Охота на нечисть - Алекс Рудин
Один из пацанов с ехидной ухмылкой швырнул в меня огрызком яблока. И ведь попал, гадёныш!
Я дёрнулся, было, к нему. А руки-то связаны!
— Ну-ка, брысь! — прикрикнул на мальчишек Сытин. Пацаны так и брызнули в стороны.
Ноги у меня гудели после пробежки, а живот, прямо к позвоночнику прилип. В нём даже не урчало — настолько голод скрутил кишки.
— Ничего, — подбадривал меня в спину начальник стражи. — Доберёмся до тюрьмы, там тебя накормят.
Ох, что-то я, блядь, сильно сомневался в его словах! На десантной гауптвахте, помню, кормили брикетами из говна и водорослей. И не сказать, чтоб досыта. А тюрьмы — они везде одинаковые.
Хотя — какая тебе разница, Макс? Ты час назад крысу сожрал и не поморщился.
Улица вышла на широкую площадь, посередине которой шумел рынок. Ну, точно! Здесь Немой уже бывал с обозом. Отсюда он попёрся искать своего Фому, который у князя в дружине служит.
Ох, Немой, Немой… За каким хреном ты весь город оббегал, если дворец князя — вот он?! На краю площади, за высоким бревенчатым забором с башнями. Возле ворот скучали охранники с копьями, на башнях — лучники.
Мы подошли к воротам. В высокой тяжёлой створке для удобства была сделана небольшая калитка с окошечком. Увидев нас, один из копейщиков молча постучал в калитку. Окошко скрипнуло, оттуда зыркнули цепкие глаза. Затем калитка открылась, и мы вошли в сад.
Яблоки и груши густо усыпали развесистые деревья. Тяжёлые краснобокие фрукты сгибали ветки почти до земли. Да вы издеваетесь, что ли? В животе снова нещадно заурчало и забулькало.
Проходя мимо невысокой вишни, я изловчился и губами поймал тёмно-красную, почти чёрную ягоду. Она была кисло-сладкой, прохладной.
Выплюнув косточку на траву, я обернулся к своему провожатому. Тот сокрушённо качал головой.
— Вообще-то, это любимая вишня князя Всеволода. Ягоды с неё не ест никто кроме князя.
Ну, бля! И тут накосячил! Не хватало ещё из-за ягод башки лишиться. Вот как это у меня получается? Всё время попадаю в самую жопу. Как с Тупым и гранатой. Талант, не иначе!
— Ладно, я никому не скажу, — подмигнул мне Сытин. — Топай давай! Видишь кирпичное здание во-он там? К нему шагай.
Тюрьма была самая настоящая. С тяжёлой железной дверью и маленькими окошками в высокой кирпичной стене. На окнах — сплошь решётки. Весёлое местечко.
Внутри, как и положено, царил полумрак, и пахло сыростью. У меня даже озноб пробежал по коже.
Длинным коридором охранник провёл нас в кабинет, на двери которого висела деревянная дощечка с надписью: «Начальник темницы». Золотые буквы были вручную выписаны на тёмно-вишнёвом фоне.
Начальник темницы оказался полным весёлым мужчиной в длинном, почти до пола, балахоне синего цвета.
— Здорово, Василий Михалыч! — воскликнул он, увидев нас. — А я тебя жду. Слушай, не можешь мне парочку саламандр достать, а? Камеры хочу просушить, пока погода хорошая. А то плесень пойдёт по стенам. Постояльцы от сырости заболеют.
— Непременно достану, Никита Ильич! Вот Михей с Гнилого болота вернётся — отправлю его за саламандрами, — ответил ему Сытин.
— А Михей на Гнилое болото поехал? Ох, ты! Если б я знал — попросил бы чёрных грибов привезти хоть корзинку. А то водяник в седьмой камере без них есть не может. Прямо исхудал весь. Из бассейна не вылезает.
Ни хрена себе! У них тут что, камеры с бассейнами?
— Так кто же его заставлял девок соблазнять русалочьим житьём? Сам виноват, за дело сидит.
— За дело-то за дело, — покивал начальник тюрьмы. — Но не морить же голодом нечистую силу.
— Да привезёт Михей грибов, не забудет. Я ему говорил. А как Василиса твоя поживает? Не линяла ещё?
— Вылиняла уже. Привет тебе передаёт.
— И ты ей от меня привет передай. А шкуру её старую не вздумай сжечь. Высуши на чердаке и прибери.
— Непременно, — пообещал начальник темницы. — Ты чаю-то выпьешь, Василий Михалыч? А, может, водочки?
— В другой раз, Никита Ильич. Давай-ка, сейчас постояльца определим. И покормить его надо.
— Так это постоялец с тобой? А я думал — ты помощника завёл! Определим, конечно! Он у тебя кто?
— Перекидыш. Котом оборачивается.
— Котом? Вот это отлично! Так он мне заодно всех мышей переловит, пока сидит! А то мыши замучили, понимаешь! Велел поставить мышеловку — так в неё домовой из пятой камеры попал. Три дня в больничке пролежал. Камера не убрана! Непорядок. И знаешь, что я тебе скажу — тут начальник тюрьмы понизил голос, словно заговорщик. — Он, мерзавец, специально палец в мышеловку сунул! А ты чего молчишь, перекидыш? Наловишь мышей? А я тебе камеру с тёплой лежанкой, а?
— Немой он, Никита Ильич, — засмеялся мой провожатый.
— Немой? Как же тебя угораздило-то, а? Ну, пойдём, Немой!
Вдвоём они отвели меня в камеру.
— Значит, смотри, Немой, — сказал начальник тюрьмы. — Вот лежанка, как обещал. Вот стол и табурет. Здесь, в углу — когтеточка. О матрас когти не точить! Порвёшь — сам зашивать будешь. Обед сейчас принесут.
— Выдай ему двойной, — попросил Василий. — Наголодался парнишка.
— Выдадим, — согласился начальник тюрьмы. — Да, вот ещё что! Под кровать не гадить! Только в лоток!
Бля, они вообще охренели, что ли?!
Молчаливый тюремщик приволок мне обед — две охрененные порции жареного мяса с репой и горохом и гору чёрного хлеба. Начальство вышло, дверь захлопнулась. И я остался один.
Ох, я и жрал! Наевшись, расслабился на табурете и стал задумчиво смотреть на недоеденный хлеб. Хлеба было ужасно жалко. Но в желудок он не влезал. Проблема, бля!
От нечего делать, принялся рассматривать камеру. Нормальное помещение. Семь шагов в длину, пять — в ширину. Побольше десантной капсулы.
И тут я заметил, что из-под койки на меня внимательно смотрят два блестящих глаза.
Это была мышь. Крупная, величиной почти с крысу, которую я сожрал на помойке. Она, не отрываясь, глядела на меня, но вылезти из-под кровати не решалась.
Немой внутри по-прежнему молчал. Я почувствовал себя одиноко и решил подружиться с мышью. Взял хлеб, отломил кусочек и протянул ей.
Мышь торопливо пробежала через камеру, обнюхала хлеб и взяла его передними лапками. Съела, отряхнула крошки с усов и вежливо сказала:
— Спасибо!
Мышь посмотрела на меня и обиженно фыркнула.
— Я не понял. А ты почему не кричишь? Не удивился что ли?
Конечно, не удивился. Я просто охренел! Но краем сознания отметил, что эта мышь — мужского пола. Мыш, то есть.
— Поговорить не хочешь? — спросил мыш. — Темница, всё-таки. Скучно. А поговоришь — и легче на душе.
Легче,
