Михаил Белозеров - Черные ангелы
Я попытался обойти его справа. Он снова загородил мне дорогу.
— Ты где служил?
— Как где? — удивился он, очевидно, думая о другом. — На подлодке…
— На какой подлодке?
— На Марсе стажировку проходил…
Я едва не засмеялся. Всем был известно, что там моря по колено, по крайней мере, для подводных лодок. Даже самый большой разлом — 'Морская долина' — едва ли был заполнен на сотую часть. Ходил даже анекдот с бородой: 'Подводная лодка в степях Марса'. Смех смехом, но Юра Дронский был недалек от истины, ибо, как ни странно, первыми марсианами были подводники — люди, привыкшие много месяцев жить в замкнутом сообществе в условиях ограниченного пространства. Возможно, действительно у военных существовали какие-то программы, о которых я ничего не знал.
— Ну ладно, — согласился я, опираясь локтем о подоконник, который угрожающе заскрипел и готов был тут же отвалиться под моим весом — здание было старое и трухлявое, как и все в этом городе. — Тогда должен знать устав. Если я сказал после, значит, после.
— Хорошо, — обрадовался он. — Через неделю я вас найду. И мы с вами поедем…
— Поедем… — сказал я, — если доживем…
— Типун вам на язык, — поплевал он через левое плечо.
Как и все уфологи, он был страшно суеверен, спускаясь по лестнице, трижды пересчитывал количество ступеней и не переходил дорогу, если их оказывалось четное число. И вдруг я понял его: он не верил во все то, что ему говорили, а неверие толкало его на очень скользкую дорожку, которая могла увести или в мистику, или же родить гения. Все зависело от того, на что он способен. Надо к нему приглядеться, подумал я, а то чем черт не шутит. По пути я заглянул к художникам, чтобы известить их:
— Братцы, отворите окна, а то пахнет дохлыми хомячками…
Ибо кто-то из них в надежде на дождливый сезон не мылся неделю или две. А потом открыл дверь и шагнул во владения Лехи-фотографа, который получал удовольствие от ковыряния в носу. Он мне сразу заявил, отвлекшись на мгновение от своей камеры:
— У меня нет наличностей. Знаешь, сколько я плачу за окрашивание волос?
Он наклонил голову, демонстрируя пегую шевелюру. Год назад он стал красить голову и усы и говорить всем знакомым, что его обожают женщины всей галактики. Это было похоже на паранойю.
— Нет, — признался я.
— Двести рублей!
— Сумасшедший! — восхищенно воскликнул я.
Он почему-то захотел стать именно блондином, но с женщинами ему все равно везло не так, как мне.
— Долги отдают только трусы… Уловил мою мысль?
Лицо его искрилось таким неподдельным юмором, что вы заранее прощали ему подобные шутки. Его страстью были фото-, кино- и видеокамеры. Он собирал все: от старинных 'леек' до современных цифровых аппаратов, но в результате пользовался только тем, что конструировал сам. Впрочем, он смело утверждал, что в мире не изобретено ничего лучше допотопной двухобъективной трехсот тридцатой 'мамии', и мастерил всякие 'штучки' на основе нано-технологий типа подслушивающих и подглядывающих устройств. Он сконструировал универсальную антенну, с помощью которой можно было видеть не только сквозь листву, но даже сквозь стены. И главный не раз выручал его из сомнительных ситуаций, в которые Леха по неосмотрительности попадал. Впрочем, у Лехи с главным были особые отношения, и мы их не касались.
— Еще бы… — сказал я многозначительным тоном.
Он возмутился:
— Ты разговариваешь со мной так, словно я нездоров! — При этом глаза у него оставались абсолютно честными. — Но я тебя сразу предупреждаю — денег у меня нет!
Конечно, он был таким же неудачником, как и я, ведь настоящая жизнь была теперь там, на Марсе, а не здесь, на Земле, а у него был талант, но не было желания никуда уезжать. Я не пытался раскрыть ему глаза на истинное положение вещей. К чему? Половине из нас не на что было надеяться. На Марс попадали лучшие из лучших. Можно называть это своеобразной евгеникой или акцентированным эквилибризмом, суть состояла в том, что на Марсе люди были лучше приспособлены к жизни. По крайней мере, мне так казалось. Но, оказавшись здесь, я быстро понял, что ошибаюсь. И марсианский шовинизм слетел с меня шелухой. Просто кто-то не проходил тесты, кто-то имел грешки, а кто-то махнул на все рукой. Жизнь сложнее инструкций. Правда, она на Марсе только отсюда казалась легкой и беспечной. Там даже было меньше притяжение в прямом и переносном смысле. Главный досиживал в своем кресле, а оно крепко стояло под ним. Вот кто был настоящим везунчиком. Иногда я успокаивал себя и говорил: 'Ты пал жертвой обстоятельств, находящихся не в твоей компетенции'.
