Иар Эльтеррус - Иная терра
— И что ты планируешь делать?
— Пока что — присмотрюсь к нему внимательнее. А потом… не знаю еще. Если будет совсем плохо, приложу все усилия к тому, чтобы его люди от него отвернулись.
— Если он и впрямь такой зверь — этого будет мало, — покачал головой Дориан. В его мозгу сложились детали плана.
— А что вы предлагаете? Не убивать же его, в самом деле!
— Велес, мальчик мой… когда собака заболевает бешенством, ее пристреливают, — максимально мягко заговорил Повелитель, в его взгляде, устремленном прямо в глаза собеседника, читались сожаление и боль. — Это не жестокость, это вынужденная мера. Если допустить неуместное милосердие, пострадают и даже погибнут ни в чем не повинные люди, да и другие собаки тоже. Человек же, готовый на все ради своей цели, ради навязчивой идеи, которой он одержим, он в сотни раз страшнее и опаснее целой стаи бешеных собак. Понимаешь?
— Я понимаю, о чем вы говорите, учитель, но… — Велес стал бледен, как свежевыпавший снег, однако взгляда не отвел. — Я не могу убить. Это против моих принципов, против того, за что я борюсь, против всего, что во мне есть. Я не могу убить.
— Друг мой, кто говорит об убийстве? — Дориан насмешливо приподнял бровь, но выражение глаз сохранил прежним. — Сперва надо выяснить, так ли страшен этот твой черт, как ты его намалевал. А там уже посмотреть, что к чему. С чего ты взял, что я предлагаю тебе пойти и убить этого несчастного первокурсника?
— Но… вы так говорили про бешеных псов, которых надо пристреливать…
— И ты воспринял мою метафору настолько буквально? — Повелитель тихо рассмеялся, глядя на вытянувшееся лицо юноши. — Я лишь хотел, чтобы ты уяснил одну простую вещь: когда-нибудь тебе придется делать выбор. Выбор между твоими личными принципами и судьбой всей великой миссии, которую ты на себя возложил. Ты, конечно, всегда можешь переложить неприятную, грязную, страшную работу на кого-то другого, но помни — твоим принципам это будет даже вреднее, чем если ты сам сделаешь то, что должно. Просто потому, что ответственности с тебя такое перекладывание обязанности не снимет, это все равно будет твое решение и твое распоряжение, но помимо этого ты еще будешь виновен в том, что кто-то другой запачкал руки вместо тебя.
— Я понял, учитель, — пробормотал Велес, глядя в пол.
— Вот и хорошо. Просто запомни этот урок. Когда-нибудь, боюсь, он тебе пригодится. А пока расскажи мне про второго, как там его… Ветровский, да?
— Да, Станислав Ветровский. Он страннее, но безопаснее. Идеалист почище меня. Распространяет в универе — правда, очень осторожно — запрещенную книгу, фантастику конца двадцатого — начала двадцать первого века. О прекрасном далеком Ордене, где все всех любят, никто никому не причиняет вреда, и так далее. Собирает вокруг себя таких же ненормальных идеалистов…
— И я это слышу от того, кто сам себя считает идеалистом? — незло рассмеялся Дориан. Велес обиженно вскинулся, но тут же взял себя в руки.
— Я хоть и идеалист, но понимаю — новый мир не построить, не пачкаясь. А они хотят и всем хорошо сделать, и при этом в белом остаться. А так, увы, не бывает. Да и… Странные они, эти аарн.
— Кто?
— Аарн. Так они себя называют, по аналогии с тем Орденом из книги. Ладно, что добрый мир, это еще достижимо. Так эти аарн воспевают «странность», «непохожесть» и прочее в том же духе. Мол, они такие единственные и неповторимые, добрые-прекрасные-светлые-вечные-безупречные, а остальные — так, фигня, грязь под их творческими ногами. Да, на творчестве у них тоже бзик. И на Создателе. Мол, в каждом разумном — слова «люди» они почему-то избегают — есть Искра Создателя, которая дает каждому способность к творчеству, и что каждый должен обязательно этим самым творчеством заниматься, реализовывать эту Искру, иначе ему будет плохо. И так далее.
Дориан вдруг почувствовал, что по телу прошла волна холодной дрожи. Незаметно закусив губу, он постарался скрыть это от ученика — кажется успешно.
Что-то с этими «аарн» было не так. Что-то в них было пугающее Повелителя, что-то угрожающее его планам. Они были опасны. Вернее, даже не они — их лидер, этот Станислав. Без лидера они рассыплются, разойдутся, станут нормальными, обычными людьми и разделят их участь. Надо только убрать всего одного человека. Ветровский, пожалуй, гораздо опаснее Черканова. По большому счету, Черканов как раз никакой угрозы не представлял, и Дориан исподволь натравливал на него Велеса лишь для того, чтобы сломать довольно стойкие принципы паренька. Напрямую невозможно, больше того — слишком высок риск, что мальчишка его раскусит. А вот так, кружным путем… Сначала он примет для себя, что кое-какие преступления можно оправдывать целью, ради которой они совершаются. Одно убийство — и он примет. А потом очень, очень быстро привыкнет оправдывать так все.
