Николай Внуков - «СВЕРРЕ» ЗОВЁТ НА ПОМОЩЬ
Авралят все. Даже боцман, перетаскивая с борта на борт тяжелый черный шланг, обдает водой дощатые разделочные столы и палубу, смывая в море рыбьи потроха и головы, оставшиеся от предыдущей разделки.
Трал повисает над палубой. Огромный сетчатый мешок наполнен влажным стальным блеском. Старший рыбмастер резко рубит воздух ладонью:
— Давай!
Слабнет запирающий трос. Зев трала распахивается, и на палубу рушится шелестящий поток извивающейся, бьющейся, скользкой рыбы.
У разделочного стола уже приготовилась бригада.
Как только живая волна подкатывается к ногам шкеровщиков, они нагибаются и обеими руками начинают швырять треску на стол. Рыбины мокро шлепают по толстым доскам, разевают рты, судорожно хватая воздух. Голубоватые их бока жемчужно светятся. И сразу же раздается дробный стук ножей. Рыба разделывается в три удара. Первым ударом шкеровщик отсекает треске голову. Вторым вспарывает брюхо и едва заметным движением лезвия отделяет и отбрасывает в лоток печень. Третьим заканчивает разделку и отправляет треугольную с нежно-розовым нутром тушку в темную горловину люка, в трюм. Там, внизу, невидимые, работают засольщики в блестящих клеенчатых робах, морозильщики в длинных, до локтя, резиновых перчатках и консервных дел мастера.
Налетевший с запада шквал унесся к Новой Земле, но море еще не успокоилось, бунтует, вертит на волнах траулер. Сорокин смотрит на северо-запад, в сторону Шпицбергена. Только бы удержалась погода...
Эх, ты, рыбацкое счастье!..
...Третий, последний подъем трала. Итого за день — четыре с небольшим тонны.
Тусклые сумерки быстро сгущаются в ночь. Лов окончен. Рыбаки, устало переговариваясь, уходят в душевую. В слабом свете фонарей вахтенные моют палубу. Шипит, разбиваясь в туман, струя из брандспойта. Вахтенные в клеенчатых куртках, зюйдвестках и высоких резиновых сапогах похожи на космонавтов.
«Сверре» почти забыт. Только изредка кто-нибудь вспомнит о нем, как о страшной загадке, заданной морем. Работа, работа, работа, вахты, авралы — они вытеснили все. Сейчас самое главное — выполнить план. Рассказы будут потом, на берегу, когда много свободного времени и можно засидеться далеко за полночь в кругу родных и друзей. Вот тогда можно дать волю фантазии. А сейчас «Сверре» уже в порту, в Вардё или в Вадсё, и им занимаются специальные морские комиссии.
...У себя в каюте Сорокин сбросил китель и несколько минут сидел за столиком, отдыхая. С каждым годом усталость после напряженной работы приходила все быстрее. «Как-никак, пятьдесят четыре года, скоро на свалку», — подумал он с горечью. Еще один-два сезона — и все. Останется он на берегу для портовой службы или будет направлен куда-нибудь на юг, на Черное море, на маленький белый дизель, прогуливаться с курортниками от Севастополя до Ялты...
Он достал из шкафчика электробритву и зеркало, повернул на себя рефлектор лампы и провел рукой по подбородку. Как бы он ни устал, но бритье утром и вечером было железным законом, и он никогда его не нарушал. Еще никто из команды не видел Сорокина со щетиной на лице.
В дверь постучали.
— Да, — сказал капитан.
В каюту вошел радист Бабичев с толстой синей книгой под мышкой. Увидев, что Сорокин собирается бриться, он замялся у двери, но капитан показал жестом: «садись», и радист боком присел на узкую койку.
— Что-нибудь срочное?
— Как сказать... Извините, Владимир Сергеевич, но я просто не мог... Тут действительно такая чертовщина накручивается, что просто не знаю, что думать. Вот посмотрите сами...
Радист положил на столик книгу, в одном месте заложенную полоской бумаги. Сорокин мельком взглянул на заглавие. Это был «Регистровый справочник Ллойда», раздел второй.
— Тебя все еще волнует история «Сверре»?
— Да. А вас разве она не волнует?
— Откровенно, я даже не знаю, что думать. Очень странно все это.
— А я здесь кое-что нашел, Владимир Сергеевич, — сказал радист. Он открыл справочник на закладке и отчеркнул ногтем абзац. — Вот здесь. Прочитайте, пожалуйста.
Сорокин придвинул к себе книгу.
«9 февраля 1948 года несколькими кораблями, находящимися в районе Молуккских островов, были приняты сигналы бедствия. Сигналы передавал голландский пароход «Уранг Медан». «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я... » Затем следует серия не поддающихся расшифровке точек и тире. Потом совершенно отчетливо: «Я умираю», и после этого уже только зловещее молчание.
