Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Бой вечен
– Что он говорит? – быстро спросил Бельфор.
– Ничего, месье генерал. Он требует русского. Говорить будет только с ним.
Генерал остро глянул на меня.
– Значит, кто этот человек, вы не знаете, князь?
– Слово чести.
– Хорошо, – решил генерал, – постарайтесь расколоть его. В наших же общих интересах…
Французы постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем переборщили…
Я постучал в дверь – мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.
– Приведите его в порядок, – сухо сказал я, – позовите врача. Так я работать не буду.
Легионер взглянул на меня подозрительно, но отправился за врачом. Я посмотрел в большое зеркало… можно деньги поставить на то, что оно без амальгамы, одностороннее. Знаком показал, что я думаю обо всем об этом…
Пришел врач. Точнее – армейский санитар. Приведение допрашиваемого в порядок заняло минут двадцать, все это время я молча сидел и думал. Опыт Персии научил нас не доверять информации, полученной под пытками: на Востоке живут прирожденные лгуны, они соврут все, что угодно, чтобы избежать боли. Но этот человек был кем-то другим, он родился не на Востоке – готов был поклясться.
– Месье…
В глазах санитара я уловил некую нотку сочувствия мне. Должно быть тяжело здесь работать человеку, который давал клятву Гиппократа.
– Мы сделали все, что возможно. Только не использовали обезболивающее, это может повредить допросу.
– Он не свалится в шок?
– Нет, если только не продолжить.
– Хорошо, благодарю.
Санитар кивнул и вышел. Со стуком закрылась дверь. У меня был, по сути, только один козырь – прослушанный в машине разговор. Из которого я понял далеко не все – все-таки не так хорошо знаю фарси, как хотелось бы.
– Продолжим с чего начали, – сказал я. – Ты слышишь меня? Какой язык предпочитаешь?
– Можем… – неизвестный скривился от боли в зубах, – говорить на твоем. На русском.
– Откуда ты его знаешь? – поинтересовался я.
– Учил… в школе.
– Ты русский?
– Не важно…
Идиоты. Эти идиоты решили, что самая лучшая пытка для человека, который должен заговорить, – это сверлить ему зубы, а потом воздействовать на зубные нервы током. И нас они называют варварами…
– Мы можем общаться письменно. Хочешь, дам карандаш и бумагу?
Неизвестный усмехнулся. Кивнул в сторону стекла.
– Что ты хочешь?
– Что я хочу… я назову тебе свое имя. Настоящее. Россия потребует моей выдачи.
– Есть за что?
– Есть…
– Говори.
Неизвестный скривил губы в улыбке.
– Ротмистр… Ежи Соболевский… теперь иди в посольство и… сообщай… москалина…
Сказанное было столь невероятно, что я подошел ближе, чтобы рассмотреть лицо этого человека. Нет… совсем не похож.
– Ты лжешь.
Дело в том, что историю ротмистра Соболевского я хорошо знал. Хотя и не имел к этому прямого касательства.
Ротмистр Соболевский был другом Цесаревича Бориса, наследника польского престола, мужеложца и отцеубийцы. Который таинственным образом исчез из Польши, когда рокош подходил к концу, и до сих пор его не удавалось отыскать. Цесаревич собрал возмутительную компанию, почти что банду – и вместе они куролесили по Варшаве. В их числе был и кавалерийский ротмистр Соболевский.
Кроме того, ротмистр Соболевский был еще и зятем князя Священной Римской Империи Людвига Радзивилла. Который служил казначеем при Польском дворе Романовых. И при котором – пропала большая часть польской казны…
– Сообразил? – проговорил Соболевский. – Вижу… сообразил. Иди в посольство и требуй…
– Требовать вы будете дома, сударь. Мне нужно что-то еще.
– Что… тебе нужно еще?
– О чем ты говорил с Тимуром?
– Перестань… не знаю никакого Тимура.
– Знаешь. О чем ты с ним говорил? Ты говорил с ним про деньги, так? Деньги, пайса. Где ты научился фарси?
– Какой… фарси?
– Язык. На котором в Персии разговаривают. Фарси. Не ври мне, иначе я не смогу тебе помочь. Вы ехали по дороге и говорили про деньги. Где скрывается генерал Абубакар Тимур?
– Я… его… не знаю…
– Мы не там ищем?! Где он скрывается? Он скрывается в Италии?
– Я… его… не знаю…
– Врешь! Где он скрывается? Кто ему помогает? Мы не там ищем? Кто ему помогает – католики? Ему помогает Ватикан?
То, что произошло потом, я запомнил на всю жизнь. Корил себя… хотя и понимал, что как бы я ни задал вопрос – блок бы сработал. Блок в памяти, вложенный туда неведомыми охранителями, неведомыми мудрецами, он – и сыр, он – и мышеловка, он – и мышь, все в одном. Пара слов – и все кончено: сторожок высвобождает пружину, и ловушка захлопывается. Финита. Возврата – нет.