Жаль, не удастся натравить Велеса на Ветровского. Ну, по крайней мере — пока. Что ж, пусть наблюдает и докладывает пока что, а там — посмотрим, решил Повелитель, отвлекаясь от своих мыслей и прислушиваясь к дальнейшему рассказу юноши.
— Благотворительность, опять же. Сейчас, например, они собираются провести какой-то там вечер, а на вырученные деньги купить нужные вещи для детских домов. В общем, на мой взгляд, эти аарн просто психи-идеалисты, но психи не опасные. Наблюдать за ними мы, естественно, будем, но предпринимать что-то против я пока не вижу смысла.
— Согласен. Но наблюдай пристально и обо всем докладывай.
— Хорошо, учитель.
— Если на этом все, то я вынужден прощаться. Извини, у меня еще очень много дел…
— Да, конечно! Мне, в общем-то, тоже пора.
— Я свяжусь с тобой, когда придет время следующей встречи. А ты… знаешь, а скажи-ка мне название и автора той запрещенной книги. Посмотрю хоть на какой почве эти твои идеалисты выросли.
— Не помню я их, — признался Велес, но заметив недовольство на лице Дориана, тут же добавил. — Но я могу завтра в универе уточнить и сообщить вам.
— Хорошо, так и сделай. Следи внимательно за Ветровским и постарайся разобраться, что за зверь такой этот Черканов. Все, до встречи, Велес.
— До встречи, учитель…
IV. V
Ты знаешь все, что надо знать
Я знаю чуть больше, чем надо…
— Да все яснее ясного с этим убийством, — горячился лейтенант Мельницкий. — Парень его кончил, как пить дать!
— Доказательства? — майор закурил, откинулся на спинку стула.
— Какие еще нужны доказательства? Мы взяли его прямо над трупом!
— Доказательства. Хотя бы какие-нибудь.
— Да он сам признался! Капитан Краснов спрашивал — твоих рук дело? Он кивал! Я вам говорю, дело ясное!
— Ясное только то, что тебе, лейтенант, очень не хочется начинать карьеру с висяка, — спокойно отозвался майор, стряхивая пепел прямо на потертый линолеум. — Значит, так: пока не предоставишь мне по этому делу доказательств — либо вещественных, либо свидетельских показаний — даже не пытайся выдвигать обвинения Ветровскому. А сперва вообще неплохо бы парнишку допросить.
Лейтенант вздохнул. Он уже понял, что так легко отвертеться не выйдет.
— Хорошо, давайте допросим. Здесь или…
— Здесь, чего бегать лишний раз?
Арестованного привели через пять минут. Выглядел тот, мягко говоря, неважно: покрасневшие белки глаз, слипшиеся сосульками волосы, синяки под глазами, огромный кровоподтек на скуле и яркая ссадина на лбу. «Работу капитана Краснова видно сразу» — недовольно подумал майор, присматриваясь к подозреваемому.
Юноша был смертельно бледен, а в глазах застыло странное чувство, которое никак не поддавалось точному определению. Некая смесь из детской обиды, боли утраты, ненависти к убийце, мрачной решимости, глубокого одиночества и еще — обреченная покорность судьбе. Потухшие это были глаза. И уж точно не чувствовалось, что их обладателю всего лишь шестнадцать лет.
— Итак, господин Станислав Вениаминович Ветровский, студент первого курса психологического факультета высшего института Петербурга, зачем вы убили вашего приемного отца? — будничным тоном спросил Мельницкий, вроде как отстраненно глядя в окно, но в то же время краем глаза наблюдая за реакцией обвиняемого.
Майор только головой покачал — молод еще лейтенант, и постоянно забывает о существовании такой штуки, как презумпция невиновности. Против Ветровского ничего не было, и оба это знали.
Сперва Стасу показалось, что он ослышался. Они что, и в самом деле полагают, что это он убил Вениамина Андреевича? Но оба полицейских выглядели вполне серьезно, да и неуместна была бы подобная шутка.
Но на сильные эмоции юноша сейчас был не способен. Это несколько часов назад, когда он очнулся в отдельной камере, придя в себя после успокоительного, и осознал, что произошло, тогда да — готов был кататься по полу, выть, кричать и ненавидеть все, что только можно было ненавидеть. Вот только скованные за спиной руки и затекшее в неудобном положении на жестких и холодных нарах тело не желали слушаться, а за решеткой негромко переговаривался с кем-то по мобилу дежурный. Стас не хотел, чтобы кто-то видел его таким, и просто около часа лежал, невидяще глядя в стену и не замечая, как лицо становится мокрым от слез.
