Александр Шакилов - Мы - сталкеры. Загадки Зоны (сборник)
Услышав такое, любой здравомыслящий человек впал бы в панику и приложил максимум усилий, чтобы вместе с близкими побыстрее покинуть обречённый город. Но только не Заур. Господь устами Макса Края, грешника из грешников, доверил слуге своему миссию по спасению. Киев – не Содом, не Гоморра, его население должно жить и процветать. К тому же сестру – в её-то состоянии – Заур попросту не мог эвакуировать. Ему ничего не оставалось, кроме как спасти город и заодно уберечь мир от тотальной войны…
Размышляя о случившемся, палач не забывал мониторить обстановку, замечая всё, что попадало в поле зрения и что было вне. На глаза попался парнишка лет двадцати, вряд ли старше. Взгляд отрешённый, лоб и щёки цвета его песчаного камуфляжа. Проблемы с печенью, что называется, налицо. И точно – подносит по рту бумажный пакет, из которого торчит стеклянное горлышко. Будучи в заграничной командировке, – судя по амулету на шее, где-то в Африке, – он вдоволь покатался на раскаленной броне, а по возвращении обзавелся инвалидной коляской. Ранение в позвоночник – и будешь колесить до конца жизни.
– Африка ужасна, да-да-да…[4] – пробормотал Заур, привычно сунув руки в карманы плаща, – и поморщился, не обнаружив там сладкую парочку.
Ругань рикш, не поделивших клиента, достигла апогея. Ей вторили резкие выкрики зазывал, приглашающих отдохнуть и утолить голод в их прекрасном кафе. Запах жареного на мангале мяса заставил Заура сглотнуть слюну. Он долго мог оставаться без пищи, но у каждого «долго» есть свой предел. Блудливо покачивая бёдрами, мимо продефилировала сочногрудая дама. Её голову уставшей коброй обвивала толстая коса.
Вскоре всего этого не станет – всё сожжёт адское пламя.
Быть может, сожжёт.
«Быть может» – потому что появился шанс на спасение.
Ещё несколько минут назад у Заура не было ни малейшего представления о том, с чего начать поиски. Ни единой зацепки. А когда не помогают обычные методы, надо поступать не так, как ведёшь себя в подобных ситуациях. Вот почему палач оказался в магазине, в который при иных обстоятельствах не зашёл бы. Решил напоследок приодеться поприличней. Если не удастся предотвратить взрыв, не хотелось предстать перед апостолом Петром в рванине. Хоть в раю, хоть в аду, а выглядеть надо по-человечески…
Из состояния задумчивости Заура, топающего к спуску в метро, вывел рёв клаксона – не выдержали нервы у одного из сотен бедолаг, что вместе со своими консервными банками на колёсах намертво впаялись в пробку без конца и края. Над пробкой висело жаркое марево, провонявшее выхлопными газами. Потратить последний час жизни на это? Заур пожелал автолюбителям более приятной смерти.
И прозевал атаку.
* * *Город встретил её ароматами гниющего мусора.
Драные кошки, императрицы помойки, не соизволили заметить её гибкую фигурку, как и здоровенные – вровень кошкам – крысы. Зато двое безногих бомжей проводили светловолосую красотку хищными взглядами, после чего вновь зарылись в отвалы мусора из перевёрнутого набок контейнера. На груди у бродяг звякали боевые ордена. Рядом, в квартале всего, стреляли – нет, не разборка, у африканского землячества очередной праздник. А какой праздник без АК?! И чтобы каскадом на асфальт гильзы падали, задорно звеня?! Только бар-мицва какая-нибудь…
Ведь это Вавилон, детка.
Милена – это она вышла на променад – остро почувствовала, что любит Вавилон всей душой. Она – часть его, плоть от плоти. И её, как и город, просто распирает от бесконечной свободы. Свободы от всего – от закона, от морали, от любых ограничений. Всё вокруг есть свобода жизни и смерти.
Когда Милена была маленькой, Вавилон назывался иначе. Как давно это было…
Поправив сумочку на плече, она процокала каблучками на проспект.
Здесь было шумно, светло и в меру, как обычно, грязно: под ногами ветер играл обёртками от мороженого и обугленными сигаретными фильтрами. Гудел никогда не иссякающий поток машин. На обочине возле своих «карет» сидели рикши и попивали из пластиковых стаканов американо с молоком. От рикш пахло застарелым потом, на их скудных одеждах проступили вычурные соляные узоры.
– Эй, красотка, вижу, ты не прочь порезвиться с настоящим чёрным мужчиной? – окликнули Милену.
Значит, она не зря надела это платье – снежно-белое, с вырезом на спине до середины ягодиц, а на груди – почти до пупка. И ярко-алые ногти – не зря. И полкило штукатурки на лице.
