Зеб Шилликот - Костяное Племя
Глава 3
Возвращаясь в свое купе, Джаг с удивлением заметил, что уже стало совсем темно. Он даже не почувствовал, как быстро пролетело время в компании девушек-сервиклонов. Последние лоскутки светлого неба на горизонте таяли на глазах, поглощаемые ночными сумерками.
Как только Роза ушла с рулонами ткани под мышкой, Джаг занялся поисками укромного места для флакона с Дакара. Ему не терпелось снова испытать на себе действие наркотика, но пока он не мог сделать этого, так как Галаксиус должен был с минуты на минуту прислать за ним своего человека.
Снедаемый противоречивыми чувствами, он покрутился на одном месте, оглядывая купе и, наконец, решил спрятать флакон в маленьком кожаном кошельке, висевшем у него на поясе, – в случае необходимости, Дакара всегда будет под рукой.
В конце концов, полагаться ему было не на кого – у Розы появились свои интересы и рассчитывать на нее теперь не приходилось. Джаг подумал, что ему придется испытать порошок несколько раз, начиная с малых доз, – необходимо выяснить, до какой степени была высока его чувствительность к наркотику.
В первый раз его пришлось "возвращать" с помощью похлопывания по щекам и нюхательной соли. Вряд ли ему стоило повторять попытку в одиночку, ведь если учесть его состояние после приема Дакара, то малейшая ошибка могла бы стать для него последней. Кто даст гарантию, что его сознание не растворится в пространстве, не превратится в вечного странника? Навсегда... Если это смерть, то она выглядит совсем не страшно, ее можно и не бояться. Главное – не превратиться в стороннего наблюдателя, разве что это состояние не окажется трамплином к другим высотам...
Потоптавшись без толку по купе, Джаг решил выйти из вагона, чтобы пройтись и подышать свежим воздухом.
Ветер стих, стоял теплый погожий вечер, и все обитатели поезда высыпали из вагонов, за исключением Галаксиуса и его окружения.
С тех пор, как поезд выехал из Тенессии, это была первая внеплановая остановка, сделанная не с целью заправки водой и топливом. У Джага мелькнула мысль, что, если бы не его пассивность в конце схватки на станции Барага, поезд продолжал бы мчаться вперед.
Он спрыгнул с подножки вагона и направился к локомотиву, где провел незабываемые, дьявольски тяжелые дни.
Потреро, все в том же черном кожаном шлеме с наушниками и выцветшей накидке, встретил его весьма дружелюбно.
– Эй, Чико! Ты пришел вовремя! Меня, человека-машину, держат в полном неведении! Заставляют держать машину под парами, но не говорят, надолго ли! Может, ты знаешь что-нибудь?
– С каких это пор орел должен отчитываться перед червяком? – насмешливо парировал Джаг, вспоминая те недавние времена, когда машинист отвечал ему таким же образом, если он имел наглость задавать якобы неуместные вопросы.
Раздосадованный, Потреро замер на мгновение, раздумывая, верить ли своим ушам, как вокруг грянул громкий смех сервиклонов, занимавшихся обслуживанием локомотива: одни выполняли смазочные работы, ползая повсюду с масленками в руках, другие прочищали дымовую коробку, мыли фары, надраивали путеочиститель, а третьи ползали под осями вагонов, проверяя их исправность.
Разъяренный машинист набросился на них, обзывая обезьянами, бездушными лягушками, сатанинскими эмбрионами и недоносками. Затем он перенес свой гнев на Джага, которого обозвал проклятым Рамоной, никчемным болтуном, возомнившим себя шишкой на ровном месте.
Потреро завелся не на шутку и, не в силах остановиться, продолжал ругаться на понятном только ему языке, к великой радости сервиклонов, расхохотавшихся пуще прежнего.
Оставив Потреро, продолжавшего метать громы и молнии, Джаг повернулся и пошел вдоль состава. В глаза ему бросилась цепочка часовых, охранявших пути и склоны насыпи впереди поезда.
Шагая в хвост поезда, Джаг не переставал удивляться такому количеству народа. Никогда раньше он не видел во время стоянок столько людей и такого ажиотажа.
Продолжая путь, он вдруг понял, откуда такой гам – каждый шумел за двоих. Ключ к решению проблемы заключался не в количестве людей, а в их поведении. Непредвиденная остановка раскрепостила подданных Империи на Колесах, и всеобщее веселье овладело пассажирами поезда. Всех захлестнул дух анархии, а выпитое спиртное и хорошее настроение помогли создать атмосферу всеобщего празднества.
