Михаил Ахманов - Ливиец
Ливийцы… Я собирался вернуться к ним – правда, не во плоти, а лишь в своих воспоминаниях.
Песок у лестницы, ведущей в дом, был испещрен следами ветра, гребешками мелких волн, с которых срываются и кружатся в потоках воздуха пылинки. Среди них, будто остров в миниатюрном океане, лежит шероховатый камень, большой базальтовый валун с округлой выемкой со стороны заката. Священный древний камень, трон вождя или жреца, а для меня – место раздумий и воспоминаний.
Я сел. Выемка была такой, что в ней свободно умещался взрослый человек. Твердый прочный камень подпирал мне спину и был горяч, но жар его казался приятным, словно тепло от ладошек Октавии. На миг я представил ее черты, и тут же перед мысленным взором закружились, замелькали другие лица – Саймона, координатора Давида, Гинаха, Егора и Витольда, моих коллег, подружек Тави с Тоуэка. Хоровод моих знакомцев из текущей реальности постепенно менялся, включая все новых и новых персонажей: Небем-васт с потупленным взором, сурового горбоносого Яхмоса, чезу* Хем-ахта, молодого Инхапи, рыжего Иуалата и других ливийских воинов – Усуркуна, Масахарту, Псушени, Осохора. Отличный способ сосредоточения – представлять их одного за другим, рассматривать эти надменные, грозные, хищные физиономии, более похожие на морды гиен, гепардов и волков, чем на обличье человека.
Пелена Инфонета всколыхнулась перед мной и раздалась, свернувшись серыми клочьями. Я был сейчас на грани двух миров, реальности и мниможизни Зазеркалья. Реальный мир включал Вселенную с ее полями и частицами, разумной жизнью и причинно-следственным законом; потоки времени текли в ней от Большого Взрыва и разбегания галактик до сжатия и неизбежного коллапса. Мниможизнь, или Вселенская Инфосфера, относилась к творениям разума, создавшего компьютерную сеть; в чем-то она отражала реальность, но, подчиненная людским желаниям, мечтам и воле, была несравнимо более гибкой и причудливой. В определенном смысле Зазеркалье являлось тем магическим континуумом, где происходят чудеса: время поворачивает вспять, рыбы парят в поднебесье, и оживают мертвецы, давно рассыпавшиеся в прах.
Обычно я связываюсь с Инфонетом мысленным усилием, без интерфейсного обруча. Многим этот фокус не под силу – одним мешает лень, другим снобизм, а третьим – излишнее доверие к машинам. Машины, конечно, облегчают жизнь, но я привержен старым ценностям и полагаю, что технология, лежащая вне человека – вернее, вне его ментальных и физических возможностей, – потенциально опасна. Это мудрый принцип; Носфераты, к примеру, обходятся вообще без машин.
Бестелесный, невесомый, выпавший из пространства и времени, я парил в пустоте, разглядывая гигантский лабиринт. Трехмерная структура переплетающихся, пересекающих друг друга линий и фигур словно уходила в бесконечность, напоминая источенную ходами гроздь алмазов, что заполняла Вселенную. Глаз привычно выхватывал знакомую фигуру, спираль, завиток кохлеоиды, эллипсоид, тор или кольцо; они приближались, повинуясь моему желанию, росли, заполняли мир Зазеркалья, начинали переливаться и сиять яркими красками, фонтанировать потоками образов, глифов, символов, испускать разноцветные лучи или целые протуберанцы, огромные колонны и арки пламени в ореолах миллиардов искр. Глиф Реконструкции Прошлого, двойная спираль, пронзавшая сферу, в которой угадывался земной шар, неторопливо наплывала на меня, разбрасывая блестки звезд и крохотных комет. Спираль являлась информационным мегалитом, хранившим совокупность данных о человеческой истории; искры, кометы и звезды были открытыми порталами для входа в мегалит, общественными форумами и магистралями, ведущими к другим информполям, архивами, еще подлежащими обработке, и личными сайтами членов Койна.
Искра, мерцающая желтизной песков и серым цветом скал, вспыхнула, точно невиданное солнце, разгорелась и заслонила спираль мегалита. Я – по-прежнему бестелесный дух среди призрачных конструкций – погрузился в ее сияние словно ныряльщик в воду. Тут же все переменилось; телесный облик, тактильные ощущения, привычная тяжесть, чувство времени и ограниченности пространства вернулись ко мне. Я стоял в точном подобии своего холла: слева – синтезатор, щель рециклера и проход в ванную, справа – камин, кресла, стол и двери в спальню, а в глубине – Туманные Окна. Все это, включая мои чувства и тело, являлось иллюзией, миражом; холл, преддверие моего сайта и в этом измерении чудес, мог выглядеть как угодно. Да и сам я обладал способностью к любой метаморфозе – скажем, мог обернуться десятиногой каракатицей и подключить свой разум к десяти информканалам.
Давно известно, что дом и бьон, где человек обитает годами, есть отражение его характера. Но в большей степени это относится к личному сайту, так как при его устройстве мы не ограничены практически ничем – ни вселенскими законами, ни условностями, принятыми в обществе, ни нормами морали. Надо думать, по этой причине многие личные сайты закрыты или снабжаются особой зоной посещений. И это правильно; то подсознательное, что овеществляется в наших фантазиях, – вещь интимная, не предназначенная для чужого взгляда. Фантазии, тайные мысли и желания бесспорно часть человеческой души, но человек не равнозначен им – ведь есть еще сфера деяний и высказанных слов, пропущенных сквозь фильтр благоразумия.