— Отдашь сегодня вечером, — заявил я, улыбаясь.
— Учти, — ответил Леха, — что я еду с тобой исключительно добровольно.
Ему трижды ломали нос. От этого он стал маленьким, как неуродившаяся картошина. Однажды, еще до моего появления в редакции, когда они с Мироном Павличко выслеживали контрабандистов, он нарвался на типа, который в качестве кастета использовал бронзовую ручку от водопроводного крана, и если вы приглядитесь, то обнаружите у него на лице старые-старые шрамы, которые давно превратились в морщины. К тому же он был рыжим, как вечернее солнце, и был лишен способности загорать. К вечеру после целого дня пребывания на солнце он становился розовым, как новорожденный поросенок, а кожа с него отлетала, как шелуха с лука. Он сидел, кажется, за непредумышленное убийство и в зоне стал зубным врачом, хотя не имел ни малейшего понятия о медицине. Ситуацию можно было назвать анекдотичной, если не учесть, что штатный врач тюрьмы беспросветно пил, а Леха, наделенный от природы большим любопытством, оказался для него бесценной находкой. Так или иначе, но все пять лет в зоне Леха проходил в белом халате со стетоскопом в кармане и спал не на 'шконке' в камере, а на мягкой постели в двухкомнатной квартире при лазарете, где у него был телевизор, большой аквариум с голубыми акарами и шкаф с книгами по медицине. Его выпустили по амнистии. Правда, за пять лет он проникся таким отвращением к стоматологии, что на воле больше не ходил к зубным врачам, предпочитая решать все проблемы своих зубов по старинке — с помощью суровой нитки и дверной ручки.
— Трепло… — сказал я ему и пошел к Арону Самуиловичу.
Краснобая Леху можно было любить или не любить, но ненавидеть его было невозможно. И я решил, что мою кровную десятку мы с ним пропьем сегодня в обед. Впрочем, на десятку можно было не только напиться, но и плотно пообедать на двоих и даже прихватить выпивку домой.
Выходя из комнаты, я услышал, как Таня Малыш, с которой когда-то у меня был бурный, но короткий роман, злорадно произнесла:
— Он под колпаком у полиции…
А я подумал, что раз меня выпускают из Питера, то что-то изменилось, ведь главный не тот человек, который будет рисковать без надобности. А большой надобности он во мне явно не испытывал. Правда, на Марсе я был неплохим журналистом: когда мне в руки попали компрометирующие правительство материалы, я не упустил своего шанса. Но времена были не те: лозунг 'Быстро освоить Марс' предопределил негласные правила политических игр. Принцип справедливой конкуренции, исповедуемый на Земле, на Марсе стал архаизмом, а романтические идеалы первооткрывателей более не интересовали общество. Однако если вы что-то понимаете, значит, вам не все говорят. Информационно-технологический мир стал крайне прагматичным. (Его не интересовал маленький человек. Счет шел на миллиарды — освоение планет и новой энергетики.) Им правили политики, толстосумы и корпорации. Я не только раскопал гнилую систему тендеров, но и обнаружил, что подрядчик правительства — транснациональная корпорация 'Топик' в начале десятых, действуя через своих представителей путем подкупа высших чиновников, получила на очень выгодных условиях контракт на прокладку каналов от северного и южного полюсов к экватору. Одним из таких представителей 'Топика' был адвокат Виктор Соколов — друг премьер-министра Симеона Юганова. Через полтора года вице-премьер ушел в отставку, Соколов оказался под судом, а обо мне благополучно забыли.
— Плюньте на все, — сказал Арон Самуилович. — Человек не свинья — ко всему привыкнет. — Он потыкал пальцем в потолок магазина, что означало: 'Каждый сверчок должен знать свое шесток'. — Я буду скучать по нашим разговорам целую неделю. Но вам лучше свыкнуться с мыслью, как инвалиду с культей, что Земля, по сути, ваш новый дом. Я еще не знал человека в вашем положении, который бы вернулся домой. Знаете, Земля все-таки затягивает. Все ворчат, все жалуются, но она им нравится. Здесь все проще и яснее. А традиции!.. Но будьте осторожны, на вас могут повесить новое обвинение, и тогда прости-прощай любимый Марс.
На Марс не пускали людей даже с небольшими грешками. Каждый из нас боялся попасть в черный список. Существовал реестр грехов, по которому человек становился невыездным. Но даже Лука с его пронырливостью не мог его добыть. Судьба человека решалась где-то наверху в загадочных комиссиях. Я подозревал, что и здесь процветала коррупция и взяточничество. Но доказать никто ничего не мог. Слишком большие деньги ходили там. Муссировались лишь слухи.