Там и сям горели костры, освещая вагоны неверным мерцающим светом, а их тепло сменялось приятной прохладой, стоило лишь удалиться от освещенного круга.
На самодельных вертелах жарились целые воловьи и бараньи туши, и в чистом вечернем воздухе далеко разносился щекочущий ноздри аппетитный запах доходящего до готовности мяса.
Как ни странно, эти ароматы вызвали у Джага тошноту, которую он подавил с огромным трудом. Вид мяса, облизываемого языками пламени, ассоциировался у него с расчлененными телами Мониды и Энджела. Перед его внутренним взором вставали кошмарные видения изрубленных на куски тел обитателей станции Барага. Потребуется еще немало времени, чтобы его память избавилась от этих апокалипсических картин.
Несколько раз он отводил в сторону протянутые к нему руки со стаканами сника, неочищенной самогонки или густого терпкого вина с чаем. Сейчас ему ничего не лезло в горло.
Перешагивая через тела пьяных, обходя коров и овец, щиплющих пыльную траву на насыпи, Джаг добрался до своей цели – вагона с живым товаром, предназначавшимся Костяному Племени.
Здесь, как и всюду, народ гудел вовсю. Огромные толстухи сгрудились вокруг полудюжины овечьих туш, насаженных на вертела, которые медленно вращали над огнем дети.
Сидевших прямо на земле женщин, одетых в длинные легкие шелковые накидки, которые едва прикрывали их безобразные формы, окружала живая стена зевак, наблюдавших за тем, как они пожирали сочные пататы, фаршированные мелкими, еще не оперившимися птенцами.
Шесть бараньих туш, жарившихся на медленном огне и истекавших янтарным жиром, выглядели не более чем закуской. Под одобрительные возгласы насмешливой толпы, толстухи устроили настоящее состязание: эти набитые салом бурдюки наперегонки таскали из огня обжигающие пататы и, наскоро очистив их, совали в рот, которого почти не было видно среди пухлых отвислых щек. Они так старались опередить друг друга, что глотали пищу не пережевывая, давясь и обжигаясь.
Подстегиваемые хохотом и подбадривающими криками зрителей, живые горы мяса и сала, не чувствуя боли от ожогов, продолжали свою жалкую дуэль. Они не успевали вытирать горячий жир, текущий по их многоэтажным подбородкам и, не понимая того, что являются объектом неприкрытой насмешки и издевательства, искренне радовались, что хоть кто-то проявляет к ним интерес.
Джага от отвращения передернуло, и он вздохнул свободнее только тогда, когда увидел, что Мониды нет в этой компании. Его без конца точила одна мысль: в своем стремлении нарушить планы Галаксиуса и в плену новых чувств он упускал какую-то существенную деталь. Почему Монида оказалась среди этих откормленных на убой гусынь? Ведь с ними ничего общего! Какая судьба уготована ей?
Оставив позади огни костров с веселящейся толпой, Джаг отправился на поиски Мониды и вскоре оказался возле импровизированного загона для лошадей, которые бродили за оградой из глубоко вбитых в землю кольев, с натянутыми на них веревками.
Джаг машинально подошел к загону, чтобы приласкать своего коня, которого назвал Заком в память о верховой лошади Патча.
И тогда он увидел объект своего поиска.
Держа на руках Энджела, она направлялась к перрону старого вокзала.
Ноги Джага словно приросли к земле, и, чтобы не упасть, он схватился за веревку загона. В душе он проклинал себя за эту слабость, но ничего не мог с собой поделать. С бешено бьющимся сердцем он смотрел, как Монида, величественная и стройная, подошла к ступенькам вокзала, села под верандой с ребенком на коленях и огляделась вокруг себя. В ее взгляде читались одновременно любопытство и снисходительность.
Спрятавшись в тени, Джаг имел возможность беспрепятственно наблюдать за ней.
У нее было правильное лицо с тонкими чертами, слегка вздернутый нос и зеленые умные глаза. Длинные и черные как смоль волосы ниспадали ей на плечи, придавая вид истинной дикарки.
По правде говоря, она находилась далековато, чтобы можно было подробно рассмотреть ее, но образ Мониды никогда не покидал Джага.
Впервые за долгое время у него появилось желание жить. Теплая волна прокатилась по всему его телу с головы до пят, он почувствовал себя таким счастливым, каким не был никогда. Ему показалось даже, что прикоснулся к счастью.
Он знал, что не смог бы долго довольствоваться ролью наблюдателя, что в один прекрасный день ему следовало бы первым сделать шаг навстречу, завязать более тесные отношения, заговорить с ней, но боялся, что слова могут все испортить.