Ротмистр весь побелел, как при сердечном приступе, из горла его исторгся такой рев, какого я никогда не слышал от живого существа, это был то ли вой, то ли рев, то ли крик о помощи. Я бросился к нему, понимая, что поздно, что дело сделано, ловушка захлопнулась, и возврата нет. Было уже поздно – ротмистр выгнулся на стуле, как будто его ударило током, я захватил его голову, за спиной лязгнул засов, в камеру ворвались сразу несколько человек, кто-то попытался оторвать от умирающего ротмистра меня. Я хотел крикнуть, чтобы держали голову – но кто-то профессионально просунул мне дубинку под подбородок, надавил – и у меня перехватило дыхание. Обе руки были заняты – и ничего сделать я больше не мог. Когда на меня навалилась тьма – ротмистр был еще жив…
– Зачем вы его убили?
Генерал Бельфор стоял передо мной – прямой, как палка, крепкий, как горы, и ни в его позе, ни в его голосе, ни в его взгляде не было ни капли сочувствия или понимания. Стойкий оловянный солдатик, намеренный довести дело до конца.
– Я его не убивал… – устало сказал я.
– Не лгите! Вы его убили! Он что-то хотел сказать, и вы его убили! Вы его задушили, мать вашу!
– Зачем… Я мог убить его там, на улицах Касбы. И никто бы не узнал об этом. Зачем мне это?
– Вы бросились на него и стали душить! Вы в своем уме?! Может, у вас боевая психотравма, я слышал, что вы были сильно контужены?
– Он попытался покончить с собой.
– Покончить с собой? Я похож на идиота, месье Александр? Человек, прикованный к допросному креслу, фактически – связанный по рукам и ногам, пытался покончить с собой?!
– Вы не хуже меня знаете исламистов, генерал. Для них смерть – это путь к Аллаху. Можно мне воды?
– Вы не получите никакой воды и вообще не выйдете на свободу до тех пор, пока не ответите на вопросы.
– Дело ваше… Если вы намереваетесь пытать подданного Российского Императора – дело ваше. Смотрите, не перестарайтесь.
Генерал не успел ничего ответить – в дверь постучали.
– Сидите здесь. И попытайтесь выдумать такое объяснение своему поведению, которому бы я поверил.
Генерал Бельфор вышел в коридор, горело только аварийное освещение, там стоял врач и еще один офицер.
– Что скажете, мсье Дюкло?
– Интересный случай… – сказал Дюкло, по привычке протирая руки пропитанным дезинфицирующим раствором носовым платком[92]. – Я бы хотел взять тело на кафедру и поработать с ним, вы не возражаете?
– Возражаю. По крайней мере, пока. Но можете работать здесь, здесь тоже есть морг. Что скажете?
– Очень интересный случай, мсье генерал. Ему сломали шею, но клиническая картина не сходится. На шее я не обнаружил следов.
– То есть? – не понял генерал.
– Когда вы ломаете шею человеку, вы должны использовать либо собственные руки, либо веревку, либо что-то в этом роде. Нужно приложить усилие, значительное усилие – на коже, на тканях должны остаться следы и кровоподтеки. От всего остаются следы. Так вот – в данном случае – никаких следов нет, даже малейших.
– Он мог применить какой-то захват.
– Следы все равно бы остались, только в других местах. Я осмотрел все – следов нет. Кроме тех, которые оставили вы.
– А вы не могли перепутать?
Врач оскорбленно покачал головой.
– Хорошо, хорошо… – примирительно поднял руку генерал. – Так каково же ваше заключение, мсье Дюкло?
– Случай интересный, я не могу дать заключение сразу, нужны дополнительные исследования. Но я бы сказал – предварительно, мсье генерал, только предварительно – что он сам себе сломал шею.
– Вы понимаете, что говорите, мсье Дюкло?
– Понимаю, мсье генерал. И еще…
– Да?
– Кажется, вы перестарались. Я имею в виду при пытках. У этого человека кровяное давление поднялось настолько, что в глазах полопались все капилляры, они полны крови. Я, конечно, не буду этого упоминать, но…
– Этот человек после последнего сеанса был жив и разговаривал минут пять.
Врач усмехнулся.
– Зачем вы это, мсье генерал? Я знаю правила. Этот человек после того, что вы с ним сделали, не мог ни с кем разговаривать. От кровотечений он ослеп, я уверен, что при вскрытии мы обнаружим сердечный приступ или кровоизлияние в мозг, или то и другое разом. Я же предупреждал ваших палачей о том, что перед допросом надо хоть давление у человека померить. Иначе он может умереть и ничего вам не скажет.
