Александра Гардт - Эпоха лишних смыслов
Из Склифа мы вышли в преотвратительном настроении, день вообще как-то не задался со всеми этими шпионскими историями. А сегодня с утра Гера взял бразды правления в свои руки. Всех построил, сказал маленькую короткую речь – и раздал сестрам по серьгам. Мне, например, полагалось написать главу в новый учебник по закрытию. Про то, как я вернулась, сознательно перед этим забыв свою личность. Макс тоже не отвертелся бы, но пока что дело упиралось в его объяснительную. И в наш правдивый отчет. На мой вопрос, не полетят ли с плеч чьи-то красивые головы, Гера ответить не удосужился, только раздраженно заправил за ухо прядь волос. Часа через два до меня дошло, что писать правду было в наших интересах, потому что Мишка, не совсем нам подконтрольный, явно сдавал какие-то свои сообщения. И если по поводу «Бронзового века» он сказать ничего не мог, внешне разницы между закрытием и деконструкцией не видно никакой, то насчет «Вампиров»… Все было ясно как день.
Я с тоской уставилась на несчастные две тысячи знаков, которые мне удалось из себя выдавить. Писать хотелось, что правда, то правда, но не это. А Гера широким жестом повелел сотворить увлекательный рассказ с примерами на пол-авторского листа. Промучившись часа полтора ничегонеделанием, я вроде бы лихо зашла на тему, но тут же провалилась, просела. Перестала понимать, что же произойдет дальше и не пора ли начинать переписывать и менять компоновку. Вариантов в голове – всегда три миллиона. И самое страшное – облечь радужную, сияющую идею не в те слова, не в ту последовательность. Создать что-то, но кривое и беспомощное, а еще навсегда, навсегда проигрывающее первоначальному замыслу.
Я сделала глоток. Гера заходил ко мне около четырех, прочитал написанное, покачал головой и велел сделать половину к завтрашнему дню. Умница, на самом деле, понимает, что, если не заставить себя, ничего не получится. Править и переписывать можно сколько угодно. Главное – приступить.
Откуда взять еще восемь тысяч знаков, я не знала. Идеи порхали в воздухе, но я не могла ухватиться ни за одну из них. Может быть, слишком устала. Может быть, просто привыкла встречать католическое Рождество в какой-нибудь насквозь католической стране, где прохладно, но можно ходить в туфлях, где сплошные распродажи и радостное солнце. Я вздохнула, посмотрела на часы, поднялась с места – и решительно вышла из дома. Надо было проветрить голову и отвлечься на что-нибудь стороннее. Это обычно помогало.
Спустившись по лестнице, я замерла на мгновение, не зная, куда отправиться, потом толкнула дверь. Решение нарисовалось мгновенно. Подошел бы любой вариант, но узнать насчет Арлиновой без Макса и особенно без Геры показалось самым правильным. Я бросила взгляд на айфон. Часы посещения окончились двадцать минут назад, но зачем в таком случае почти бесконечные деньги и миленькое красное удостоверение?
В метро было тихо, спокойно, а главное – тепло. Я даже не сразу сообразила, что надо было идти пешком, смешно ведь, одна остановка. Мысленно надавала себе по ушам, купила карточку и поехала. Что угодно, только не вспоминать историю с вампирами.
Около входа в Институт Склифосовского меня подхватил толстый доктор и взялся провести за просто так. Я рассыпалась в благодарностях и даже сказала ему что-то приятное. Оставалось найти кого-нибудь, кто имел отношение непосредственно к Арлиновой. И, наверное, молиться. К большому сожалению, я не умела этого делать, да и в с верой в бога имелись проблемы. Я невольно посмотрела на потолок и вспомнила про отца. Судя по отсутствию звонков от адвокатов и маминой реакции, с ним все было в порядке. Сердце самую малость защемило. Порванные нити так и остались порванными. Не сказать, что мне было абсолютно все равно, просто слишком много времени прошло. Просто я сбежала в очень раннем возрасте. Вот глупость, думала до сих пор, что стара, как мир, оказалось – очень молода.
Я позаглядывала в кабинеты, получила два нагоняя, в одном случае пришлось даже корочкой махать. Удивительное дело, при виде удостоверения с лица спадали все и сразу. Знакомых врачей нигде не было видно. А по фамилиям их различал только Гера – поскольку взял на себя все расходы и вопросы логистики.
Телефон оттягивал карман джинсов – Лешка всегда звал эту привычку мальчишеской; звонить никуда не хотелось. Я остановилась посреди широкого коридора, ведущего к палате, и беспокойно осмотрелась. В принципе, всегда оставался вариант удостоверения. Взять за шкирку какого-нибудь сотрудника, можно даже аспиранта, и заставить поднять мне информацию. Одно мгновение я повертела мысль в голове. Не нашла в ней ни единого изъяна и отправилась за быстро шедшим парнем, но тут подсознание о чем-то истошно завопило. Я обернулась. Так и есть, дверь в палату Арлиновой была приоткрыта. Облившись холодным потом, я в три прыжка оказалась около нее и заскочила внутрь.
