Владимир Пекальчук - Долина смертных теней (СИ)
Глава 2. Поединок
Утро выдалось тёплым: минус десять, а то и меньше, так что можно обойтись без меховых масок. Макс, стоя у того дома, который использовался как склад, наблюдал, как несколько парней с Завода выволакивали наружу ящики и тюки и грузили в сани.
Десяток саней, которые бодро тащили однорогие быки, прибыли ни свет, ни заря вместе с охраной и врачом. Для последнего работы, впрочем, не нашлось: оба раненных заводчанина скончались ещё накануне, через несколько минут после боя, присоединившись к семнадцати товарищам, которым повезло больше — они были убиты наповал. Так что почтенный доктор только осмотрел женщин и детей и убедился, что все они здоровы и могут быть впущены в посёлок.
Наёмник заметил у склада знакомое лицо и подошёл поздороваться. Это был Витька Крейцман — интендант и счетовод, парень хитроватый, но честный, без комплексов и стереотипов касательно таких, как Макс.
— Здорово, Шрайк, — махнул рукой Крейцман в ответ на приветствие Макса, — как тут вышло всё? Ушинский поднял шум вчера, мол, вы отсиживались в укрытиях, пока они грудью шли на пулемёт.
— И почему я не удивлён? Вся ваша братия, включая Ушинского, толком ничего не сделала, не считая того что побыла немного в качестве мишеней. Пока Вепрь прикрывал огнём, я со своими ребятами и сатанистами штурмовал гору. И пулемёт обезвредил как раз я.
— Да я что-то такое и подумал, — фыркнул Витька, — я, по правде сказать, огорчился, когда снова увидал этого сукина сына. Вот кому бы стоило сдохнуть первому, так это Ушинскому.
— Есть что-то интересное? — поинтересовался Макс, заглянув в список захваченного имущества, который как раз составлял интендант.
— Ерунда всякая. В основном продовольствие и одежда. Патронов мало совсем.
— Наша десятая часть добычи, — напомнил наёмник, — и мы, я думаю, возьмём патронами.
В целом, операция обернулась для группы Шрайка очень неплохо — всего ими было произведено сорок три выстрела, в то время как трофейные боеприпасы, честно поделенные Сатаной на всех участников боя, кроме заводчан, перекрыли расход более чем впятеро. Плюс задаток, плюс доля в трофеях, плюс гонорар. Набежала очень приличная сумма — впору начинать маленькую войну или просто хорошо покутить.
— Шрайк, знаешь последнюю новость? Пустынник снова объявился в Университете. Говорят, пришёл с юго-востока, со стороны Москвы, притащил несколько странных склянок и документы, срубил неплохой барыш и двинул обратно. Если верить сплетням, он ходил аж за Москву километров на двести.
— Враньё, — махнул рукой Макс, — это семьсот километров, в одиночку так далеко не забраться. Схарчат же, либо алчущие, либо и кто похуже.
— Если враньё — в чём источник его богатства? — задал риторический вопрос интендант.
— А он богат? — удивился наёмник.
— Очень. Говорят, он пользуется винтовкой «винторез» и патронов не считает. И оружия под более дешёвые боеприпасы не носит.
Макс недоверчиво хмыкнул. В то, что кто-то может использовать такое оружие, как «винторез» в повседневной жизни, он верил ещё меньше. Всего пара обойм к этой винтовке стоила столько же, сколько весь его заработок за этот рейд. И если пресловутый Пустынник действительно имеет вдосталь боеприпасов этого редчайшего калибра, то это значит, что за ним стоит очень серьёзная сила. Возможно, Университет. Или даже Метрополия.
— Интересно, если он и правда делает рейды в сторону Москвы, — сказал вслух наёмник, — с какой стороны он обходит место Первого Несчастья? С севера или с юга?
Витька ухмыльнулся от уха до уха, уже наперёд предвкушая эффект от своих слов, и сказал:
— Не угадал. Он его не обходит. Всегда идёт напрямик.
Макс громогласно расхохотался и хлопнул приятеля по плечу:
— Ха, я тебя раскусил! Ври, да не завирайся! Я уже начинал верить, что он в одиночку ходит в Москву с «винторезом», но чтобы ещё и напрямик?! Извиняй, старина, не поверю.
— Ну и не надо, — обиделся тот и вновь вернулся к составлению списка.
Наёмник двинулся к саням, куда уже начинали грузить свой нехитрый скарб женщины, но, чуть отойдя, обернулся:
— Слушай, Витёк, а откуда новость-то? Буквально вчера я в кабаке у вас сидел и ничего подобного не слышал.
— Так это, караван пришёл аккурат через три часа как вы отправились. Из Университета.