Сам я не склонен фантазировать, ибо экспедиции в прошлое, моя медиана между реальностью и мниможизнью Зазеркалья, приносят массу сильных ощущений. Битвы, поединки, бегства и погони, раны и смерть, страх и ненависть, любовь и наслаждение – все это я испытал в телах своих носителей, а значит, не нуждаюсь в суррогатах. И тем не менее мой сайт закрыт в своей профессиональной части. Здесь я храню воспоминания о странствиях в горах, пустыне и у великой реки, о людях, которые дороги мне, и о своих поступках, естественных для той суровой эры, но непростительно жестоких, если смотреть глазами дилетанта. Не каждую деталь, не всякий штрих пережитого мною надо сохранить в тех записях, что будут со временем общедоступны, и только я решаю, чем поделиться с современниками. Только я, не Давид, не Гинах и не другие мои коллеги… Не слишком объективно? Да, согласен. Однако историческое знание субъективно по своей природе, так как преломляется сквозь восприятие очевидцев, затем – составителей летописей и их эпигонов. Я очевидец, летописец и комментатор в одном лице, но я описываю свою жизнь. Стоит ли упрекать меня за некоторую скрытность и пристрастность?
Не шевельнув ногой, я поплыл над полом мимо камина и кресел к той двери, что в реальном мире ведет в мою спальню. Она послушно распахнулась. Дань условности! Я мог попасть сюда, провалившись вниз, протаранив стену или потолок, пройдя сквозь Туманные Окна или щель рециклера.
Здесь жаркое солнце клонилось к закату, но небо, утесы и почва еще дышали зноем. Позади, на западе и юге, лежал Синай, Страна Син, Земля Луны и Бирюзы, как называли ее в благословенном Кемте – Синай, марш длиною в двести с лишним километров среди бесплодных скал и гор, что плавились днем под лучами светила, а ночью пугали непривычным холодом. Впереди, на севере, в двух днях пути, раскинулось море Уадж-ур*, Великая Зелень, и там, на побережье, стояли великие города – Газа и Аскалон, Сидон и Тир, Библ и Арвад. Там была Страна Джахи – Палестина, а дальше – Страна Хару, Сирия. За горными хребтами, что громоздились на востоке, начиналась Страна Бехан, Аравийская пустыня, и прошедший ее попадал к двум рекам, не таким огромным, как священный Хапи, но тоже полноводным и большим. Реки казались странными – текли, в отличие от Нила, не к северу, а на юг, и по этой причине звались Перевернутой Водой. Восточнее них простиралась неизвестность, но не было сомнений, что мир огромен и чудесен.
Глубоко втянув сухой, пахнувший дымом и травами воздух, я улыбнулся и запечатал дверь, ведущую к моим воспоминаниям.
04
Жаркое солнце клонилось к закату, но небо и земля еще дышали зноем. Зной наплывал от утесов Синая, остроконечных и рваных, словно гигантские куски щебенки, раздробленной молотами богов и поставленной торчком. К северу от этого жаркого каменного лабиринта пейзаж был более приятным: здесь простиралась холмистая долина с рощами пальм и оливковых деревьев, текли неглубокие речки, виднелись хижины десятка деревень, нанизанных на узкую пыльную дорогу, а в самом конце ее – стены и башни Шарухена, последней гиксосской твердыни в этих краях. Вероятно, крестьян с чадами и домочадцами согнали в город – деревни были пусты, и лишь кое-где бродили забытые тощие козы, оглашая окрестность жалобным блеянием. Но гулять им оставалось недолго – не успеет отгореть закат, как все они очутятся на вертелах и в котлах нашего воинства.
Египетская армия числом двенадцать с половиной тысяч воинов разворачивалась вдоль линии скал, по обе стороны от полотняного царского шатра. Слева – трехтысячные корпуса Амона* и Гора*, справа – более многочисленный корпус Сохмет, колесничие и наемники, светлокожие ливийцы и черные жители страны Куш. Лазутчики, посланные на север, уже обошли вокруг города, продвинулись на пару километров дальше и вернулись, осмотрев территорию. Остальное войско готовилось к ночлегу: тут и там солдаты втыкали копья в землю, прислоняли к ним плетеные щиты, сгружали с повозок корзины с овощами и зерном и скудные вязанки хвороста. Те, что пошустрее – и, разумеется, мои ливийцы, – уже занялись козами, а заодно и безлюдными домами в ближайшей деревеньке. Повсюду раздавались грохот колес, тоскливое мычание тягловых быков, людские голоса, крики и ругань десятников, теп-меджет, как называли их у египтян. Однако лязга и звона почти не было слышно. Эта армия не могла похвастать обилием металла, ее бойцы обходились без шлемов, кольчуг и панцирей, а также без щитов, окованных железом. Дерево, камень, медные наконечники копий, бронзовые топорики и клинки, минимум одежды… Что до кушитов, те были почти нагими.