Муж – бывший! – и сын в отъезде, так что можно пошалить, верно?
– Красотка, давай. Не пожалеешь! Подо мной все кончают!
Недавно Край предложил ей поселиться в дешёвом мотеле со шлюхами. Мол, там она сойдёт за свою…. Ты хотел, чтобы я стала шлюхой, да, Макс? Ну вот и получай!
Она обернулась.
Сначала взгляд её скользнул по тачке – громадному армейскому «хаммеру», с которого содрали камуфляж, чтобы нанести краску цвета ванильного пломбира. Сразу видно, что машина после тюнинга: бронеплиты на дверцах, надменно торчит из башенки над крышей «Корд»[5] – точно оттопыренный средний палец, показанный не только Вавилону и его обитателям, но самому мирозданию. Лишь вдоволь налюбовавшись «пальцем», Милена соизволила заметить высоко чёрнокожего парня лет двадцати пяти. Мальчишка ещё. Широкие плечи и мускулистые руки в сплошной вязи татуировок. Ритуальные шрамы на щеках. Самодовольная пьяная улыбка обнажает чернёные зубы. На чёрной футболке крупная светлая надпись: «АФРИКА», а чуть ниже – «РЕЖЬ БЕЛЫХ!»
– Эй, мачо, а в твоей тачке телевизор есть? – Слегка качнув головой, Милена забросила непослушные пряди волос за спину. Провела кончиком языка по губам – и почувствовала, как напрягся африканец. Вот-вот слюной исходить начнёт. Оскорблённое мироздание Милена ему простила бы…
– Обижаешь, красотка! У меня даже граната в бардачке есть!
…но не Вавилон.
Распускаясь яркими соцветьями, в небе громко захлопали фейерверки. Из-за их грохота никто не услышал, как, схватившись за отбитый пах и рухнув на асфальт, выругался бывший хозяин «хаммера». Бывший – потому что его тачка понравилась Милене. Хорошая тачка, в тон её платью. Исключительно для того, чтобы добыть авто наподобие, она и разоделась как шлюха.
Для чего ж ещё? Что вы вообще подумали?..
Усаживаясь поудобнее на сиденье водителя, Милена подмигнула африканцу:
– Это Вавилон, детка. Здесь клювом не щёлкают.
Стирая протектор, тюнингованный джип сорвался с места.
Шалить так шалить.
* * *На пустых глазницах Петровича чёрные очки.
Он не снимает их даже в постели. Давно перестал их чувствовать, они стали его частью. И потому Петрович ни за что не поменял бы эти очки на другие, пусть даже отлитые из платины и инкрустированные изумрудами.
– Слышишь, милочка? Ни за что! – говорит Петрович официантке, принёсшей ему чашку ароматного кофе.
Он не видит, но знает, что она вежливо улыбается в ответ, решив, что слепой старик помешался. А ещё она думает, хватит ли у него денег расплатиться. Но она вежливая девочка, воспитание не позволяет ей задавать бестактные вопросы инвалиду, пусть даже одетому в черкеску, на которой среди дыр иногда встречаются лоскуты ткани.
Пятая чашка на блюдечке опускается на столешницу перед стариком. К столу прислонена трость. Слепцу никак без опоры в мире зрячих.
– И ничего, что одна дужка отломана. – Петрович безошибочно перехватывает руку девушки за тонкое запястье. – Всё, что примотано скотчем, считается новым.
Не уловив юмора, девушка пугается. Петрович чувствует резкий запах её адреналина, перебивающий даже аромат только что сваренного кофе. А ещё ей противно прикосновение его пальцев, покрытых пигментными пятнами и поросших седыми волосками. Она слишком много внимания уделяет слепому старцу и потому не слышит жужжания у собственного уха.
Метровое лезвие сверкает молнией, выскочив из трости с секретом, и устремляется к голове официантки, которая даже не успевает дёрнуться. Меч рассекает пополам здоровенного шершня, намеревавшегося сесть девушке на шею.
Мастер не обязан видеть врага. У мастера обязательства иного рода.
– У вас, милочка, аллергия на укусы пчёл, верно? – Петрович вытаскивает из кармана смятую в комочек купюру и, не потрудившись развернуть её, кладёт рядом с чашкой, из которой он не сделал ни глотка. После чего, опёршись на трость (лезвие уже внутри), встаёт из-за столика уличной кафешки.
Жарко. На ходу он снимает тюбетейку, позволяя солнцу высушить седой пушок, слипшийся от пота.
Петровичу пора на очень важную встречу.
Эта встреча определит всю его дальнейшую жизнь. И не только его, к сожалению.