В этот момент из дверей склада появился командир новоприбывшей группы. Он широко улыбался, неся в руках прозрачный пакет с какими-то бумагами внутри. Когда он проходил мимо Макса, наёмник окликнул его:
— Приятель, это вот ради этих бумаг мы сюда и пришли?
— Именно, — кивнул тот, — всё остальное, скажем так, всего лишь окупило затраты по вашему найму и помощи семьям погибших.
Занятно. Значит, Витька всё-таки не врёт насчёт того, что можно пойти в глубокий рейд в весьма гиблое место, и всё ради нескольких склянок неизвестно с чем и старыми бумагами.
То, что Университет часто нанимал опытных профессионалов для походов, цель которых — достать книги и документы, Макс знал и раньше. Знал он, что и оплата таким работникам — выше всяких похвал. А сколько стоит документ, принесённый из разрушенной Москвы, можно только догадываться. Стоимость экспедиции, состоящей из нескольких десятков человек, скорей всего по карману только Университету и далёкой Метрополии. И, подумать только, весь этот немыслимый барыш достался одному человеку, если только Пустынник не продешевил.
Наёмник закрыл глаза. Пятьсот километров напрямик из Университета в Москву. Тридцать километров в день, с учётом непредвиденных обстоятельств, снежных буранов, экстремальных морозов, поиска убежища для ночёвки. Дней семнадцать получается. Если поднажать, можно уложиться в две недели. Если повезёт с погодой и препятствий не будет, то ещё меньше, дней двенадцать. Столько же назад. Итого четыре недели. Ещё дней пять или шесть, чтобы добраться с попутным караваном до Университета, найти кого нужно и договориться насчёт похода и оплаты. Выходит чуть больше месяца. Ещё куча времени уйдёт в самой Москве — Макс не настолько наивен, чтобы рассчитывать найти нужный хабар сразу. Может, он вообще ничего не найдёт, но об этом лучше не думать. Итак, только на дорогу надо тридцать три-тридцать пять дней. А на всё остальное, включая Киру, пребывание в Москве и поиски сыворотки на ближайшие два месяца, в его запасе ещё дней десять-двадцать.
Что ж. Ему нужно, всего-навсего, три чуда. Добраться до Москвы живым, найти то, что потребует заказчик, вернуться обратно. И если эти три чуда произойдут… Тогда он, Макс по прозвищу Шрайк, будет жить. Не два-три месяца, а восемь-девять или, может быть, даже год. Потому что у него найдется, на что купить хорошую, качественную сыворотку, настоящее лекарство, а не тот медленный яд, который струится сейчас в его венах. Хотя даже с хорошей сывороткой итог будет тот же — дуло в рот и палец на крючок.
Наёмник глубоко вздохнул. До чего же убог по сути своей человек. Когда ему остаётся два месяца, он начинает цепляться за самый ничтожный шанс, чтобы пожить чуточку больше, зная при этом, что всё равно оттягивает неизбежное крайне незначительно. Хотя… если вдуматься, это, может быть, на самом деле достоинство, а не изъян. Только вот такая бескомпромиссная, неудержимая воля к жизни позволила человеку выживать как виду спустя целых восемьдесят восемь лет после Судного Дня, а некоторым отдельным особям Хомо Сапиенс — так ещё и, хватив лишку дрянного пойла, мечтать о том дне, когда он, Человек Разумный, вернёт себе свой мир.
Макс невесело усмехнулся. Самая большая шутка человечества — это то, как оно себя назвало. Человек Разумный. Если вспомнить историю о том, как люди после первых двух Несчастий — Метеорита и Эпидемии — сами создали себе третье — ядерную катастрофу — становится понятно, что второе слово в научном названии человека — лишнее.
Он поднял голову и посмотрел на тусклое светлое пятно скрытого свинцовыми тучами солнца. Макс видел небесное светило всего один раз в жизни, в далёком детстве — и запомнил это навсегда. Ослепительно яркий свет, воплощение самой жизни и всего того прекрасного, что в этой жизни случается, заливал всё вокруг — снег, жалкие домишки посёлка, лица людей… Отец Макса плакал, глядя на солнце, и лучи света превращали его слёзы в жемчужины. Тогда маленький Максим думал, что папе, как и ему, больно смотреть на яркое пятно в небе. Много лет спустя он понял, что вовсе не потому плакал его отец. Это была тоска по загубленному миру и по утраченному праву видеть солнце не один раз в жизни, а каждый день.
А мир вокруг сиял и сверкал, словно рай. Снег, укреплённая стена, игрушечный солдатик в руках мальчика — всё это светилось сильным внутренним светом, точнее, так тогда казалось Максимке. Его глаза, привычные к миру сумрачных дней и непроглядных ночей, слезились, не вынося яркого света, но он зажмуривался на миг, отирал слёзы и вновь смотрел вокруг, понимая, что второго такого чуда, может быть, больше никогда не увидит.