По указанному направлению с Малайи и Суматры к терпящему бедствие пароходу направились три спасательных судна. Они нашли его в пятидесяти милях от предполагаемого места. Когда спасательные партии высадились на «Уранг Медан», они стали свидетелями жуткого зрелища. На судне не было ни одного живого существа. Капитан лежал на мостике, тела остальных офицеров — в штурманской рубке и кают-компании. Радист свисал со стула в радиорубке. Его рука все еще сжимала головку телеграфного ключа. И на всех лицах застыло выражение конвульсивного ужаса. Но, как ни странно, ни на одном теле не было заметно ран или каких-нибудь повреждений.
Спасательные суда хотели взять «Уранг Медан» на буксир и доставить его в ближайший порт, но не успели этого сделать. Из трюма № 4 неожиданно вырвалось пламя и повалил дым. Разразившийся пожар бушевал с такой силой, что потушить его было невозможно. Через несколько минут раздался взрыв и судно почти до половины корпуса выскочило из воды. Потом оно осело на корму и исчезло в волнах.
Позднее было выяснено, что трюмы «Уранг Медан» были загружены копрой, сандаловым деревом и кофе. Ничего взрывчатого в них не было».
Капитан кончил читать и посмотрел на радиста. В глазах его было недоумение. Некоторое время оба молчали. Наконец капитан постучал пальцем по справочнику:
— Интересно... Почти полное совпадение. Если бы не солидное имя Ллойда, я бы подумал, что читаю отрывок из детектива Конан-Дойля.
— И обратите внимание, Владимир Сергеевич, — события на «Сверре» развивались в той же самой последовательности, что и на «Уранг Медан». Сначала погибала команда, и в последнюю очередь — радист. Удивительно, что даже радиограммы чуть ли не дублируют друг друга. «Погибли все офицеры и капитан... Возможно, в живых остался один я...» Прямо мистика! Потом эти не поддающиеся расшифровке точки и тире. В нашем случае — эти семерки и «ж»... Два случая, почти совпадающие в деталях, — это уже почти закономерность.
Какие у тебя соображения? — с любопытством спросил Сорокин.
— Соображения? Какие тут соображения... Так, несколько догадок.
— Что же ты предполагаешь?
— Видите... Причин смерти здесь может быть только две. Я рассуждал так. Человек мертв, и на его теле нет никаких следов насилия, никаких повреждений. Что с ним могло произойти? Он мог отравиться, мог умереть от кровоизлияния в мозг, от инфаркта или от какой-нибудь инфекции. Люди умирают по-разному. Но когда десятки людей погибают одинаково, когда симптомы смерти у всех одни и те же, причин для объяснения остается не так уж много. У всех одновременно, например, не могло произойти кровоизлияния в мозг или инфаркта. Инфекция тоже исключается, потому что разные организмы по-разному сопротивляются болезням. Сильные сдаются после долгой борьбы, те, что послабее, — быстро. И потом — человек может быть совсем не подвержен болезни, у него может существовать врожденный иммунитет. В конце концов, если бы на борту «Сверре» появились больные, это обязательно было бы отмечено в судовом журнале. Значит, остается всего две причины. В каком случае несколько десятков людей за пять-шесть минут могут отправиться на тот свет? По-моему, только в том, если они все одновременно получили сильное пищевое отравление или же воздух, которым они дышали, был отравлен.
Сорокин недоверчиво хмыкнул:
— Воздух! Что могло отравить воздух? Разве только груз, если у них в трюмах были какие-нибудь химикаты, как, например, на «Шарк», о котором рассказывал Диггенс.
— Воздух мог быть отравлен не только изнутри корабля, но и снаружи, — сказал радист.
— Эк ты хватил! Выходит, газовая атака? Но для чего и кто мог атаковать старый грузовик с углем?
— Может быть, он попал в зону каких-нибудь испытаний?
— Ну, брат... такие испытания в мирное время... Правдоподобнее всего, что они отравились изнутри.
— Владимир Сергеевич, да ведь в трюмах же у них ничего не было, кроме шпицбергенского угля! И это не объясняет случая с «Уранг Меданом». Ведь ясно сказано, что голландец был загружен копрой, сандалом и кофе.
— Э, знаю я капитанов этих фрахтеров! — поморщился Сорокин. — По грузовым ведомостям они принимают на борт тропическую древесину и лимоны, а контрабандой перевозят автоматы, патроны и пластическую взрывчатку. Чем ты объяснишь взрыв, утопивший судно? Конечно, у них в трюмах было кое-что кроме сандала и мякоти кокосового ореха. Год-то какой? Сорок восьмой. Голландцы в Индонезии как на пороховой бочке. И готовились к войне, конечно.
