенькой рясы, которую ему выдали вскоре после погрома, устроенного в честь Апостола, – спасибо вам.
– Не за что, – Давиан склонился к ребёнку. – А что ты не в Храме Коммунистического Юношества?
– Я… я… не хочу там быть.
– А почему?
– Там детей, которые плохо плачут по Ап…Ап…Апостолу… бьют. Больно бьют. Во, – мальчик показал руку, отодвигая рукав пиджака и Давиан увидел, что на белой коже ребёнка просвечивается яркая синюшная гематома.
– Кто это тебя так побил?
– Над… надеразтель!
– Надзиратель может? – поправил Давиан ребёнка.
– Да-да.
– А за что?
– Я мало плакал. Очень. Ну не получалось. Я плакал не по…
– Стандарту?
– Да. А вчера одну девочку закрыли в подвале без еды. Она не хотела плакать.
– Ладно, – Давиан подтолкнул ребёнка в спину, тихо приговаривая. – Лучше иди в Храм и попытайся наплакать по стандарту, иначе влетит всему Холлу, который взял над тобой опеку.
Мальчик кивнул и побежал прочь. А куда – Давиана не волнует, ибо всё, что связано с этим ребёнком – дело Холла, который взял его на воспитание. Система «народных воспитателей», когда дети школьного возраста могут отдаваться на опеку холлам, попросту позволяет органам народной и партийной власти спрашивать за промахи ребёнка целый коллектив людей.
Древняя мечта приверженцев идей коммунизма воплотилась в Директории в полную силу, только вот её используют как средство террора.
Давиан вспомнил, как Форос ему рассказывал историю из своей работы. Он и его партийные товарищи подговаривали детей специально совершать правонарушения, что бы потом воздавать десятикратно тем Холлам, которые казались им неугодными. А наказание всегда было разнообразно, начиная от обычных пыток и избиений и заканчивая тем, что стены различных Сот вымазывали кровью «бунтарей». Ах, да и все постановления о наказаниях подкреплялись решениями народных судов, которые всегда были быстры на руку в деле слепого правосудия. Это позволяет многих держать в страхе и не давать вольнодумцам учить детей тому, что не санкционировали Партия.
Юноша, позабыв о минувшем происшествии, решил идти дальше. Его разум заполнили рассуждения о недавнем погроме, и они настолько мрачны, что, кажется, будто этот юноша вместе со всеми предаётся крайней меланхолии. Но это не так, ибо источник его плохого настроения тот ад, в котором он оказался.
«Если это только окраины, если всё, что тут было это лихость крайних рубежей, то что творится в центре страны?» – эта мысль изъедает разум юноши. Он боится, страшится того, что скрывается в остальных Коммунах. Он живёт в пограничном субъекте федеративной страны, где режим максимальное внимание уделяет не поддержанию догматичного учения, а верности населения Директории, чтобы «тлетворное» влияние Рейха не просочилось сюда. И Давиан ужасается тому, что может быть в центральных регионах или даже столице, которая описывается как оплот «мирового коммунистического движения».
Давиан идёт дальше, скрыв лицо под капюшоном. Он пытается отвлечься от Директории и мысли о ней, но они как волны – накатывают и накатывают, не оставляя в покое сознание ни на секунду. Все