Арлинова, к счастью, оказалась на месте. Я облегченно выдохнула и в то же мгновение замерла, превратившись в соляной столп. У койки, которую язык так бы не повернулся назвать, стоял некто. Он поднял голову, когда я появилась в проеме, и теперь смотрел на меня. Я на мгновение закрыла глаза – и секунда показалась вечностью, а на веках замелькали цветные картинки. Информация затопила мозг, но я смогла вычленить четыре нужных образа. Парень из книжного, советовавший почитать Макса. Падающая фигура из «Бронзового века». Бармен Бо. Борис Арлинов.
Я открыла глаза и посмотрела на фотографию, стоявшую на подоконнике. Плохой черно-белый снимок, сделанный четыре десятилетия назад. И вот она – седая, погрузневшая, с морщинами. И вот он – стоит перед ней, смотрит на меня. Я перенесла вес на правую ногу. Помотала головой. Спросила себя: как это? Почему я до сих пор не соотнесла бармена и… Снимок? Снимок и парня из книжного? Долбаная размытая фотография, которую сличить с оригиналом представляется возможным, только имея оригинал в наличии. Я запрокинула голову назад и медленно сползла спиной по стене. Задрожала.
На черно-белом фото были видны только глаза и незаурядный рост, и то, если помнить, что Арлинова сама не маленькая. Все лица из «Вампиров» стерлись из памяти, будто исчезли. А вот теперь появились снова.
Рядом со старой, седой, беспомощной Арлиновой стоял ее муж, Борис, и ему было двадцать пять лет. Ни морщинки. Взгляд – как на фотографии.
Голова вдруг заработала с устрашающей скоростью.
– Вот как, – сказал он и мягко, беззащитно улыбнулся.
– Бен Эрлен? Бо? Борис Орлеанский? Борис… Арлинов? – Я с трудом поднялась на ноги. На меня будто потолок обрушился – но я все-таки встала.
– Безымянный поклонник из книжного, если уж на то пошло.
Надо было собираться с мыслями, но голова решила взорваться.
– Как… – Я сразу осеклась. Не хватало начинать с банальностей. – Вернее, понятно, как. И понятно, наверное, почему.
Он на мгновение прикрыл глаза, потом посмотрел на меня и заулыбался еще сильнее. Сердце колотилось в груди.
Вот он падает с башни, а груда обломков уносится к небу. Вот он с шейкером в руках улыбается кому-то, пока я кручу винил. Вот он говорит мне что-то в книжном, я вскидываюсь и смотрю на него. Вот он, ну он же, конечно, он, стоит и смотрит, как мы с Максом уходим сквозь прорыв из вампирской истории.
Я закрыла рот ладонью, чтобы не заорать.
– Хорошо, что с тобой можно опустить стандартную процедуру… Разговор главной героини с главным злодеем. Есть вопросы? – Борис повернулся ко мне спиной, и я скользнула взглядом по шее – ни единой складки. В самом деле, двадцать пять лет?
Я нащупала в кармане телефон и поняла, что для звонка его придется вытащить наружу. Чертовы сенсорные экраны.
Борис взял проклятую рамку в руку и снова развернулся ко мне, покачал головой чему-то своему.
– Никаких вопросов, – отозвалась я и стала искать левой ногой порог, чтобы бежать без оглядки.
– Зря ты так. Думаешь, что-нибудь тебе сделаю?
Я моргнула, и он за мгновение оказался прямо перед моим носом, преодолев за десятую долю секунды около трех метров и больничную койку. Я ойкнула, отскочила назад – и спиной захлопнула дверь.
Но страшно почему-то не было. Было страшно, когда Гера сказал, что Макс… Макс Гамов, из-за которого я во все это и впуталась, что Макс Гамов застрял на закрытии. Было очень страшно, когда поняла, что просто так к нему не проберусь. Было жутко давать себя переписывать. А сейчас нет. На меня вдруг накатила адская усталость.
Я подняла глаза и спросила:
– Значит, ты застрял в книге на сорок лет? А потом нашел способ… выбраться? Колесить по любым мирам, меняя их по своей воле?
– Слабовато как-то. – Борис развел руками и повернулся к Арлиновой, самую малость – может, обман зрения? – ссутулившись. Я нащупала ручку и собралась вывалиться в коридор, но не тут-то было.
– Ты что, думаешь, я тебя убивать буду? Или в придуманные миры запихивать?
